– Что ваш муж держал в письменном столе? Вера смутилась, тень надвинулась на ее лицо. Но она быстро справилась с собой: – Он же преподаватель… Там, конечно, и конспекты были, и списки студентов, и диссертация его… Он диссертацию писал. Павлов задумался. У Пафнутьева он тоже учился. Так, ничего особенного. Скорее, слабый преподаватель. Случалось, не мог решить задачки, которые не представляли большой сложности для способных студентов – например, для Павлова. При этом незлой. Оценки завышал, двоек не ставил, поэтому студенты относились к нему в целом хорошо. Однако вряд ли его диссертация так ценна, чтобы грабеж из-за нее устраивать… Соргину она уж точно не нужна. Майор усмехнулся. – Вера Петровна, – сказал он, – посмотрите хорошо и не спеша, что у вас пропало. Может быть, обнаружите какую-то пропажу или вообще нечто особенное. Я пока, если вы не против, замок ваш хорошо осмотрю и с другими жильцами поговорю. Замок, конечно, был самый простой и свидетельствовал о том, что его открывали отмычкой. Впрочем, то же самое ему и Бескоровайный говорил, только у того сомнения были – может, это не сейчас, давно неподходящим ключом открывали. Нет, свежие царапины. «Уже нестыковка, – подумал майор. – Соргин влез в окно, разбив стекло. Так он сам утверждает, и это подтверждено фактами. Кто же незаконно проник в дверь?» Было еще очень рано. Будить жильцов Павлову не хотелось. Он решил побеседовать с Прасковьей Ивановной – она только что дверь им открывала, вряд ли заснула опять – вон полоска света под дверью, электричество включено. Прасковья Ивановна действительно больше не ложилась. В байковом халате и теплой фуфайке (в комнате было прохладно) она сидела возле стола, задумчиво глядя в окно. Увидев Павлова, нисколько не удивилась. – Входи, садись. А я вот сижу жду, когда ж ты ко мне зайдешь. – Почему ждете? Есть что сказать? – Ну, смотря что ты спрашивать будешь. Что-то и знаю, может. – Хорошо. – Майор достал бумаги, начал записывать. – Знали ли вы, что Пафнутьевы всей семьей будут ночевать в Грибановке? – Знала, конечно. Вера рассказывала, что на день рожденья к брату евонному едут и заночуют тама. – К евонному – это Геннадия брату? – Ну да, хозяйскому, значит. К брату хозяина. У его Николаем брата зовут, в Грибановке живет… – Достаточно о брате. Кроме вас, кто знал об отъезде семьи? – Да все знали. Вера еще дня за три говорила, что дочка школу один день пропустит, сокрушалась. А не ехать – нельзя. Круглая дата, сорок лет брату исполняется. Веру и помочь просили с готовкой. И… – Ну хорошо, хорошо… Достаточно. А видели ли вы, когда Геннадий Пафнутьев вернулся вечером? – Нет, этого не видела… Как он проскочил?.. Я, наверное, телевизор смотрела, вчера кино было хорошее, вот и не услышала. Но закрыла я дверь ровно в одиннадцать. Наши все дома были. Значит, он до одиннадцати еще вернулся. Прасковья Ивановна несколько десятилетий проработала в институте уборщицей. Убирала и в этом общежитии, еще когда оно было студенческим, сразу после войны. В те годы и закрепилась за ней обязанность закладывать дверь на ночь огромным, во всю дверь, дубовым засовом. Выйдя на пенсию, она по собственному желанию сохранила за собой эту обязанность. Жильцы с закрытой на засов дверью охотно смирились, никого это не смущало. Комната Прасковьи Ивановны располагалась при входе. Если кто приходил позже одиннадцати, стучали ей в окно, будили. Да и днем Прасковья Ивановна, когда не смотрела телевизор, смотрела в окно – кто вошел, кто вышел. Кажется, окно ей нравилось больше телевизора: это была живая жизнь. Она знала обо всех передвижениях жильцов – кто, с кем, когда и где. – А свет когда погас? Электричество во сколько выключили? – Этого не знаю. Я в начале двенадцатого ложилась, свет был. Телевизор работал. Я выключила и легла. – А проснулись от чего? – Ночью безухинская Белка залаяла. Ну, это ничего, она иногда лает, не так часто. Федора говорит: «На кота Заболотского». Кот где, а собака где… Чего ей на него лаять? А тут тем более наоборот: вначале Белка залаяла, а потом Котяра заорал… Потом слышу: стекло зазвенело, закричали… Я встала, а света нету! Пока свечку зажгла, пока дошла… Там уже все собралися. Окно разбито. Гена лежит как мертвый, а Александр Павлович рядом сидит, пульс ему щупает. Все другие подойти боятся, не понимают, что произошло – стоят, смотрят. – Прасковья Ивановна, а не заметили вы: все жильцы собрались там у Пафнутьевых? Все прибежали на шум или отсутствовал кто-то? – Все пришли! Подожди, сейчас вспомню лучше. Безухин был, и мать потом подошла, Заболотский, Сковородникова, Родионовы оба были, Виталик, шофер, и жена подошла, Акиньшин был, со мной рядом стоял, Рыбкины все были, и дети прибежали даже, тоже в дверях стояли, Валя-библиотекарь была с мужем… Да, все