Если бы Родион смог понять глубину ощущений Арины, он бы сильно удивился. Внешне она выглядела очень довольной, но только потому, что очень хотела доставить удовольствие ему. В действительности у нее в груди крылось необъяснимое беспокойство. Она и сама не могла понять его причину. Казалось бы, все самое страшное и тяжелое позади, они наконец-то могут быть вместе, открыто вместе. Родион такой замечательный. Он прекрасный. Пусть не Ален Делон, но зато – а это значительно важнее! – он спас ее. И сейчас все так красиво вокруг – живи да радуйся. Ан нет! Что-то свербело у нее внутри. Тогда она решила, что причина тревожности кроется в том, что волнующие события еще, как тень, где-то рядом. Прошлое еще не отпустило ее, шлейф этого прошлого мешает ей сегодня. Нужно от него избавиться, решительно и бесповоротно. Как? Выпить вина, смеяться, смотреть на Родиона, целовать его, наслаждаться близостью, и тогда все это непонятное беспокойство уйдет, рассеется, улетучится, исчезнет… Зал ресторана был полон, играла музыка, но совсем негромко, так, чтобы не мешало даже тихому разговору. Два столика опустели – гости ушли. Солнце зашло. За окнами поздние весенние сумерки стали покрывать небо синевой. Но… Двери ресторана открылись и внутрь вошли четверо молодых мужчин. По их громкому разговору, смеху, вальяжности легко было догадаться, что они пьяны. Выбрав стол у дверей, они сели за него. Тут же подошедшему официанту сделали быстрый заказ. Люди обратили внимание на вошедших, на секунду повернув головы в их сторону. И только Арина и Родион смотрели друг на друга, для них окружающее не имело такого большого значения. После очередной шутки Родион рассмеялся и повернул головой, будто разыскивая еще кого-то, кто может разделить с ним радость. Но вместо этого среди вошедших мужчин он узнал администратора гостиницы «Элит» Александра. Он сидел к ним боком. Смех прервался, улыбка слетела с его губ, он выпрямился на стуле. Арина заметила эту мгновенную перемену и глянула в ту же, сторону, куда оборачивался Родион. Она тоже заметила Александра. Арина сжалась внутри. Вот она – причина тревоги. Причина тревоги – предчувствие! Вместо светлого будущего черная печать на сегодняшнем дне, капля дегтя в бочке с медом. Все испорчено. Это преследование никогда не кончится! Не кончится, пока она в этом городе. Такие у нее возникли мысли в эту минуту. Арина и Родион смотрели друг на друга молча, их хорошее настроение омрачено. Прошлое догнало их, им не нужны слова, чтобы понять друг друга в этот момент. Так сидели они, глядя на стол, на десерт, которые теперь уже не ассоциировались с удовольствием. Арина показала глазами, что хотела бы уйти, Родион почти незаметно кивнул ей. Молчание длилось несколько минут. За все время компания Александра выпила принесенный алкоголь, громко смеялась и махала руками во время разговора. Вдруг Александр повернул голову и увидел Арину. Даже издалека стало заметно, как его и без того узкие глаза в ту же секунду еще сильнее сузились, стали злобными. Он отвернулся к своим товарищам и стал им что-то говорить. Все они засмеялись и посмотрели на Арину и Родиона, потом снова выпили. Неожиданно Александр поднялся и закричал на весь ресторан, обращаясь к Арине: – Ага! Знаете, кто эта девка? – он стал показывать на нее пальцем. – В городе все про нее знают! Так ведь, парни? – обратился он к своим приятелям, которые нарочито выразительно закивали головами. – Да ее все… Ха-ха! – Александр показывал оскорбительные жесты. Посетители в зале ресторана посмотрели на Арину. Она закрыла лицо руками, Родион вспыхнул. Александр продолжал кричать: – Не верите?! Ха, сейчас покажу, где у нее родинка. Вот тут, вот тут! – злобно и насмешливо кричал он и показывал пальцем себе в пах. Арина