– Анастасия, это правда? – голос Сабанеевой звучал как голос прокуратора Иудеи. Девушка продолжала молчать, а следователь продолжал: – Да, я думаю, что это правда. Дело в том, что Ваш племянник Вернов хранил у себя мышьяк. Я уже об этом говорил Вам. Он нужен ему, чтобы устраивать пиротехнические шоу. Так получилось, что Настя знала, что у Николая Сергеевича есть это опасное вещество. Однажды они вместе поехали в город, у торговых рядов вместе пошли на Краснорядскую. Вы вроде как хотели купить ниток? Однако ответа не последовало. Зазнаев продолжал: – Вернов сказал Вам, чтобы Вы шли в лавку, где продается все для рукоделия, а сам направился в мелочную лавку, но Вы вместо того, чтобы пойти за нужными Вам товарами, стали следить за родственником. Не знаю, зачем это было Вам нужно, возможно, просто из любопытства, но Вы подслушали разговор лавочника и Вернова и узнали, что последний приобрел опасный яд. Возможно, Вы даже не знали, сколько его и на что Вернов тратил порошок, но комнаты у вас не запираются, поэтому для Вас не составило труда обшарить его комнату и найти склянку с мышьяком. При этом Вы также ухитрились наследить. Вы зацепились за шкаф своими волосами, один волосок застрял. Если хотите, я его тоже могу показать, длинный и светлый. – Не только у меня в доме светлые волосы, – постаралась отбиться девушка, но ее голос уже звучал довольно вяло. – Да, но только у Вас они вьются, у остальных барышень волосы гладкие прямые. – Я думала, что это слабительное, просто хотела, чтобы ей нехорошо стало, – пыталась отбиваться Настя, но было видно, что она врет и делает это очень неумело. – Ну зачем так наивно врать? Вы прекрасно знали, что это мышьяк. Вы же сейчас сами назвали именно это вещество, а не что-нибудь другое. Вы умышленно подсыпали яд собачке в еду, – почти ласково увещевал девушку следователь. Петровская молчала. Было видно, что возразить ей нечего. – Зачем, Настя? Зачем ты это делала? – спросил сестру Петровский. Мария Михайловна при этом не проронила ни слова. – А что мне было еще делать? Что у меня за жизнь? Имение разоряется, денег нет. Я в городе хочу жить, на балы ездить, в театры ходить, думала в Питер поехать, на курсы поступить, но меня не взяли. Вот и торчу в этой дыре, а впереди другая дыра, только еще с этим уродом и скрягой Авиловым, – рыдая, начала признаваться девушка. – Да, но если бы Вы поступили на Бестужевские курсы, Вы бы все равно не блистали на балах, бестужевки другим занимаются, – возразил Петр Андреевич. Он как раз спустился в гостиную, до этого он все время занимался с мальчиком и старался сдерживать свое желание принять участие в следственных действиях, чтобы не разрушить образ гувернера. Но когда на весь дом поднялся визг и крик, то можно было поучаствовать в общем выяснении отношений. – А потом у Вас же была возможность решить проблему: сдать экстерном за курс мужской гимназии, тогда бы на Бестужевские Вас приняли в первых рядах, Вам же Николай Сергеевич предлагал помощь: он обещал найти преподавателя, оплатить его труд, – добавил Зазнаев. – Ага, и учить латынь? Вы знаете, как это тяжело? – Не прибедняйтесь, конечно, Ваших способностей вполне хватило бы, чтобы освоить гимназический курс. Все осваивают и Вы тоже бы смогли, надо было только проявить немного упорства. – А почему я вообще должна сдавать эти экзамены, другим не надо, а мне надо? – Знаете, это просто отговорка. Многие с такими трудностями сталкивались и ничего, справлялись даже более слабые в интеллектуальном отношении люди и менее состоятельные. Тут главное желание. А у Вас его не было, поэтому Вы ищите отговорки. Вернее, у Вас было желание, но не учиться, а жить в столице, – констатировал Железманов. – Да, я хочу в столицу, а что тут, каждый день одно и то же, скукота и забвение. И все время надо угождать кому-то. А эта шавка