Такое ощущение, будто его накачали наркотиками. Полежав там ещё несколько секунд, я начала задаваться вопросом, может, нам стоило накачать его наркотиками. Я не беспокоилась, что кто-то может нас услышать, даже если он закричит. Но если он по-настоящему слетит с катушек, он может использовать телекинез и попытаться силой вырваться из ящика. До меня впервые дошло, что это может стать крупной проблемой, бл*дь. Не столько для самого Ревика, как я беспокоилась изначально. Это может оказаться большой проблемой для всей операции. Мы все могли погибнуть. Я почувствовала, что его сердце колотится всё быстрее и быстрее, пока он смотрел в темноту. Я пыталась успокоить его своим светом. Я посылала тепло, заверение, любовь, спокойствие. Я посылала образы Лили, нас втроём при нашей последней встрече в том отделении резервуара на корабле. Казалось, вообще ничто не пробивалось сквозь его панику. Всё как будто соскальзывало с поверхности его aleimi, не задевая его и не влияя на заряд в его свете. Я положила ладонь на его член. Ревик дернулся всем телом. Повернувшись в темноте, тяжело дыша, глядя на меня, он покачал головой. — Нет, — сказал он. — Нет, Элли. Я нахмурилась, но не убрала руку. Его паника усилилась, когда я продолжила массировать его там. Она усилилась, но изменилась. Я почувствовала, что фокус его внимания сместился с ящика, темноты и нашей неспособности выбраться. Вместо этого его сознание разделилось, и в его свете зародился новый конфликт, когда он начал беспокоиться о том, что я делала, и стоит ли ему позволять мне делать это. Две вещи воевали в его свете и разуме, и это сумело разрядить большую часть того напряжения, которое назревало в верхних структурах его света. Скользнув поверх него, я стала расстёгивать пряжку его ремня. Ревик издал стон, стиснув мои волосы в кулаке. — Чёрт возьми, — он крепче сжал ладонь. Я ощутила, как по его свету пронеслась жаркая волна агрессии, от чего его спина и тело напряглись, и он умолк. Я чувствовала, как ему хочется наорать на меня, обозвать, говорить дерьмовые вещи, но и этого он не сделал. Он даже не пытался сбросить меня с себя. Подвинувшись ближе, я просунула свою ногу между его ног и открыла свой свет. Ревик издал надрывный стон. Когда я сильнее открыла свой свет, его рука обвила мою талию, крепко прижимая меня к нему. Его спина непроизвольно выгнулась, когда я сильнее навалилась своим весом. — Бл*дская сука… — пробормотал он. Он сказал это тихим, хриплым голосом, но я уже чувствовала, как его свет начинает смещаться. Что касается самих слов, по какой-то причине они меня не беспокоили. Я чувствовала там злость, но она всё равно казалась направленной не на меня. Вместо этого я ощущала некую капитуляцию, беспомощность, смешанную со злостью на нас обоих и в то же время не на нас. Ревик ненавидел то, что со мной чувствовал себя беспомощным. Он хотел доверять мне, но тоже не мог этого сделать. Честно говоря, почувствовать это в нём стало почти облегчением. Я ощущала там агрессию, недоверие, обиду, неудовлетворённую сдержанность, с которой он жил, наверное, с тех пор, как мы стояли у той стены возле Запретного Города в Китае. Наконец-то почувствовать это стало облегчением. Облегчением стало то, что он не скрывал этого от меня. Ревик просто лежал там, тяжело дыша, пока я расстёгивала его ремень, а затем и брюки. Он не шевелился, не пытался остановить меня, пока я сдёргивала брюки по его бёдрам, наполовину улёгшись на него, чтобы отделить его от безликого потолка органического ящика. — Элли, зачем? — спросил он. — Зачем? Разве ты не хочешь сделать это правильно? — Мы делали всё правильно, — сказала я. — Но мы также почти полностью сосредоточились на мне. Ты злишься на меня, — добавила я, когда он стиснул мои бёдра через армейские штаны. — Ты злишься на меня ещё с Китая. — Нет, — боль скользнула по его свету, и он стиснул меня ещё сильнее. — Нет. Это неправда. — Правда, — сказала я. — Может, ты чувствовал не только это, но эту часть ты мне не показывал. Эту часть ты прятал, пока играл в идеального мужа. Его боль резко усилилась, ударив по мне с такой силой, что у меня перехватило дыхание. На сей раз это не ощущалось как боль разделения. Он казался уязвлённым. Не просто уязвлённым. Лёжа там, он ощущался впавшим в уныние, подавленным. Даже опустошённым. Как будто