поднялась с места и выбежала из ресторана. В эту же секунду приятели Александра в один голос закричали: – И я, и я знаю, где, и мы тоже знаем! Ха-ха! Не помня себя от вскипевшей злости, Родион вскочил и побежал, но не за Ариной, а прямо к столику с пьяной четверкой. Он летел к ним с сумасшедшими глазами, кричал: «А-а!» и сжал кулаки. Все это происходило в несколько мгновений. Как только он приблизился к столу, почувствовал удар кулаком в левую челюсть. Голова его мотнулась, и он ощутил второй удар, теперь в лоб. Он стал беспорядочно и отчаянно размахивать кулаками во все стороны, громко крича. Слезы отчаяния брызнули из глаз. Боль от ударов появлялась то на челюсти, то на спине, то на плечах… Его сбили с ног, он упал на пол. Тут же заметил, как его ударили ботинком прямо в нос. В самый момент удара словно миллионы ярких разноцветных огоньков брызнули у него из глаз. Он оцепенел, не понимая происходящего, попробовал подняться, но получил удар ногой в шею и снова упал. И еще один удар ботинком в нос, снова искры… Он пробует подняться на руки. В носу все заложено, это кровь, он вынужден дышать только ртом. Он лег на пол. Совсем неожиданно избиение прекратилось. Больше его не бьют. Почему не бьют, он не понимал. Все тело болело одновременно. Боль проходила через лицо, руки. Он понимал, что даже подняться не может. Тогда просто продолжал лежать, отдав жизнь на волю провидению. Он лежал лицом вниз, видел, как из губы и носа на пол течет кровь, закрывал и открывал глаза. Перед глазами то появлялась, то исчезала обувь, притаптывая пыль. Потом кто-то стал его поворачивать – боль усилилась. Он открыл глаза и увидел людей в медицинских халатах. Его положили на носилки, понесли. Он закрывает глаза, не думает ни о чем. Его везут в машине. Он в больничной палате. Проснулся на кровати. За окном темно. К левой руке подсоединена капельница. Снова засыпает. Просыпается. Голова кружится, предметы перед глазами плывут, он не может сосредоточить взгляд. В палате светло. Рядом медсестра, она меняет капельницу. Из флакона капает в трубку прозрачная жидкость: кап-кап-кап… Он смотрит на капли и опять засыпает. Теперь он понимает, что находится в больнице, хочет поблагодарить медсестру, пытаясь сказать что-нибудь, но получаются только слабые мычащие звуки. Сестра смотрит на него, ее лицо закрывает медицинская маска, она что-то поправляет на капельнице, молчит и уходит. И так много раз: сон, пробуждение, плывущие перед глазами предметы, снова сон. Вдруг он различает родителей. Он их видит в реальности или это сон? Мать плачет, вытирая слезы платком, отец обнимает ее за плечо. Он хочет сказать им «привет», но слышит только свое мычание. Однажды проснулся, за окном было светло. В палате находилась медсестра. Он сказал: – Спасибо. – Ну вот и заговорил! – ответила медсестра, и Родиону показалась, что она улыбнулась под маской. Сестра поправила одеяло и сказала: – Скоро пойдешь на поправку. Все будет хорошо! Впервые Родиону захотелось улыбнуться. Он не понимал, сколько дней уже в больнице. Но с каждым днем чувствовал себя лучше. Попробовал подниматься, но тут же уставал и снова ложился. Голова продолжала кружиться, когда он ее поворачивал. Если же просто лежал и не шевелился, мог разглядывать предметы. Пришла мать. Она сидела на табурете рядом с его кроватью. Она принесла ему домашний суп, а он не помнил, чтобы ел до этого хоть что-то в больнице. Он приподнялся на подушке, а она с ложечки кормила его ухой. Какой вкусный суп. Пусть и съел он всего несколько ложек – устал, мать улыбалась со слезами на глазах. Он смог чуть-чуть говорить: – Ничего, – сказал Родион, – я поправлюсь, – потом спросил: – А где Арина? – Ах да, вот для тебя опустили в почтовый ящик, – сказала она и положила конверт