Тамара задумалась. Они сидели на диване, обнявшись, мать и дочь, очень похожие друг на друга: бледные, с несчастными лицами, с растрепанными волосами. Вера вытирала кулаком слезы. – В милицию нельзя, – сказала наконец Тамара. – Там или на смех нас поднимут – на весь город ославят, или, еще хуже, в госизмене обвинят. Скажут: «Почему ж за столько лет не передали?!» Нельзя в милицию. – А если отдать кикиморе тетрадку? – спросила Вера. – Шпион этот придет, потребует, а я скажу: «Нате, берите, все в сохранности! Только не трогайте нас с дочкой». Тамара покачала головой. – Убьет. Она (или он, не знаю), как получит, убьет, чтоб никому не рассказывали. Знаешь что, дочка? Я виновата, я дала вам эту тетрадку, я и отдуваться буду. Дай-ка ее мне, я домой заберу. Если придет кикимора к тебе, говори: «У матери тетрадь. К ней идите». А как уйдет, в милицию звони, скажи: «Ограбить хотела, денег требовала, а про тетрадь, мол, ничего не знаю. Какая такая тетрадь, врет она все – денег требовала». Тебе поверят скорее, чем ей… Тамара опять задумалась, потом помотала головой. – Хотя нет, не получится так. Она тебя с собой поведет, не отпустит. Ну что ж. И приведи. А там посмотрим – нас двое будет против нее. Я приготовлю все на этот случай. У двери они еще раз обнялись – как навек прощались… Вера опять пошла в больницу, а Тамара побежала домой. Сшитую из синей плащовки сумку она прижимала к себе. Там, кроме тетрадки, ничего и не было. Глава 29 Неисполненное завещание Старик Летуновский до конца войны не дожил. Всегда он держался бодро: и в церковь по воскресеньям ходил, и работы все по дому делал, и в техникуме свои обязанности выполнял, уважали его там по-прежнему. Однако в феврале 1945-го слег. Двух месяцев не дожил до Победы. Перед смертью он долго говорил с дочерью, давал ей наказы. Беспокоился за нее: на зятя к тому времени уже пришла похоронка, а внук был еще мал. Без защиты Ольга оставалась, бедная, а ведь привыкла под крылом отцовым жить. За всеми семейными делами не забыл, однако, Василий Павлович и поручение беженца Федора Двигуна. – Тетрадку эту передай в Москву – в Академию наук или в университет московский. Но не сразу как война кончится, а подожди, пока спокойное время настанет. По обстоятельствам смотри, не спеши никогда ни в чем. Ольга похоронила отца рядом с беженцем Федором. Отпевал отец Рафаил, присутствовали, кроме Ольги, ее сын Андрей, соседи Тамара Козодаева и Николай Евлампиев, друг покойного с молодости, да еще три женщины из Лесного техникума, где служил Василий Павлович. После похорон Ольга про тетрадку редко вспоминала. Она ее, конечно, посмотрела, полистала. Поняла, что это научные разработки какие-то по физике, а точнее, по аэродинамике. Ценные ли они, Ольга не знала. А кого спросить? Надо везти в Москву, но когда и за какие деньги? Да и время неспокойное, тяжелое. В город, как и до войны, ссыльные прибывают. Положила пока тетрадку в сундучок под кроватью, где ее студенческие конспекты хранились. Надо было растить сына, учить его, надо было выживать в трудные послевоенные годы. Институт реформировался, там тоже было много работы. Но иногда все ж думала – как же тетрадку передать, ведь отец в Москву отвезти наказывал… Неужели в Москву ехать придется? Ольга дальше Ворска не ездила. Утешала себя тем, что спокойное время еще не наступило, еще впереди оно. Станет жизнь чуть полегче – и съездит, сделает, как отец велел. Время бежит быстро. Сын окончил школу, поступил в институт в Ворске. Ольга старалась ему помогать, посылала половину зарплаты. В Москву по-прежнему ехать было не то чтобы совсем не на что, однако лишних средств не было. К середине пятидесятых жизнь стала полегче. В это время Вера, Тамарина дочь, вышла замуж. Ее муж Геннадий был родом из Грибановки, но учился в Ворском университете, писал дипломную работу по физике и собирался стать ученым. По окончании университета он устроился на работу в Б-ский пединститут, где преподавала и Ольга Васильевна, поступил в заочную аспирантуру в Ворске. Жили молодые первые годы с Вериной матерью, все трое в одной комнате. Но молодые были уверены, что, как только Геннадий защитится, они сразу получат квартиру. Планы на будущее у них были самые радужные. – Зять у меня ученый! – рассказывала подруге Тамара. – Будет доцент или даже профессор со временем. Ольга Васильевна себя ученой не считала, хотя много лет проработала в институте. Она никогда не намеревалась защитить диссертацию, не поступала в аспирантуру, просто учила студентов, и ее это устраивало. Ей нравилась педагогическая деятельность. В Б-ском пединституте