еще тявкает постоянно, с ней все носятся. А до меня никому дела нет, – продолжала истерику девица. Понятно, что под кем-то подразумевался один человек, но Мария Михайловна решила, что ниже собственного достоинства отвечать на такие выпады. Она встала и пошла к выходу, только у самого порога обронила: – Я попрошу уважаемого господина Авилова, чтобы вы обвенчались уже на следующей неделе. Услышав это, Настя перестала плакать, не потому, что обрадовалась, а просто поняла, что от ее слез уже ничего не зависит, старуха не простит ее, а побыстрее выдаст замуж, чтобы сбагрить с рук и не видеть ее больше. Также очевидно, что на наследство рассчитывать не приходится. Для нее начнется нудная жизнь со старым и крайне сварливым и скупым мужем. Что может быть хуже? – То есть призрака не существует, а это просто сестра развлекалась? – уточнил Петровский у следователя. – Ваша сестра пыталась подыграть мифу, что в усадьбе живет призрак, поэтому она делала большие и мелкие пакости: прятала и переставляла вещи. Кроме того, для нее это был своеобразный вид развлечения. Ей и в самом деле было скучно, но развлекать себя книгами или рукоделием она не очень любит. К тому же ей нравилось пугать людей, – пояснил следователь. – Собаку тоже отравила она? – Да, именно, нашла у Вернова яд и отравила. Наверное, ей хотелось как можно больше досадить Марии Михайловне, – кивнул головой Зазнаев, а про себя добавил: «Конечно, та так носилась со своей любимицей, при этом так явно противопоставила ее всем членам семьи, демонстративно оказывала ей внимания больше, чем всем родным вместе взятым, рано или поздно кто-то мог это сделать». Но вслух он этого говорить не стал. – А убийства, а нападение на Дуню? Настя, неужели ты это все сделала? – изумленно произнес Петровский. – Нет, не делала я этого ничего! Я никого не убивала, – закричала Настя. – Да, господин Петровский, Вы можете быть спокойны, Ваша сестра вредная и завистливая особа, она пугала домочадцев, отравила собаку, завидовала всем и вся, но она не преступница. Убить монаха она не могла, у нее алиби, а посему и не могла убить гувернера. Не буду вдаваться в подробности, но я склонен думать, что это дело рук одного человека, – успокоил его Зазнаев. – Господа, уже достаточно поздно, я должен откланяться. Господин Железманов, проводите меня, у меня возник к вам один небольшой вопрос. Они вышли на улицу, оставив брата и сестру в комнате выяснять отношения дальше. – Слушай, знаешь, мне кажется, что тебе надо возвращаться со мной, – сказал Иван Васильевич другу. – Зачем? Мы еще не закончили! – Да боюсь я за тебя! Вдруг и тебя убьют! – А если Павлика? Или Марию Михайловну? Или брата с сестрой? Нет, я так не могу. Конечно, все они, кроме Павлика, люди более чем неприятные, но это не значит, что их можно на смерть оставлять, а преступника отпускать безнаказанным, – Петр был настроен более чем решительно. – Ладно, только будь осторожен. Самое главное мы пока не выяснили, но чует мое сердце – развязка близка. Я завтра надеюсь получить кое-какие бумаги из Питера, очень надеюсь, что они помогут. А ты знаешь, наведайся завтра еще раз к этому Беляеву, поговори с ним о Петровском, о доме Сабанеевой, вдруг что скажет интересного. Ты с ним совсем не знаком? – Ну почему, чуть-чуть, тут народа образованного мало, так что все немножко знакомы. – Вот сходи к нему, он шахматы любит, ты вроде тоже немного играешь. На этом и порешили. *** Утром Петр занимался с мальчиком, сходил с ним искупаться на Старицу (обещания надо держать, и вообще ребенок не должен страдать из-за преступлений взрослых). После нескольких часов, проведенных на берегу реки с купанием и играми, послеобеденный сон был гарантирован. Уже во время обеда Железманов заметил, что его подопечный, что называется, клюет носом. Поэтому когда все встали из-за стола, он