на прикроватную тумбочку. Он понимал, что не сможет прочитать, ему по-прежнему было трудно сосредотачиваться на мелких предметах, а буквы он не смог бы разбирать, они все еще плясали перед глазами. Через несколько дней он начал подниматься, принимать пищу. Родители принесли ему почитать газету, он мог разбирать буквы, но не мог понимать смысл написанного, быстро уставал. По этой причине принесенное письмо, перекочевавшее внутрь тумбочки, продолжало находиться там нераспечатанным. К этому времени он уже ходил, пусть и медленно, пусть иногда держась за стену, но ходил, сам ел, пусть мало, но ел. Глядя на себя в зеркало, не мог узнать: бородач, лицо опухшее, нос…, нос выглядел совсем необычно. В какой-то день его пригласили на операцию. Хирург сказал, что будет оперировать ему нос. Родион лег, ему сделали укол, и ощущения на лице пропали. Доктор спросил: – Какой нос сделаем, молодой человек? Могу греческий профиль слепить, могу любой, какой хочешь. – Сделайте, как было, – ответил Родион. – Интересный ты! – сказал хирург. – Как же я сделаю, как было, если я не знаю, как было. Я тебя раньше не видел. – Тогда сделайте так, чтобы выглядело гармонично. Через час Родион вышел из операционной с ватными тампонами в ноздрях. Только восстановившись после операции, он понял, что теперь способен прочесть письмо. Тогда он взял конверт в руки. На нем большими буквами было написано: Родиону. Вскрыв конверт, он обнаружил там еще один, уже без надписей. Разорвав и его, достал письмо. XVI Родион читал: «Дорогой! Милый! Любимый! После каждого этого слова мне хочется написать «мой», но я опасаюсь, я не уверена, что по-прежнему могу так считать, считать тебя своим. Разрешаешь ли ты считать себя моим? Мне трудно ответить на этот вопрос. Зато я твердо знаю ответ на другой вопрос, что задаю себе, и который, возможно, ты задаешь себе: мог бы ты и теперь назвать меня своей? Да, отвечаю я: да! Я по-прежнему твоя. Мне необходимо объяснить тебе очень важное, касающееся нас. Будь добр, пожалуйста, прочти мое письмо до конца. Однажды ты уже смог выслушать меня до конца, тогда, когда я должна была и смогла положить свою душу перед тобой на твой суд. Пожалуйста, сделай это еще раз! Сейчас ранее утро. Вчера днем и вечером мы были счастливы. Этот день мог бы оказаться самым счастливым днем в моей жизни. И хотя я ощущала необъяснимое волнение (ставшее, к горю моему, пророческим), я делала все, чтобы осветить радостью тебя. Если бы не то самое событие, случившееся в ресторане. Прежде всего я должна написать тебе, что те обвинения, которые ты выслушал там, в ресторане, лишь отчасти правда, в той части, что я тебе уже говорила! Остальное ложь! Ты знаешь, как я попала в ту самую яму, из которой ты высвободил меня. Ты знаешь про администратора гостиницы (не хочу даже упоминать его имени, оно недостойно письменного упоминания). Было только то, что я уже тебе отважилась рассказать. Только то, и ничего больше! Остальное – ложь! Пожалуйста, поверь мне! Да, я по глупости своей попала в те сети. Ни будь я такой глупой, все могло бы быть по-другому, и я не стала бы „девкой“. Мне горько от этого. Не пробуй ощущать такую же горечь, не пробуй разделить ее со мной, я хочу и должна чувствовать ее одна, чтобы сберечь тебя от дурного. Ты очень дорог мне! Именно из-за того, что я дорожу тобой, я хочу уберечь тебя: пусть в твою душу не попадут эти горькие капли. Они мои, я сама буду нести их, бороться с ними, хотя знаю, что до конца дней они станут отравлять мою жизнь. Услышав те злые слова, я потеряла контроль над собой. Я поняла, что должна бежать, ибо никакие оправдания в ту минуту ни перед тобой, ни тем более перед другими людьми не помогут. Ведь – хоть и только отчасти – это правда. Меня облили с ног до головы