*** На следующее утро он поднялся рано, раз он гувернер, то рассыпаться негоже. Выйдя в коридор, Железманов бросил взгляд в окно, там он увидел, как бывший дипломат на небольшой площадке перед домом в тени сосен делает какие-то замысловатые па. Движения Вернова были медленные и плавные. Железманов завороженно смотрел на эту картину. За этим занятием его застал Петровский. – Смотрите, как Николай Сергеевич делает китайскую гимнастику? – с некоторым ехидством спросил Роман Семенович. – Да, очень необычно. – Сколько необычно, столько же бесполезно. Не может понять, что все эти восточные штучки здесь только смешно выглядят, – чиновник развел руками. В этот момент в коридоре появился Павел. Мальчик поздоровался со взрослыми и тоже посмотрел в окно. – Поза птицы, – прокомментировал он очередные па Вернова. – Хм, можно подумать, что он взлетит как птица. Позволю себе дать вам, молодой человек, совет. Вместо того чтобы интересоваться восточными глупостями и учить никому не нужный французский, лучше подумайте о переходе в какое-нибудь училище. Вот могу Вам порекомендовать техническое училище имени Сергея Живаго. Там готовят сапожников, бондарей. Тогда сможете пристроиться в жизни. – Но я хотел поступать в университет на факультет восточных языков, – робко ответил мальчик. – И что Вам там делать? С вашей провинциальной гимназией Вы никогда не получите приличного образования даже в университете, ибо у Вас не будет базовых знаний. Ваш удел – училище, – уверенным тоном вещал Роман Семенович. Мальчик смущенно молчал. Петр Андреевич прервал эту сцену: – Я думаю, сейчас не время и не место обсуждать такие сложные вопросы. Идемте, Павел, нас ждет много дел. Надо сказать, что в самом деле разговор имел принципиальное значение. Техническое училище, о котором говорил чиновник, было сродни современным ПТУ: давали небольшую общеобразовательную подготовку и, самое главное, учили ремеслам – столярному, бондарному и другим. Однако после него поступать в какие-либо высшие учебные заведения было нельзя. Обычно это учебное заведение заканчивали мальчики из неимущих семей, у которых не было денег на оплату учебы в гимназии. Поэтому указание на техническое училище изначально подразумевало указание на невысокий социальный статус. – Это его любимая тема, – вздохнул мальчик, когда он и Петр оказались в своей комнате. – А ты не обращай внимания. Если есть цель, то к ней надо идти, – дал совет Железманов. Потом он изложил своему подопечному свои взгляды на распорядок дня. После завтрака (а в этом доме завтракали все порознь, старуха только на обед требовала сбора всей семьи, а к завтраку она сама далеко не всегда вставала рано, чаще спала до полудня) планировались занятия французским, русским языком, математикой, другими предметами гимназического курса. Потом прогулка, подвижные игры за пределами усадьбы (иначе Сабанеева поднимет крик). Если погода слишком жаркая, то уроки и подвижные игры меняются местами: вначале прогулка, потом занятия. После обеда небольшой отдых, вечер планировалось посвятить творчеству, рисованию, чтению художественных книг. Тот день выдался не очень жарким, утро было пасмурным, поэтому было решено вначале сделать упражнение по французскому, а потом пойти в лес. К тому моменту, когда барьеры в виде французской грамматики были преодолены, разведрилось, солнце вспомнило про свои летние обязанности, пробило щелку в облаках и стало пригревать сосновый лес, который стал источать запах смолы и нагретой древесины. Петр и Павел пошли на небольшую полянку между соснами, которая идеально подходила для игр в городки: ровная, без ямок и выступающих корней деревьев. Когда несколько фигур были успешно выбиты, на поляне, кроме наших молодых людей, появился еще один персонаж. Это был монах Солотчинского монастыря отец Сергий, молодой долговязый человек. Ряса сидела на нем несколько мешковато и плохо вязалась с его веснушчатым лицом, казалось, что это артист домашнего театра, который на минутку примерил не совсем привычную для себя социальную роль. По возрасту он был чуть старше Петра Андреевича. – Мир вам, – поклонился монах, увидев мальчика и его наставника. Павел остановил свою попытку замахнуться на фигуру, опустил руки с битой и поздоровался в ответ, а потом спросил: – Вы идете к нам в усадьбу беседовать с Марией Михайловной? – Да, сын мой. Такая фраза выглядела несколько странно в устах совсем еще молодого человека, у которого если и мог быть сын, то явно не подросткового возраста. Однако церковный устав подразумевал именно такое общение с мирянами. – А вы новый гувернер Павла? – спросил Железманова монах. – Да, меня зовут Железманов Петр Андреевич. Я вчера поступил на место гувернера вместо погибшего Григория Ведрова. – Мир праху его, уважаемая Марья Михайловна была им вроде как довольна. – А вы часто бываете в доме Сабанеевых? – Да, госпожа Сабанеева любит проводить время в духовных беседах. Меня настоятель благословил на регулярные беседы с ней. Жаль, что другие обитатели усадьбы не столь набожны. Дух стяжательства застил их разум, вместо того чтобы думать о вечном, они делят наследство. – Какое наследство? – То, которое им может достаться после смерти госпожи Сабанеевой. – А оно большое? – Большое. Только не по-христиански это – делить наследство живого человека, да еще который их облагодетельствовал: дал кров, пищу. – Согласен, не по-христиански это. А что, все так нуждаются в чужих деньгах? Неужели у остальных нет своих источников доходов? – подобрал удачный момент для ключевого вопроса Петр. Они с Иваном были убеждены, что преступления в усадьбе Сабанеевых скорее всего связаны с борьбой за наследство. Хоть и пострадали люди, которые явно не имели права на деньги старухи Сабанеевой, но при наличии богатого потенциального наследства и кучи наследников этой версией пренебрегать было нельзя. Мало ли каким образом наемные работники оказались в центре этой погони за деньгами. Вот только кто в этих деньгах больше всего нуждался? Зазнаев пообещал навести про всех потенциальных наследников справки официальным путем, а Железманову предстояло собирать неофициальную информацию. – Господин Петровский достойный человек. Он служит в столице, вроде у него хорошее жалование, кроме того, у него есть имение, поэтому он меньше всего заинтересован в чужих деньгах. – А господин Вернов? – Не нравится он мне. Служил на Востоке, вроде как в Китае. Вместо того чтобы нести нашу христианскую веру диким народам, сам стал увлекаться ихним язычеством, навез всякой восточной мерзости в дом, по утрам делает движения всякие непотребные. – А на что он живет? – Говорит, как вышел в отставку, ему пенсию назначили, вот на нее и живет, но я не думаю, что это очень большие деньги. – А эта девушка Настя? – У нее есть небольшое поместье, но доход оно дает маленький, однако ей это не нужно. – Почему? – Она девица. Скоро выходит замуж, вот муж и должен заботиться о ней и поднять это запущенное имение. Вот этот отрок, – монах кивнул головой на Павла, который в этот момент выстраивал очередную фигуру, чтобы выбить ее битой, – так он живет полностью на деньги госпожи Сабанеевой. Она кормит, платит за учебу, нанимает Вас. Говорит, что это ее христианский долг – позаботиться о сироте, дать ему все необходимое. «Ну да, при этом абсолютно не дает ни капли душевного тепла, просто откупается от него», – подумалось Железманову, но вслух, по понятным причинам, произнес другое: – Это очень великодушно с ее стороны. Скажите, а почему местные крестьяне говорят про какого-то призрака? – Про призрака? Причина одна: невежество. Надо больше молиться, храм чаще посещать, а не верить суевериям всяким. – Но вроде и в усадьбе тоже странные вещи происходят, а там люди пообразованней будут? – приступил к новой стадии сбора информации Петр. – Что Вы имеете в виду? – не понял монах. – Вроде там какая-то чертовщина происходит: вещи то исчезнут, то опять появятся. Вроде как домовой шалит. – Запомните, все эти разговоры про домовых и прочее – это языческие суеверия, православному христианину так мыслить грешно, но я предложил Марии Михайловне освятить дом и окропить его святой водой. Вот сейчас это и сделаю. Извините, я должен спешить, – служитель культа