были, конечно, люди, которые серьезно занимались наукой, Семенова относилась с ним с большим уважением. На ее кафедре писали научные статьи, ездили на конференции только Евлампиев и Соргин. Но они были тоже математики, физикой не интересовались. Мысль поручить тетрадку Геннадию пришла не сразу. Как-то раз Тамара похвасталась, что зять едет на научную конференцию в МГУ, институт оплатит ему командировку. Ольга порадовалась успехам соседа – значит, действительно ученый. Скоро и диссертацию защитит… Она рассказала подруге о необычной просьбе беженца, о тетрадке. Добавила, что там какие-то разработки по физике, но суть их ей непонятна, она ведь не физик. Может, и ерунда какая-нибудь, а может, серьезный научный труд. Однако просьбу покойника нужно в любом случае выполнить. – Тома, – завершила она свой рассказ, – не сможет ли Гена там, в Москве, сходить в Академию наук? А скорее, ему даже идти не придется… Ведь на конференции по физике могут оказаться специалисты по аэродинамике? Если и не прямо на конференции, то во всяком случае он найдет, к кому обратиться в университете. Там же, наверное, и кафедра аэродинамики есть. Гена – физик, молодой ученый, он разберется и поймет, кому нужно отдать. Тамара согласилась поговорить с зятем. Геннадий неожиданно тетрадкой заинтересовался. Весь вечер и даже часть ночи он сидел под настольной лампой, эту потрепанную тетрадку изучал. Тамара даже удивилась. Выполнить просьбу Геннадий согласился легко. Однако из Москвы вернулся туча тучей. Тамара ни о чем зятя не спрашивала, а Вера потихоньку вызнала: в Московском университете плохо встретили доклад Геннадия, ну, то есть совсем плохо… Сказали, что в его исследовании нет научной новизны. «Вы добросовестно изучили и пересказали то, что открыли другие ученые. А ваше открытие где? Что нового вы внесли в изучение проблемы?» – спросил известный профессор, на кафедре которого Пафнутьев собирался защищать уже почти готовую диссертацию. После такой оценки защиту пришлось отложить. Геннадий о защите и говорить с профессором не стал – ему ясно дали понять, что это невозможно. «Буду дорабатывать», – сказал упорный Пафнутьев. А как дорабатывать? Где он эту новизну возьмет? Насчет тетрадки – кому передал – Ольге показалось даже не ко времени спрашивать: у человека стресс, рушатся его надежды, а она с какой-то тетрадкой. Потом все ж спросила, в деликатной форме: «Наверное, Гена, там и некогда было тетрадь передавать?» Однако Геннадий не обиделся на вопрос, сказал, что все нормально. О подробностях, конечно, Ольге неудобно было узнавать, она и не стала. Тамара же, проснувшись как-то раз ночью, увидела, что зять читает ту самую тетрадь! Ее нельзя было ни с чем спутать, довоенного образца, такие теперь не выпускают. Осторожная Козодаева у зятя про тетрадь спрашивать не стала, а выведала позже у дочки. История оказалась не слишком красивая. Поняв, что сам вряд ли сможет открыть что-то новое в науке, Геннадий задумался: нельзя ли присвоить изложенные в тетрадке идеи и сделать их основой собственной диссертации? Вера отговаривать мужа не стала. Защита сулила много привилегий. Квартира от института, высокая зарплата, карьерный рост становились возможными только после защиты. Тамара, узнав все, тоже не стала отговаривать зятя: неужели им так и жить на сто сорок рублей? Тем более что родилась Таня, а ребенку нужны хорошие условия. Машина, поездки к морю, дача на берегу Хопра – об этом мечтали Пафнутьевы, связывая получение необходимых им материальных благ с защитой кандидатской диссертации Геннадия. Дело между тем шло плохо. Тетрадка не помогала! Пафнутьев при всем старании не мог изложить идеи Игоря Черняева свободно, как свои, просто потому, что не вполне понимал их. Для понимания требовалась бо́льшая начитанность, более глубокое знание предмета, и даже этого было мало, и это было не главное. Требовалась острота ума, чтобы осилить полет мысли автора идеи – расправить крылья и лететь вслед за ним! Требовалось повторить и объяснить немыслимые виражи чужой, недоступной Геннадию мысли, заполнить лакуны, известные и понятные гениальному автору. Пафнутьев не мог! После рождения ребенка Пафнутьевым дали однокомнатную квартиру в общежитии пединститута, они жили теперь отдельно. Тамара скучала по дочери, искренне желала добра зятю. Ее понимание добра было близко к тому, как понимал его Геннадий. Квартира, машина, дача, положение в обществе – это то, к чему может и должна стремиться молодая семья. И неважно какими путями! Поэтому Тамара оправдывала зятя: пусть защитит диссертацию хоть как – ну и что, если не свою?! Тем