— Я уже работал с хорошей бумагой. — Ладно. Бумага была окрашена чем-то вроде луковой шелухи, отчего имела приятный цвет слоновой кости, облегчавший чтение. Все страницы содержали краткие жизнеописания. Сначала шел длинный список служителей Бога, бывших при шахе вероучителями, затем знати, ведшей свой род от Пророка. Потом — списки губернаторов, визирей, чиновников, евнухов, отвечавших за шахское хозяйство, звездочетов, лекарей, каллиграфов, художников, поэтов и музыкантов. Кому-то достались благая доля и награды в виде земель или губернаторства, но прочие испытали падение. Одних обвинили в причастности к богохульной или еретической секте и казнили. Другой воспылал страстью к любимому слуге шаха и был убит. Еще один проворовался и был позорно изгнан. Пока я читал эту историю людских злоключений, мое сердце плакало кровью от сочувствия. Сколь многие ушли дорогой моего отца! Наконец я добрался до списков счетоводов, писцов и историков. Руки мои дрожали, когда я изучал этот лист. Заслужил ли мой отец внесения в летопись, мне не было известно. Летописцы очень часто завершают списки фразой «Никто из прочих не стоит упоминания» или чем-то сходным. Но вот мое сердце словно замерло в груди. Мохаммад Амир-и-Шираза: Родился в Казеине, служил шаху двадцать лет, стал одним из его главных счетоводов. Многие сослуживцы отмечали точность его счетов и спорое исполнение дворцовых дел. Казалось, ему было суждено подняться высоко в ряду чиновных людей, но однажды он был обвинен в преступлениях против шаха и казнен. Позже возникали сомнения в справедливости обвинений. В своей мироозаряющей милости шах не казнил обвинителя, но на такое его решение могло повлиять обстоятельство, что у того человека были могущественные союзники, которых шах не пожелал оскорбить. Лишь Богу ведомо точное состояние дела. Почему, о почему летописец не упомянул имени того придворного? Каково было его положение, если даже шах его не наказал? Я решил рискнуть и спросить Эбтина. Поманил его, и он приблизился с недовольным вздохом. — Видишь это описание? Он вгляделся и поднял глаза. Я никогда не видел, чтоб человек читал так быстро. — Ну и что из того? — Как имя придворного? — Откуда мне знать? — Бога ради, ты же историк! — Если оно не записано, это значит, нам неизвестно. Где взять время бегать и выяснять подробности о второразрядном чиновнике? Потом всем будет наплевать на этого Мохаммада Амира. Я встал так резко, что толкнул столик и лист рукописи скользнул на пол. — Мне не наплевать! Историк нагнулся подобрать страницу и, выпрямляясь, наступил на край длинного халата. — Да ты его помял, ишак! Говорил я тебе: аккуратнее! — Так же, как ты с подробностями? Он обругал меня, и я ушел, с изумлением видя, что концы пальцев у меня окрашены красным, словно я окунул их в кровь моего отца. Исмаил написал Пери, что получил ее письмо и что незамедлительно отбудет из Кахкахи для восстановления своего полноправного положения в столице. Когда он впервые услышал о смерти отца и Хайдара, то приказал запереть дверь крепостной тюрьмы, уверенный, что это обман, и ждал, пока перед воротами крепости не собралась преданная ему знать. Когда они подтвердили это известие, он разрешил отпереть двери. Он писал, что жаждет увидеть сестру после многолетнего отсутствия и что благодарит Пери за поддержку. Письмо было подписано: «Твой любящий брат». Пери была тронута этим ласковым приветствием. — Он кажется тем же львом, которого я помню! — сказала она, и глаза ее налились слезами облегчения. Но это было все, что мы получили от Исмаила за много дней, пока Султанам не сообщила нам, что он решил задержаться в Кахкахе, дабы знать могла нанести ему визиты. Когда он опять не появился, мы выяснили, что он заехал в Ардебиль, на родину своих предков — посетить их гробницы, — и задержался дольше, чем рассчитывал, не давая знать, когда же наконец приедет. У Пери не оставалось выбора: она взвалила на себя всю ответственность за управление дворцом. По ее приказу кухни были вновь открыты, и обитатели дворца благодарно наполняли свои желудки. Дворцовая лечебница возобновила прием, больные