направился в сторону усадьбы. Железманов и его воспитанник продолжили игру в городки. При этом Петр Андреевич понял, что со времени детства и студенческих лет существенно утратил навыки в эту увлекательную игру. У мальчика броски были более точные и сильные. Поэтому Железманов искренне увлекся, однако из головы не выходили запутанные обстоятельства дела и разговор с монахом. «Странная у него логика. Если все разговоры про домовых – это языческие суеверия, то зачем тогда дом кропить святой водой?» – думал начинающий следователь. Однако это так, между делом, большее значение имела информация о заинтересованности в наследстве членов дома Сабанеевой. Пока получалось, что самым заинтересованным был 10-летний мальчик Павел. Он полностью существовал за счет Сабанеевой. Остальные имели кое-какие доходы: жалование, пенсия, доходы с имения и даже потенциальное выгодное замужество. Хотя много денег не бывает. Может, кто-то хочет сделать себя еще более обеспеченным? Пока ответ на вопрос о мотивах оставался открытым. *** Время игры подошло к концу, надо было возвращаться в усадьбу, к обеду опаздывать не полагалось. Однако сразу сесть за стол не получилось. Железманов и мальчик вошли в дом в самый разгар скандала: – Свиньи вы все, я вас кормлю и пою, а вы что себе позволяете? Всех денег лишу, все отпишу монастырю! – вопила старуха. Волосы ее растрепалась, аккуратный воротничок вздыбился, худощавые кулачки были угрожающе сжаты. В этот момент она напоминала ожившую мумию и производила пугающее впечатление. Остальные члены семьи топтались рядом. Вид у всех был не растерянный и даже не испуганный, а несколько равнодушный. Видимо, такие концерты были обыденностью. – Я уже одной ногой в могиле стою. Мне, может, и осталось всего пара месяцев, а вы издеваться надо мною вздумали, – визжала женщина, размахивая руками. – Я думаю, что это Роман взял, – неожиданно самоуверенно заявила Настя. – Роман, если это Ваша работа, то верните мне балерину немедленно. Она мне дорога как память! Мне ее покойный супруг подарил, а иначе я перепишу завещание, я старая, больная женщина, мне уже немного осталось, – старуха сменила амплуа: из фурии она превратилась в жертву, стала всхлипывать и прикладывать платочек к глазам. Потом подняла с пола свою мелкую собачонку и стала ее гладить, весь ее вид говорил: «Одни мы с тобой в этом мире, никто нас не понимает и не любит». – Зачем мне это? – искренне удивился Петровский. – Да мало ли, просто чтобы гадость сделать, – уверенно твердила девица. – Ты словами не разбрасывайся! Ты же, небось, эту балерину и взяла! Такие фигурки только женщинам нравятся! – не менее уверенно отбивался ее старший брат. – Настя, Вам и в самом деле не стоит обвинять все и вся, – попытался урезонить девушку Вернов. Старуха продолжала изображать рыдания. – Что хоть случилось? – спросил Железманов Петровского. – У Марьи Михайловны пропала статуэтка фарфоровая в виде балерины. У нее в спальне стояла, – пояснил тот и начал отбиваться от потенциальных подозрений: – А может, это Вы эту балеринку взяли? Вы любите всякие безделушки, – парировал он, обращаясь к Вернову. – Отдай, а то тоже наследства лишу, – опять оживилась старуха, обращаясь к бывшему дипломату. – Не издевайся над больной женщиной, мне и так немного осталось, не лишай последней радости в жизни. Вид в этот момент у Сабанеевой сделался жалкий. Со стороны можно было бы подумать, что она и в самом деле несчастная, затюканная нахальными родственниками тяжелобольная женщина. – Уважаемая Марья Михайловна, я и в самом деле люблю некоторые безделушки. Но, во-первых, я предпочитаю приобретать их на Востоке, во-вторых, мне бы не пришло в голову их красть, – подчеркнуто вежливо ответил Николай Сергеевич. Видя недоверие в глазах Сабанеевой, добавил: – Вы можете зайти в мою комнату и посмотреть. – Смотри не обманывай меня. Тут взгляд женщины перешел на мальчика. И вид ее преобразился. В мгновение ока слабая и несчастная умирающая превратилась в злобную фурию. Павлу было не впервой присутствовать при таких разборках, поэтому он догадался, что сейчас будет и сильно побледнел: