Султанам ответила письмом, где приглашала прибыть к вечеру в ее покои, когда она будет готовить чай для сына. Когда мы прибыли, нас проводили в маленькую гостиную, украшенную дивными коврами. Султанам и Исмаил сидели, прижавшись друг к другу, пили чай, заправленный кардамоном, и грызли сахар-нобат с шафраном. Султанам, ширококостная, с венцом кудрявых седых волос, выглядела вдвое крупнее Исмаила, все еще худого, несмотря на изобильную дворцовую еду. Пери приветствовала Исмаила как повелителя вселенной, спросила его о здоровье. Покончив с условностями, Исмаил не стал медлить. — Я знаю, почему ты здесь, — начал он. — И ответом будет «нет». Больше никаких утренних советов. «У этого шаха, — подумал я, — вежливости как у разделочного тесака». — Свет мира, не за этим я пришла, — сказала Пери. — Я здесь в великом смирении прошу вас о милости. — Какой? — Я слышала о вашем решении казнить Колафа-румлу и Хоссейнбека. Как ваша сестра и член властвующей семьи, много лет знающая двор, я прошу вас явить им милость. — Хоссейн — предатель, а Колафа — неблагодарная рвань. Они не заслуживают милости. — Возможно, и нет, но вопрос в том, как знатные люди расценят эти казни, — возразила Пери. — Если вы убьете Колафу, то они задумаются, почему человека мудрого и высокопоставленного, сделавшего все, чтоб вы получили власть, приносят в жертву. Страх такой же судьбы сделает их опасными. Если вы убьете Хоссейнбека, они поймут, но явите милосердие — и они запомнят вас милосердным. — Чего ты хлопочешь? Кто эти люди для тебя? — Они мне никто, но тут вопрос в милосердии. Колафа был вашим вернейшим сторонником. Я думаю, мы должны быть благодарны ему за поддержку. — А Хоссейнбек? — Верность остаджлу стоит дорого. — Даже если он предатель? — Он не был предателем: он просто выбрал проигравшую сторону. Исмаил повернулся к Султанам: — Матушка, что ты думаешь? Пери ожидающе взглянула на нее: Султанам часто удавалось добиваться милости от шаха Тахмаспа, и, без сомнения, в том числе для самого Исмаила. — Думаю, твоя сестра права насчет Колафы, — сказала Султанам. — Зачем терять отличного полководца? — Показать, что неповиновение будет караться. — Но это не было неповиновением: это просто расхождение в мнениях, — вмешалась Пери. — Какая разница? Неужели этот шах не способен увидеть различие? Пери была ошеломлена: — Но ведь вы позволите своим подданным временами не соглашаться с вами? — Конечно, — сказал он. — Ведь я тебя слушаю сейчас, не так ли? Но Хоссейнбек — проигранное дело. Сопротивляясь моему воцарению, он всегда оставался бы опорой для недовольных. Что же до Колафы, его казнь создаст важный пример того, какого поведения я ожидаю от других. Мертвым он послужит мне лучше, чем живой. — Но брат мой… — Я принял решение. — Я молю вас пересмотреть его. Когда наш отец был жив, его брат несколько раз восставал против него, но, пока он не объединился с оттоманами и не был взят в плен, его не казнили. Без сомнения, высокородные заслуживают пощады. — Я не Тахмасп, — сказал Исмаил, — и я намерен быть совсем другим шахом. Пери начала выходить из себя: — Но если б не его великодушие, вас бы самого не было в живых! Лицо Исмаила побагровело от гнева. — Я жив, потому что волей Божией должен был стать шахом. С этим никто не стал бы спорить. — Колафа не единственный, кому следует преподать урок, — продолжал он. — Кое-кто хочет отнять у меня власть, но им не видать успеха. При этом намеке госпожа сумела остаться спокойной. — Я предлагаю свое мнение с единственной целью — укрепить ваше правление, брат мой. Исмаил фыркнул: — В следующий раз тебе лучше подождать и спросить, жажду ли я твоего мнения. Оскорбленная, Пери отшатнулась и взглянула на Султанам, ища поддержки. — Тебе следует принять слова моего сына, — тихо сказала Султанам. — Но вы лишаете человека жизни — единственного настоящего сокровища, что у него есть! Разумеется, вы должны ожидать протеста. — Напротив, я ожидаю, что меня поблагодарят за внимание, — ответил он. Кинув в рот поджаренное тыквенное семя, Исмаил громко разгрыз его. Я ждал, что Пери скажет что-нибудь вразумляющее, но она лишь поморщилась, будто в комнате дурно запахло. Исмаил выплюнул шелуху: — Обсуждать больше нечего. Можешь идти. Пери тяжело поднялась и пошла к дверям, не поблагодарив его за встречу. Я спросил разрешения уйти и вышел следом, корчась от неуважения, выказанного ею. — Мне следовало сражаться тверже, — сказала она, когда мы шли через сады. Розы поникли от жары. — Что это дало бы? — Может, и ничего, но я в долгу перед Колафой. Он заслуживает жизни. — Да смилуется Бог завтра над его душой, — ответил я. — Однако я думаю, что вам сейчас важнее всего вернуть доверие Исмаила. — Он не заслуживает честности. — Разве не нужно во что бы то ни стало убедить его, что вы ему — союзник? — Нет, если это означает поступиться правдой! — гневно отвечала она. Этих людей казнят завтра на рассвете. Я жалел их жен и родных, потому что знал, какая мука исказит их лица, когда они увидят вынесенные им тела, замотанные белыми окровавленными пеленами. Их дети тоже будут страдать: я вспомнил, как Джалиле визжала от ужаса, хотя она была слишком мала, чтобы до конца понять происшедшее. И все же Пери, вместо того чтобы попытаться смягчить участь приговоренных, утратила остатки расположения Исмаила. Пери пристально смотрела на меня: — Что такое, Джавахир? Если бы твой лоб мог собирать грозовые тучи, уже давно хлынуло бы. Я тяжело вздохнул: — Повелительница, вы ведь знаете старую пословицу «Роза бессердечна, однако соловей поет о ней всю ночь». — С чего я должна петь пруту с колючками? — фыркнула она. — Потому что вы хотите победить. Ее лицо потемнело. — Дерьмоед! Оскорбленный, я замедлил шаг, чтоб она это поняла. Пери подождала, пока я не поравняюсь с нею. — Джавахир, я понимаю, что ты советуешь от всего сердца, но тебе не понять, какая ярость охватывает меня в присутствии этого мула. — Повелительница, неужели вы не боитесь за свою жизнь? Посмотрите, как легко он разделался со своими соратниками.