получали утешение от священнослужителей, а мертвых погребали по обычаю. Таккалу уехали из города навстречу Исмаилу, и убийства в городе прекратились. Несмотря на то, что дворец снова ожил, нам не было покоя, потому что он кишел сплетнями. Мать Хайдара, Султан-заде, разъяренная убийством единственного сына, всеми силами старалась через своих сторонников отыскать достойного противника Исмаилу, в том числе и затем, чтоб расстроить планы Султанам. А группа знати прикидывала возможности сплочения вокруг Мустафа-мирзы, пятого сына покойного шаха, чтобы возвести его на престол. Когда я проходил мимо людей в садах, они отводили глаза, не зная, кто будет следующим повелителем и не ответят ли на их доверие новым предательством. Однажды утром, еще до рассвета, я наткнулся в бане на Анвара. Он подскочил в воде — черные колени согнуты, мускулистые руки готовы отразить нападение — и испустил боевой клич такой свирепости, что моя кровь заледенела. Осознав, что это всего лишь я, он плюхнулся обратно, расплескав добрую половину воды. — Только идиот мог так подкрадываться ко мне, — проворчал он. Когда я пересказывал Пери дворцовые слухи, тень горя легла на ее лицо. — Почему Исмаил не торопится? Я снова написала ему, что он должен заявить права на престол, а он все шляется по стране! Отчего он так упрям? — Владычица моей жизни, вы должны преодолеть сплетни, — сказал я. — Люди заподозрят, что никто не имеет власти, и отдадут свою поддержку другому. Пери вздохнула: — Немыслимо потерять трон сейчас — именно тогда, когда он в наших руках… — Тогда мы должны убедить знатных мужей, что выбора нет. На следующем собрании Пери поклялась всем, что ее брат на пути в Казвин с армией в двадцать тысяч воинов. — «Сестра моего сердца, — громко читала она письмо, которое мы вместе сочинили накануне, — дарую тебе право повелевать, как считаешь нужным, пока я не явлюсь взойти на трон. Не допускай никакого противостояния тех, кто захочет попытаться остановить мое восшествие, заповеданное Богом». — Она сделала паузу для внушительности. — «Если пожелаешь не верить мне, можешь объяснить свои причины новому шаху и узнать, чем он ответит на твое неподчинение». Голос ее полнился властностью, каку великих ораторов, заставлявших слушателей признавать справедливость их доводов. Его мощь бушевала в моем сердце, я готов был сражаться за все, что прикажет она. И не только я. Ибрагим-мирза тихо сказал Шокролло: — У нее это есть — фарр[5] царей. Не перечь ей. Шамхал-хан и Маджид обменялись восторженными взглядами; Маджид вскочил, его лицо светилось торжеством, и повторил вслух сказанное Ибрагимом другому знатному мужу, и слова переходили из уст в уста. Я не мог сдержаться — эти же слова я повторил эмирам, что сидели. Их лица смягчились: они глядели на бархатный занавес и славу за ним. — Шокролло-мирза, хочу услышать вас. — Все понятно, — сбавив тон, отвечал Шокролло. — Прекрасно. Завтра я ожидаю полного отчета от казначейства, даже если на его подготовку уйдет вся ночь. Что до остальных, то скоро вы увидите собственными глазами, что Исмаил получит одобрение. Итак, сейчас я спрашиваю вас: обещаете ли вы снова сделать эту страну цельной, поддержав Исмаила? Хочу слышать ответ каждого. Сторонники Исмаила откликнулись немедля. — Алла! Алла! Алла! — выкрикивали они, словно верные воины на марше; даже остаджлу добавили свои голоса к нашему единству. К этому времени я уже был за занавесом, где сидела Пери, и, когда она услышала, как кричат мужчины, она и сама ликующе вскочила на ноги, словно только что собрала армию. Султан Шамхал встал и провозгласил собрание оконченным. Салман и Маджид принялись договариваться о чем-то, изумленные, словно на их глазах неизвестный игрок в чоуган забил решающий мяч. Сомнений не оставалось: Пери наделена фарром — царственным сиянием столь непреодолимым, что и мужи откликались на него, словно подсолнухи, поворачивающиеся за солнцем. Несколькими днями позже Пери получила письмо от Исмаила, дающего ей всю власть над дворцом, какую она сочтет нужным в его отсутствие. Он благодарил ее за все усилия и добавлял, что не дождется дня, когда увидит ее своими глазами, «жену истинной сефевидской крови, сестру по оружию, яростную защитницу нашей семьи и нашего венца». Награда, которую он жаждет ей вручить, ожидает ее после его возвращения. Пери читала мне письмо, и глаза ее светились надеждой. Глава 3 МУЖ СПРАВЕДЛИВЫЙ После того как Заххак стал царем, дьявол назначил себя его кухарем и продолжал приучать его к вкусу крови. В первый день он приготовил жареных куропаток, на второй — кебаб из ягненка, на третий затушил телятину в вине. Заххак был удивлен и польщен, ибо люди тогда не ели мяса, и он радостно погрузил язык свой в кровь и плоть. Когда Заххак спросил, чего он желает в награду за свою превосходную кухню, дьявол отвечал: «Лишь одну честь, о повелитель вселенной, — хочу поцеловать царские плечи». Заххак подумал, что это малая милость, и позволил дьяволу. С охотой подставил он свои плечи и разрешил дьяволу прижать черные губы к каждому плечу. На следующее утро Заххак проснулся от шипения, раздававшегося возле его лица. Стянул покрывало с тела и вскрикнул при виде змей, выросших из каждого плеча. В ужасе Заххак схватил нож и срубил одну, потом другую, но пока обезглавленные змеи корчились в смертных муках, новые змеи выросли на его плечах. Они шипели, и кусали друг друга, и грызлись перед его лицом, пока он не почувствовал, что сходит с ума. Когда вечером неспешно явился дьявол, Заххак взмолился об исцелении. «Другмой, единственный способ обрести покой, — сказал ему дьявол, — это успокоить их пищей. А корм простой: человеческий мозг». Заххак приказал своим слугам на следующее утро доставить ему двух юношей. Их убили, раскололи черепа и вычерпали мозг, чтоб накормить змей. Потом изуродованные тела отдали семьям для погребения. На следующее утро то же зло повторилось, и на следующее. Каждый день самые разумные и многообещающие юноши вырывались из их семей и приносились в жертву трону. Мало-помалу были истреблены лучшие умы страны, а зло порождало новое зло. В самом начале лета Исмаил наконец объявился на подступах к Казвину. Разбив стоянку и натянув расшитые пологи, разложив мягкие шелковые ковры, он со своими людьми дожидался, пока звездочеты не сообщат ему о наиболее благоприятном дне для входа в столицу. В тюрьме он годами изучал звезды и не покидал шатра, пока предсказания не стали благоприятными. Пери была довольна, что он проявлял такую осторожность, но я втайне надеялся, что звезды поторопятся. К тому времени Пери справилась со многим. Убийства в городе прекратились, торговцы открыли базар. Дворец отремонтировали, следы вторжения были почти незаметны. Вельможи усердно трудились на своих постах. Пери продолжала собирать их по утрам, и теперь они беспрекословно подчинялись ей. Шокролло наконец предоставил отчет казначейства и отпустил требуемые для честной работы суммы. Оставалось сделать многое, но Пери добилась, чтоб Исмаил не унаследовал хаос. Пери отправила меня в лагерь своего брата с приветственным письмом и подарком — астролябией тонкой работы, инкрустированной серебром. Жарким утром я поскакал туда на одном из шахских скакунов, надеясь увидеть будущего шаха, чтоб рассказать потом, как он выглядит, и, может быть, услышать от него доброе слово для Пери. Лагерь был огромен, множество людей привезли туда свои дары, так что было уже поздно, когда астролябию приняли и занесли в списки, и я поехал обратно с пустыми руками. Пятнадцать дней спустя звездочеты наконец определили, что расположение светил благоприятно, и Исмаил назначил на следующее утро отбытие в Казвин. У нас появилось множество забот. Я собрался к Пери после полуденной трапезы, чтоб помочь расписать план его встречи, и был удивлен, когда меня провели в одну из ее собственных комнат рядом со спальней. Я ожидал чего-то похожего на ее строгие приемные и рабочие залы, но тут были ковры цвета персика, огромные бархатные подушки, а вся стена была расписана фреской, где легендарная Ширин купается в реке и высокие груди ее словно гранаты; Ширин входила в воду так томно, что мне казалось, она зовет меня на свои белоснежные бедра, и я отвернулся в смятении.