хуже, чем помоями, моральной грязью. От помоев можно отмыться, а от этого – никогда. Я бежала к себе, в эту комнату, в эту свою нору. Я стала ждать тебя. Ты не пришел. Тогда я поняла, что, оставаясь там один, ты решал, как тебе поступить: идти ли за мною, падшей, или остаться в нормальной жизни. Ты решил остаться. Я не только не осуждаю тебя, я уверена, что ты поступил верно. Это лучше для тебя, для всей твоей жизни. Знай: все твои решения, касающиеся меня, я принимаю. Я не могу по-другому. И вовсе не только оттого, что обязана тебе своим спасением. Не думай, что из-за обязанности, из-за моего морального и денежного долга перед тобой я принимаю твое решение. У меня есть иное основание, более весомая причина: я люблю тебя. Знай, что бы ни случилось: я люблю тебя. Мне придется идти своей дорогой. Мне жаль, что тебя не будет со мной на этом пути. Но виной этому лишь я сама, ты ни в чем не виноват. Я хочу верить, что тебе на твоем пути никогда больше не встретятся такого рода неприятности, как твои отношения со мной. Я желаю тебе, чтобы то, что случилось (раз уж оно все равно случилось и переменить в прошлом ничего нельзя) оказалось самым худшим в твоей жизни и никогда, никогда не повторялось. Поверь, я пишу это от чистого сердца. Мне кажется, что ты можешь подумать, что я сбежала от тебя! Пожалуйста, не думай так, это неправда! Я не сбежала от тебя, я не повторила свой подвиг, как удрала от несчастного в будущем брака. Вовсе нет. Мой поступок тогда был побегом для спасения самой себя, теперь же я должна уйти, чтобы спасти тебя. Я не могу марать твою жизнь своим присутствием в ней. Ведь, наверное, как хорошо тебе жилось, пока мы не встретились, и я не переложила на твою здоровую голову свою боль. Прости меня! Я должна дать тебе свободу, чтобы ты смог вернуться к своей обычной, прекрасной жизни. Я могу себе представить, какой позор мог бы пасть на твою голову, твою прекрасную, умную голову, если бы осталась с тобой. В дом твой мои следы не приведут. Я знаю, что те люди, про которых ты рассказал мне, что они ваши соседи, наверняка поведают твоей семье о той, с которой ты был. То, что слышали люди, стало известно всем в вашем маленьком городке. Они все и всегда станут смотреть на меня с осуждением, даже большим, чем я заслуживаю. Тебе не нужно мараться в этом позоре, а лучший способ спасти тебя от позора – мое исчезновение из твоей жизни. Поверь, я вынуждена это сделать для тебя. Как бы больно и тяжело мне ни было. Я стану терпеть и нести свой… – нет, не крест, я не могу так говорить о себе, – нести свой грех сама. Поэтому я решила, что должна принести в жертву свои мечты, свои иллюзии о будущей жизни и отношениях с тобой, принести в жертву саму себя – ради тебя. Если ты читаешь мое письмо, позволь мне попросить еще пару минут твоего времени. Позволь сообщить, что же произошло, с того момента, как я вернулась к себе. Я сидела сама не своя, но не плакала. Я понимала, что это конец моего счастья, что все кончилось, что наступила расплата за мои грехи и глупости. Но ждала тебя. Спать я не могла и до сих пор не могу, эта ночь не для сна. Через час в двери стали стучать, настойчиво и громко. Из-за двери слышались мужские голоса. Я понимала, что это не ты. Среди слов я могла разобрать только жестокую брань и требование открыть дверь. Конечно, я и не думала открывать. Но мне стало ужасно страшно. Так страшно, пожалуй, как никогда до этого в моей жизни. Среди голосов я, кажется, угадывала голос администратора. Этот голос звучал свирепо. Вдруг стук в дверь настолько усилился, что мне показалось, дверь вот-вот поддастся и рухнет. Я же просто забилась в самый дальний угол, я не видела никакого спасения. Внезапно стук прекратился, из-за двери стали слышны другие голоса, среди