более автора уже нет в живых. Кто где может украсть, тот там и украдет – она была уверена в этом. «Все так живут. Иначе не проживешь», – думала она. Убийство Ольги стало для Тамары большим потрясением. Она единственная сразу поняла причину и последствия. Причина была в тетрадке погибшего на войне инженера Черняева, бойца штрафбата, – в невыполненном обещании, в нарушении воли умершего. А последствия непременно должны были коснуться ее семьи – и Тамара имела все основания бояться, что они будут еще более трагичны. Глава 30 Софья Мефодьевна топит печку Чтобы не смущать людей полосатыми штанами Александра Первого (все-таки он человек в городе известный), такси вся компания дождалась в кабинете Павлова. Машина приехала очень быстро – к милиции же вызвали. Соня удивилась, что Александр Николаевич не пошел домой, а тоже в такси сел, хотя он в другой стороне жил. Когда подъезжали к общежитию, Александр Павлович сказал: – Софья Мефодьевна, пойдемте к нам завтракать! Мы, правда, сегодня еще не готовили, да ведь и вы, скорее всего, тоже. Давайте у нас позавтракаем вместе чем бог пошлет! Сковородникова согласилась: ей с этой компанией очень интересно было. И что теперь Александр Павлович решил делать с тетрадью? Отказался ли он от своего намерения «ловить на живца»? Выйдя из машины, все вчетвером пошли к Соргиным. Пока Александр Павлович переодевался, Мария Борисовна жарила на всех яичницу. Пришлось тащить еду и посуду в комнату – на кухне четверым было тесновато. Пока яичницу ели, молчали – проголодались все. А когда хозяйка начала разливать по чашкам чай, Александр Первый сказал: – Вы, наверное, догадались, что я хочу вернуться к нашему разговору. Скажу сразу и определенно: я не намерен снимать с повестки свой план из-за отказа Павлова. Что делать, придется обходиться без него! – Шура, я против! – быстро повернулась к нему, держа чайник в руке, Мария Борисовна. – Я считаю, что это опасная затея. – Без Павлова действительно двойная опасность. – согласился Евлампиев. – Во-первых, этот кикимора (думаю, он мужчина), как я понял, человек физически сильный. Но это еще не главная проблема, вдвоем мы должны с ним справиться. Во-вторых, и вот это хуже, в случае чего нас могут обвинить в превышении самообороны. И загремим мы на нары, как с тобой уже чуть было не случилось… – Да, – кивнул Соргин. – Это нужно учесть. Двойная опасность требует двойной осторожности и двойной отваги. Но мы все учтем и справимся! В конце концов, мы собираемся обороняться от человека, незаконно проникшего в наш дом! Это совсем не то, что влезть в чужое окно, как сделал я прошлой ночью… В данном случае закон априори на нашей стороне. Так ты согласен участвовать? Евлампиев кивнул. – Я-то согласен! Как ты можешь сомневаться! – Маша, все будет хорошо! – обратился глава семьи к грустной Марии Борисовне. – В доме тебе оставаться нельзя. Здесь ты можешь помешать. Он не решится прийти, если двое дома будут. Думаю, тебе найдется о чем поболтать с Ириной и Леной! Лена ведь тоже приедет? – Приедет! – кивнул Евлампиев. – Ну и отлично. А в начале операции самая важная роль предоставляется Софье Мефодьевне! вы уже поняли, Софья Мефодьевна, вашу задачу? – Поняла, – кивнула Соня. – Я поговорю с Марьей Алексеевной, Прасковьей Ивановной и Алиной Родионовой. Достаточно? Александр Первый и Александр Второй переглянулись, потом оба засмеялись. – Вполне! – сказал Александр Второй. – Кандидатуры выбраны правильно, для задуманной роли они в высшей степени подходят и очень надежны. На следующий день с утра Сковородникова задумала протопить печку: морозы ведь стоят, да и сессия кончилась, свободное время появилось. В общежитии имелось центральное отопление, но у каждого в квартире была печь. В большие морозы ее «подтапливали». В комнате Сковородниковой печка располагалась в центре, деля комнату надвое. Сковородникова очень любила свою печку, но топить пока не умела: один раз пробовала, в декабре, – надымила. Итак, утром Софья Мефодьевна вышла на крыльцо общежития с жестяным ведром: нужно было набрать угля. Солнце еще только вставало, еще сумерки лежали на снегу. Тих и таинственен был двор – просторный, обнесенный сплошным дощатым забором, с веревками, на которых качалось твердое от мороза белье, с заиндевевшими сараями в дальнем углу. Котяра сидел на крыльце, ждал, когда откроют дверь в коридор. – Замерз? – спросила его Софья Мефодьевна. – А хозяину в окно постучать слабо? Кот презрительно фыркнул: «Умнее не придумала?! Стучать в окно и будить хозяина невежливо!» Он независимо махнул пушистым хвостом и проскользнул в коридор.