были. У нас тут одиннадцать квартир всего. – А дверь коридорную когда открыли? – Ну, когда только шум послышался, дверь закрыта была. Я сразу посмотрела, как вышла в коридор, у меня ж свеча в руках: дверь закрыта. Что там за шум, думаю? Открыли сразу после того, когда «Скорая», а после нее сразу милиция приехала. А когда увезли Гену и милиционеры тоже уехали, наши разошлись все по квартирам, я опять закрыла. И вот только сейчас открыла тебе с Верой. – Спасибо! – сказал Павлов и стал собирать свои бумаги. Шел уже девятый час утра. Он заторопился: нужно было еще раз поговорить с Пафнутьевой. «Не ушла ли? – подумал Павлов. – Она ж сейчас в больницу побежит». Но женщина была еще дома. Она успела немного прибрать, бумаги на полу не валялись. – Обнаружили какую-нибудь пропажу? – спросил майор. – Нет, обнаружила находку! – вид у нее был встревоженный. – Не стала даже трогать до вашего прихода. Посмотрите сами! Вера повела его в коридорчик и распахнула дверь в туалет. Помещение было небольшое: унитаз, железная раковина с краном, маленькая тумбочка в углу. На трубе висит половая тряпка, за унитазом стоит ведро. На тумбочке тоже какая-то тряпка валяется, всю тумбочку прикрывает… Павлов вопросительно посмотрел на Пафнутьеву. – Вот это! – она указала на тумбочку. – Это юбка какая-то. Но не наша, у нас такой не было! Майор внутренне ахнул. Это была настоящая удача! Надев перчатки, он аккуратно расправил юбку. Сильно поношенная длинная суконная юбка, в каких часто ходят старухи в Б. – Вы раньше видели когда-нибудь эту юбку? – спросил он. Вера замялась: – Не знаю, конечно… Но вот что я думаю: у нас тут смешное приключение было под Новый год. Виктор Безухин постирал юбку матери – а Федоре Маркеловне за девяносто уже, юбка – название одно, ничего хорошего… Повесил во дворе, а она пропала. Снял кто-то, пьяница какая-то, мы так считали. Смеялись: кому ж такая юбка нужна-то! Может, и не та, но похожая была. Майор взглянул на часы. – Вера Петровна, а нельзя ли позвать Федору Маркеловну, да и Виктора Игнатьевича тоже (Безухина майор знал, тот в свое время ему немецкий преподавал). Пусть они посмотрят – может, узнают юбку. Безухин с матерью пришли быстро. Оба были очень удивлены находкой. Старуха заволновалась. – Моя это юбка! – восклицала она. – Вон и подол подшит зеленой ниткой, это я так подшивала, черных не было. Только она мне теперя не нужна, после пьяницы этой я ее не надену! Может, она заразная! Ее теперя сжечь надо в печке! А мне сын новую купит. – Куплю, куплю, – соглашался Безухин. – Ты только не волнуйся, мать! – Мы ее сами сожжем, Федора Маркелова, – согласился Павлов. – Только попозже. А пока она у нас будет как вещественное доказательство проходить. Майор был очень доволен: ну вот и продвинулось такое сложное дело! Глава 27 Майор проявляет осторожность Когда Павлов подошел к своему отделению, его там уже ожидали жена Соргина Мария Борисовна и Евлампиев, а также с ними почему-то была молодая преподавательница с литфака Софья Мефодьевна Сковородникова. Марии Борисовне об аресте мужа сообщила Сковородникова. В эту ночь Софья Мефодьевна почти не спала. Все думала: звонить Марии Борисовне ночью или дождаться утра. Александр Первый сказал «позвоните утром», то есть нужно было дождаться девяти или хотя бы восьми… Она позвонила в шесть. Оказалось, Мария Борисовна уже не спала и очень волновалась: куда же Шура пошел так рано? И записки никакой не оставил… Сонин рассказ (Сковородникова прибежала тотчас же) ее отнюдь не успокоил. Она стала звонить Евлампиеву, подняв с постели и его. Тот решил, что нужно сейчас же идти к Павлову. А Софья Мефодьевна увязалась с ними. – Все, все в порядке! – воскликнул майор, едва увидев эту группу (они сидели на стульях в коридорчике перед его кабинетом). – Сейчас будем оформлять освобождение! – обращался он, конечно, главным образом к Евлампиеву. Александра Первого привели по его приказу минут через десять. Александр Второй тотчас начал шутить по поводу костюма задержанного – полосатая ночная пижама. – Симпатичный костюмчик ты выбрал для прогулки! Видно, спать к Пафнутьеву шел? – Это мне здесь выдали, – с серьезным видом ответил Шура, – здесь такая форма, в полосочку, это всем известно. – Материя только тонковата! Наверное, хорошо в обезьяннике топят? – Сашка, хватит издеваться, он же и впрямь замерз! С четырех часов сидел! Это ж почти пять часов на холоде в легкой пижамке! – прервала Маша. – Шура, на, надевай, я захватила тебе свитер! Все вытаращили на нее глаза. – Маша, нет слов! Вот это предусмотрительность! – воскликнул Шура. – Но лучше бы ты захватила мне какие-нибудь штаны! Наверх у меня имеется куртка, а вот штанов нет. – Что-то вы сильно развеселились, – прервал майор Павлов. – Еще документы не оформлены!