них и женские, они тоже бранились. Я поняла, что в это самое ночное время люди в подъезде были разбужены грохотом, вышли из квартир, потребовали прекратить шум и вызвали полицию. Это-то только и спасло меня. Иначе, вероятно, ты не смог бы читать сейчас эти строки. Как только шум прекратился, я поняла, что ждать тебя бесполезно, что пришло время, и мне самой стоит позаботиться о себе, а единственный вариант спасения для меня сейчас один – бегство. Я допишу письмо, запечатаю его в два конверта, чтобы оно случайно не попало не по адресу, потом принесу и положу в почтовый ящик вашей квартиры. Как-то, когда мы гуляли, ты, возможно, мимодумно13 показал мне ваши окна. Знаешь, у меня хорошо с математикой, я сразу же вычислила номер квартиры, поэтому не ошибусь с ящиком. Дальше – мой путь на вокзал. В эту самую минуту я не представляю, куда отправлюсь. Надеюсь, что решение подскажет мне интуиция, пока я иду. Возможно, сяду на первый же поезд. Хорошо, что у меня теперь есть средства, а еще и опыт. Я справлюсь. Не переживай за меня, я выживу! И если сейчас над моей головой тучи, я уверена – их унесет ветер. Я справлюсь, не беспокойся обо мне. Ты дал мне надежду, ты помог мне, ты научил меня, ты был и остаешься моим единственным путеводителем. Ты стал таким не сразу. Когда мы встретились впервые, я смотрела на тебя как на человека, который мне совершенно незнаком, но с которым мне хотелось бы познакомиться ближе. Ты словно из другого мира, отличного от того, в котором я жила до встречи с тобой (если это можно назвать полноценной жизнью). Ты интересовал меня, но мои тогдашние переживания (о, какими мелкими они кажутся мне теперь в сравнении с сегодняшними!) словно сковывали меня, и мне нужно было время, чтобы остыть от прошлого. Тогда, в первый раз, я почувствовала какую-то необъяснимую искру, которую ты зажег во мне. Но из той искры пламя не разгорелось: мы расстались. Я много раз думала, наберись я смелости, предложи или хотя бы сделай я тогда лишь намек тебе на будущие встречи, а ты согласись, все могло бы пойти совершенно по-другому! Какая я глупая! Но искре, которая загорелась во мне во время нашей второй встречи, хоть и тлела долго, суждено было превратиться в настоящий огонь. Этот огонь я называю любовью. Мне очень хочется надеяться (ведь ты раньше говорил это), что этот теплый огонь нашей любви чувствовал и ты. Что ж! Во мне этот огонь горит и, я уверена, будет гореть всегда, пока память моя не изменит мне. Горит ли он в тебе? Не потушило ли его мгновенно ветром лжи? С каким упоением еще вчера я вспоминала наши весенние прогулки! Никогда и ни с кем я не ощущала ничего подобного. Ты вел меня за руку, как будто маленькую девочку, и показывал мир во всей его красоте: прорастающую траву, листву, мелких букашек. Сама весна, кажется, помогала нам, отогревая землю от зимнего холода, а меня – от прошлого. Чего еще может ожидать молодая женщина от мужчины, как ни этого? Я ощущала свое новое рождение и тогда стала надеяться, что именно ты поможешь мне справиться с бедой. Так и случилось. Ты разделил со мной эту тяготу. Что могу я чувствовать к тебе, кроме благодарности? Благодарю тебя! Я думаю, что для извлечения меня из грязи ты совершил что-то совершенно невероятное. Ты не сказал мне, и я могу только строить догадки. Оценивая все, что знаю, я догадываюсь, что тебе пришлось ради меня пройти через тяжелые, может быть, даже невероятно тяжелые испытания. Я заметила, как они подорвали тебя. Извини меня! Мне пора заканчивать, хотя я могла бы написать еще много и много для тебя. Но нужно ли это тебе? Дочитал ли ты до этого места или клочки моего письма давным-давно разорваны и брошены в урну? Я встаю перед тобой на колени, чтобы сказать тебе самые важные слова. Поверь мне!