я только что сказала ему, что всё, что мы делали, было ложью, или всё это было впустую, напрасной тратой нашего времени. — Ревик, — я сделала свой тон мягким, убаюкивающим. — Ревик, детка. Я не оскорбляю тебя. Я ни в чём тебя не обвиняю. Я не это имела в виду. И это работает. Это работает для меня. Обещаю тебе, это так. Но это не может полностью сводиться ко мне. Я по-прежнему массировала его член. Я почувствовала, как его тело смягчается подо мной, хотя он противился своим разумом и светом. Я заговорила тише, нежно притягивая его своим светом. — Муж, ты вёл себя изумительно. Абсолютно изумительно. Я серьёзно. Но ты не можешь тащить всё на себе. И ты не можешь взвалить на себя всю вину. Мы вместе приняли решение. Мы вместе составили план. Твой отъезд к Менлиму, ситуация с Даледжемом… мы сделали это вместе. Но Ревик покачал головой, его свет сильнее закрылся. — Нет, — он снова покачал головой, обхватив пальцами мои бёдра. — Нет, это не то же самое. Не то же самое, Элли. Это я должен был прийти к тебе… — Почему? — раздражённо спросила я. — Почему это всегда должен быть ты, Ревик? Почему это твоя работа — налаживать всё между нами? Постоянно иметь дело с моим безумием? Это потому, что я беременна? Он покачал головой, и ещё больше боли вышло из его света. — Нет. — Тогда почему? — спросила я. — В чём дело? — Не я собирался уходить от тебя, Элли, — сказал он, задышав тяжелее. — Не я думал об уходе. Я не хочу никого другого. Я не люблю никого другого, — его голос сделался более тяжелым, хриплым. — Я должен это исправить. Я должен это исправить, Элли. Разве ты не понимаешь? От боли в горле встал ком, мешавший дышать и на мгновение лишивший меня возможности ответить. Всё ещё глядя на него, оставаясь слепой в темноте, я покачала головой. — Нет, — только и смогла сказать я. На мои глаза навернулись слёзы. Несколько долгих секунд я просто сидела на нём в темноте, чувствуя эмоции, искрившие в его свете и моём. Я чувствовала, из чего он исходит, и пусть на каком-то уровне я это знала, я понимала его чувства и то, что он считает себя ответственным за всё это и за решение проблемы, чувствовать это в его свете — совсем другое дело. Совсем другое дело — ощущать его страх, ту его часть, которая верила, что уже слишком поздно, что он не сумеет спасти ситуацию для меня, для его семьи. Мой разум обдумывал все те вещи, что я могла сказать. Я подумывала поспорить с ним. Я подумывала поговорить с ним о Даледжеме, от которого он держал меня подальше, хоть и не признавался в этом мне или даже себе. Я ощущала его чувство вины за это, понимание в глубине души, это убеждение, что он должен держать Даледжема подальше от меня, иначе потеряет меня навсегда. В итоге я ничего не сказала. Скользнув ниже по его телу, я удерживала Ревика в лежачем положении, упёршись рукой в его грудь, а другой обхватив его член. Я не ждала, когда он отреагирует, а взяла его в рот. Я не позволяла себе думать о том, зачем я это делаю, с каким мотивом, и не возражает ли он, учитывая всё, о чём мы говорили за последние несколько недель. Я не думала о нашем споре касательно того, чтобы мы подождали и не делали ничего излишне интимного, пока не просмотрим все воспоминания вместе. Я не думала об его клаустрофобии и о том, почему я изначально затеяла это. Боль дрожью пронеслась по нему, затмив мой разум. Она волнами ударяла по моему свету, становясь всё более интенсивной, и его пальцы вплелись в мои волосы. На мгновение я ощутила в нём сомнение, ещё более беглые проблески былого страха, ящика и темноты нашего убежища, того, о чём я его просила, соглашений, которые я нарушала. Я ощущала его горе из-за нас двоих, его злость на себя за то, что подверг риску наши отношения. Я чувствовала его злость на себя за то, что он выбрал для меня Даледжема. Я ощущала его обиду на Даледжема за то, что тот обратился против него. В итоге всё это стало смутной безымянной нервозностью в его свете, которая сначала ранила его, потом сбивала с толку, потом невнятно отвлекала… пока всё не померкло. К тому времени я сомневалась, что Ревик вообще помнит, где находится. Боль была сильнее, чем в тот момент, когда мы проснулись на лодке Атвара. Она была сильнее, чем до Дубая, когда Фигран шалил с нашим светом. Она была сильнее, чем в период его отсутствия, пребывания с Менлимом в Китае.