А Софья Мефодьевна пошла в сарай. Уголь она купила в декабре: его выписывал желающим топить печку преподавателям проректор по хозчасти Леонид Иванович. – Может, подождете до января? – спросил он Сковородникову. – Нам в январе мелкий привезут. Уголь-то и сейчас есть, но только крупный, его колоть придется… – Ну и что?! – удивилась молодая специалистка. – Поколю! И вот теперь она отдувалась за свое легкомыслие. Она чувствовала себя шахтером в забое. Тяжел труд добытчика черного золота! Она вся покрылась угольной пылью. Как в шахте. Вернувшись с ведром угля, долго отмывала лицо и руки холодной водой на кухне. Как бы растопить печку? Сковородникова приготовила спички, нашла ненужную бумагу – старые студенческие контрольные работы, они больше не понадобятся. Запихнула бумагу в печку и задумалась. В прошлый раз она так надымила, что пришлось из дома бежать, гулять по морозу… Сегодня она поступит умней. И Соня отправилась к Прасковье Ивановне. Прасковья Ивановна сидела за столиком, перед ней была большая горка только что напеченных блинов. Этими блинами, толстыми и румяными, она часто угощала Соню, они дружили. – А, пришла… – обрадовалась она. – А я смотрю: печку топить собираешься, уголь колешь… Чего ж, думаю, меня не зовет? Окошко Прасковьи Ивановны выходило во двор, и она всегда все про всех знала. – Бери блин! Пока еще печку растопишь да сваришь что-нибудь… После блинов отправились к Соне. Предварительно Прасковья Ивановна, порывшись в углу, нашла какие-то щепочки. С помощью этих сухих щепочек она и разожгла печку. Почти все бумаги при этом из топки вытащила. Углей тоже положила немного. Со щепочек огонь переметнулся на бумагу. Бумага взметнула яркое пионерское пламя. Ожидая, когда разгорится уголь, женщины сидели вдвоем возле печки, смотрели на огонь. Огонь уже полыхал в топке, а угли только-только начинали заниматься. – Страшно стало даже во двор наш выходить, – задумчиво сказала Соня. – И зачем это кикиморе юбка Федоры Маркеловны понадобилась? Значит, гуляла она по нашему двору еще в прошлом году! – Кто ж ее знает, – философски заметила Прасковья Ивановна. И, помолчав, добавила: – Вера говорит, получше Гене стало. Пришел в сознание. И как это Александр Павлович успел?! А я, дура старая, рядом тут и не услышала ничего! А он услышал, да и не побоялся в окно впрыгнуть! – Да, – кивнула Сковородникова. – Это повезло Пафнутьеву, что Александр Павлович рядом проходил. Может, он к нему и шел, за тетрадкой этой? Поздно только очень. Нет, слишком поздно. – За какой тетрадкой? – удивилась Прасковья Ивановна. Соня вздохнула, поглядела еще на огонь в топке. – Там тетрадки, бумаги всякие возле стола были раскиданы… – Ну, помню, – недоверчиво кивнула Прасковья Ивановна. – Так Соргин, когда сидел там на полу, пульс Геннадию Ивановичу щупал, взял одну тетрадку и за пазуху себе засунул. Прасковья Ивановна даже рот открыла от такой новости. – А зачем это ему? На что ему тетрадка Генкина? – Не знаю, – пожала плечами Соня. – Я сама удивилась. Это, кроме меня, вряд ли кто видел. Я просто стояла там близко, рядом совсем. После ухода Прасковьи Ивановны Сковородникова продолжала наслаждаться печкой. От печки шло ровное тепло. Угли хорошо разгорелись и жарко пылали в топке. Соня подбросила еще. Когда открыла дверку, жар почти вырвался наружу. Девушка отпрянула, чтобы огонь не опалил лицо. Потом пошла на кухню и вскоре принесла оттуда гречку в кастрюле, мытую, но не чищенную картошку. Кастрюлю с гречкой поставила на плиту, а картошку засунула в духовку: пусть печется. Из кухни за ней увязался Котяра. Он тоже любил, когда топили печку. Лежал теперь на теплом от печного жара полу перед духовкой, грелся, вдыхал запах печеной картошки и думал: «А мясо где? В печке положено запекать мясо. Буженину, например…» Постепенно жар в топке начал утихать, часа через два утих совсем. Софья Мефодьевна не подкидывала больше углей. Каша получилась рассыпчатая, нежная – только в печке можно такую сварить. Картошка тоже испеклась, как в костре. Отведали, что получилось, вместе с Прасковьей Ивановной. Соня к картошке сало замороженное кусочками порезала – прекрасное домашнее сало прислала ей к Новому году родственница из Воронежской губернии. Прасковья Ивановна на вторичное приглашение Сковородниковой откликнулась по-прежнему охотно. Она была как-то непривычно задумчива. – Я вот думаю, – заговорила она. – Может, тебе показалось, что Соргин тетрадку взял? Не похож он на вора… – Нет, конечно! – огорчилась Сковородникова. – Я ж и не говорю, что вор… Какое ж тут воровство! Я думаю, он раньше давал ее Геннадию Ивановичу, а тут увидел, что на полу валяется, и забрал. После ухода Прасковьи Ивановны Соня вышла в коридор и набрала номер Астровой. Марья Алексеевна давно приглашала ее в гости. Но все равно неудобно являться неожиданно. Да и дома ли она сейчас? Получив по телефону полное одобрение и своему визиту, и гречневой каше («Несите! Будет кстати!» – сказала Княгиня), Сковородникова переложила часть каши в маленькую кастрюльку, укутала ее в чистое старое полотенце, поставила в матерчатую сумку и пошла в гости. Глава 31 Софья Мефодьевна в гостях у княгини Выйдя на улицу, Сковородникова поежилась от холода. На ней была шуба, теплый пуховый платок, купленный недавно у Прасковьи Ивановны, однако северный ветер пронизывал. К коттеджам от общежития вела узенькая тропка, расчищенная среди сугробов. Машины близко к коттеджам не подъезжали, останавливались возле общежития. Да и люди здесь ходили нечасто. Дом, в котором жили Соргины и Астрова, находился к общежитию ближе всех. Сковородникова прошла мимо огороженного низеньким штакетником, заваленного сугробами палисадника Соргиных с одинокой акацией и вышла ко второму крылечку – это был вход на половину Астровой. В ответ на звонок Княгиня Марья Алексеевна почти сразу же выглянула в заиндевевшее окошечко веранды и открыла дверь. – А я вас уже жду! – голос ее звучал, как всегда, очень громко, четко, уверенно. – Входите, входите же! Холоду напустите! Проходите скорее в комнату! Помещение веранды было маленькое. Соня быстро шагнула через порог, оказавшись в тоже маленькой прихожей. Вопреки приглашению, дверь в комнату была прикрыта, а распахнута кухонная дверь. На кухне, где они уселись за красивый круглый столик, Соня быстро согрелась. Княгиня хлопотала возле стола. – Эти котлетки мы будем есть с вашей гречневой кашей, – говорила она. – И с салатом. И на столе появились хорошенькие маленькие котлетки в красивой мисочке. Рядом с тарелками стояли рюмочки, был также графинчик с вишневой наливкой. Софье Мефодьевне уже рассказывали коллеги, что Астрова любит и умеет принимать гостей. Все было действительно очень вкусно, включая самодельную наливку. Как выяснилось, Марья Алексеевна сама готовила ее из вишен. Женщины выпили по рюмочке, потом по второй. Наливка была сладкая, густая – настоящий вишневый сок, только пьяный. После третьей Софья почувствовала себя совершенно свободно, а Княгиня развеселилась. Говорили о литературе, потом Астрова рассказывала об аспирантских годах, а после перешли на институтские новости. Когда Астрова стала в четвертый раз наполнять ее рюмку, Софья Мефодьевна возразила: – Нет-нет. Наливка очень вкусная, но уже хватит. – Как?! – удивилась Княгиня. – А за Новый год? Мы ведь с вами не выпили за новый, 1972 год! Это был важный повод. Выпили еще по одной. – Однако, сказать правду, как-то он плоховато начался, этот год… – начала Сковородникова, прожевав салат, которым закусывала. – Да, – согласилась Астрова. – Начался плоховато… Я здесь, в Б., с 1955 года, и первый раз у нас в институте убийство. Жалко Ольгу Васильевну, царствие ей небесное… Кстати, а про Геннадия Ивановича что слышно? Вчера мне Безухин сказал, что его перевели в общую палату… – Да, перевели. Вера Петровна теперь может там сидеть около него. Бедная Вера Петровна, она очень переживает. Лицо Княгини приняло загадочное и даже злое выражение. – Еще бы Вере Петровне не переживать! Из-за нее ведь все! Софья удивилась: – Почему из-за нее? Это сам Геннадий Иванович утюг забыл выключить. Когда галстук гладил. – При чем тут утюг? – Астрова вскинула бровь. – Утюг тут вообще ни при чем. – А почему Вера Петровна виновата? – все же решила уточнить Сковородникова. Княгиня была уже сильно раздражена: – Ну, не знаю, чем она сумела его привлечь. Ничего в ней хорошего нет! Эти женатые мужчины, якобы верные своим женам, бывают совершенно непредсказуемы! вы что, не знаете разве, что у Веры Пафнутьевой был роман с Соргиным?! Софья очень удивилась. – Не знаю… никогда не слышала. А почему вы так решили? Астрова между тем злилась уже всерьез. – Вы очень наивны! – она говорила таким тоном, как будто выговаривала Сковородниковой за некий служебный промах. – вы еще молоды и многого не понимаете! – Это тоже было сказано с осуждением. – Как вы можете объяснить: зачем Соргин влез ночью в окно Пафнутьевых? – Он услышал подозрительный шум, – забормотала вконец смущенная гостья… – Шум? Ах шум? – Княгиня была полна сарказма. – Не шум он услышал, а влез в окно в полной уверенности, что застанет там Верку одну! Они так договорились: Пафнутьева бросит мужа в Грибановке и вернется, чтобы переночевать с любовником. А Генка что-то почуял и вернулся сам!