предложил мальчику пойти к себе и отдохнуть. – А я тут прогуляюсь недалеко. Если проснешься до моего прихода, то почитай вот это, – он протянул мальчику роман «Три мушкетера». «Таинственный остров» уже был прочитан и обсужден. Беляев был дома. Увидев молодого человека, он не удивился: – Добрый вечер, уважаемый Петр Андреевич! Скука заела? – Да, есть немного. Вот решил пообщаться с образованным человеком, предложить ему партию в шахматы. – А Вы играете? – Не очень хорошо, но все же. – А как же Ваш мальчик? – Спит как сурок, так сегодня набегался, накупался… – Да, погода стоит изумительная. Ну, проходите гостиную, там и чайку погоняем. В гостиной и в самом деле было хорошо: прохладно, рядом с открытым окном на ветке верещали птички. На столе рядом с шахматами нашлось месту ароматному чаю с не менее ароматным вареньем и баранками. Настоящая дачная идиллия. Игра шла достаточно оживленно. Петр и в самом деле играл не особо хорошо. В первую партию Беляев разбил соперника, что называется, на раз-два. На второй партии молодой человек продержался чуть дольше, но тоже проиграл. Однако отставного офицера игра все равно занимала: – В Вас есть определенный задел, вижу склонность к логическому мышлению, Вам надо чаще играть, разбирать партии других игроков и скоро будете играть на достойном уровне. Петру тоже сам процесс нравился, но он старался вывести соперника на нужный разговор. – Согласен, увлекательная игра, понимаю, почему господин Петровский провел у Вас вчера целый день. – Ооо, Роман Семенович игрок серьезный, делает ход не спеша, правда, азартен, иногда рискует. – Ну, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Так ведь? – Ну, к шахматам это имеет не особо сильное отношение. В шахматах главное расчет, ведь не случайно фигуры сравнивают с воинами – рядовые, офицеры. Я это и Роману Семеновичу объясняю. – А вы часто вместе играете? – Ну когда как. Здесь иногда два или три раза в неделю. А вот когда в Питере жили, то зимой, бывало, и каждый день заходили друг к другу. То он ко мне придет, то я к нему. – А Вы тоже раньше жили в столице? – Да, потом вышел в отставку и перебрался сюда. Здесь тихо, хорошо, не так влажно, как в столице. – Роман Семенович Вам посоветовал Солотчу? – Да нет. Просто так совпало. Переехал, только обустроился, вышел на прогулку, смотрю, мой сосед идет, мы рядом на одной лестничной площадке в Питере жили, на Мойке. Ну, знамо дело, я обрадовался, стал расспрашивать про жизнь, про ногу его. – Про ногу? – искренне удивился Железманов. В свете постоянного поиска хромого мимо такой информации пройти было просто нельзя. – А что у него с ногой? – А Вы ничего не заметили? Впрочем, я хорошего ему мастера рекомендовал, он шьет так, что заметить трудно. – И все-таки я ничего не понял, – искренне недоумевал Петр Андреевич. – Понимаете, – задумчиво произнес отавной военный, замирая с конем в руке, – понимаете, он чуть более года назад, ну месяцев 15, назад сломал ногу, что-то там не так срослось, словом, одна нога стала чуть короче другой, и он стал хромать. Не сильно, но все же это было заметно и его это очень расстраивало. Ну, это можно понять, он мужчина молодой, видный, ему жениться надо. А хромой жених – это уже не совсем жених! Вы согласны? – Очень даже согласен, – с готовностью закивал головой Железманов. – Но я не замечал, чтобы Роман Семенович хромал. Он полностью излечился? Ездил на воды, грязи? – Да нет, все проще. Мастера я ему посоветовал. Сапожного. Есть у меня такой знакомый в Петербурге. Так вот он умеет шить обувь для таких несчастных. У нас среди военных этот мастер хорошо известен. На фронте, сами понимаете, разные вещи бывают. Вот он и Роману Семеновичу пошил такие туфли, что там в одном ботинке подошва чуть толще, чем в другом, поэтому хромота не видна, – Беляев решительно переставил ферзя и объявил: