— Я помню, что здесь вы тоже находитесь по собственной воле. То есть вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Однако мне бы хотелось задать вам несколько таких. — И вы мне поверите? — Постараюсь, и могу вас заверить, что не испытываю по отношению к вам никакого предубеждения. Это заявление вызвало у Мартона лишь устало-скептическую улыбку. — Вы любите вашу жену? — Теперь? — Конечно теперь. — Теперь — нет. — Она вас любит? — Она меня ненавидит. — Когда вы ушли отсюда вчера утром, я представлял себе вашу семью совсем иначе. — Мы не успели обговорить все до конца, да вы и не слишком хотели меня слушать. — Как вам угодно. Я продолжаю? — Прошу вас. — Вы любили ее? — Думал, что люблю. — Объясните, что вы под этим понимаете. — До встречи с ней я жил один, не позволяя себе никаких развлечений. Много работал, знаете ли. Начав с самого низа, я должен был прилагать огромные усилия, чтобы стать тем, кем стал. — У вас не было связей с женщинами до встречи с вашей женой? — Редко. Приключения сами догадываетесь какого рода. Я испытывал больше стыда, чем удовольствия. А встретив Жизель, я сделал из нее идеал, который и полюбил. Слово «чета» было для меня волшебным. Я мечтал о нем. Мы должны были стать супружеской четой. Я стану одной из половинок четы. Я уже не буду одинок в своей квартире, в жизни. И в один прекрасный день у нас появятся дети… — У вас их нет? — Жизель не хочет. — Она вас предупредила заранее? — Нет. Если бы предупредила, я бы все равно на ней женился и довольствовался бы тем, что нас будет двое… — Она вас любила? — Я думал, да. — Но однажды вы заметили, что ошибались? — Да. — Когда? Он ответил не сразу. Казалось, вдруг столкнулся с серьезной нравственной проблемой и обдумывал ее. Мегрэ его не подгонял. — Полагаю, — прошептал наконец Мартон, — вы провели расследование? Если вы послали человека следить за мной в магазине, то другого должны были направить на авеню Шатийон. — Совершенно верно. — В таком случае буду говорить откровенно. И на заданный вами вопрос отвечаю: два года назад. — Иначе говоря, примерно в то же самое время, когда к вам переехала жить свояченица, вы поняли, что жена вас не любит и никогда не любила? — Да. — Вы могли бы мне объяснить, почему вы так решили? — Это просто. До знакомства со свояченицей, которая жила в Америке вместе с мужем, я не всегда бывал счастлив в семейной жизни, но считал, что счастлив, насколько это возможно. Понимаете? Иными словами, я считал свои разочарования неизбежными, воображая, будто все мужчины переживают то же самое. Короче, Жизель женщина, и я считал присущие ей недостатки свойственными всем женщинам. — Он по-прежнему тщательно подбирал слова, выделяя некоторые из них интонацией. — Как и все, полагаю, я мечтал об определенной форме любви, союза, слияния — называйте это как хотите, и после нескольких лет или месяцев пришел к выводу, что этого не существует. — То есть не существует любви? — Во всяком случае, такой любви. — В чем вы упрекаете жену? — Пожалуй, не очень порядочно говорить то, чего вы от меня добиваетесь, но, если я не отвечу искренне, вы опять сделаете ложные выводы. Например, сегодня я знаю, что Жизель уехала из Руана, от семьи, движимая только честолюбием. Не любовью к человеку, за которым она в то время последовала и который, по ее рассказам, бросил ее через несколько месяцев. Этот человек был для нее первой ступенькой, это был Париж. Даже если бы он ее не бросил, она все равно прожила бы с ним недолго. Любопытно было слушать, как он это говорит: без возбуждения, бесстрастно, словно рассматривая отвлеченный пример, стараясь излагать суть дела точно и четко. — Вот только она полагала, что все пойдет гораздо быстрее. Она была молода, хороша собой, привлекательна и не ожидала, что придется бегать из одной конторы в другую и выискивать в газетах объявления в рубрике «Требуются на работу», чтобы в конце концов получить место продавщицы в отделе белья универмага. — А разве вы сами не честолюбивы? — Это другое дело. Дайте мне досказать про нее. По вечерам она встречалась с коллегами, в основном начальниками отделов, но или все они были женаты, или же не предлагали ей выйти замуж. В тот момент, когда она почувствовала, что начинает стареть, на сцене появился я. Опыт подсказал ей, что на худой конец я вполне приемлемый вариант, и она сделала все необходимое. — То есть? — Убедила меня, что любит. Несколько лет я думал только о нашей семье, о том, что называл нашим гнездышком, о нашем будущем. Она казалась мне холодной, но я утешался мыслями, что женщины, которые таковыми не кажутся, просто притворяются. Я знал, что она скуповата, даже жадна, но убеждал себя, что таковы все женщины. — Вы были несчастны? — У меня была работа. Она над ней смеялась, называла меня маньяком, стыдилась, как я теперь знаю, что вышла за человека, занимающегося детскими игрушками. Она нашла себе получше. Мегрэ догадывался, что последует за этой фразой. — Что вы хотите сказать? — Она познакомилась с мужчиной, который некоторое время работал в магазине, с неким Морисом Швобом. Не знаю, любит ли она его. Возможно, любит. Как бы то ни было, он позволил ей сделать еще один шаг наверх, и шаг большой. Он женился на бывшей актрисе, долгое время жившей на содержании и накопившей много денег… — По этой причине ваша жена и не подала на развод, чтобы затем выйти за Швоба? — Полагаю, да. Как бы то ни было, они вместе открыли магазин на деньги старухи. — Вы считаете, они любовники? — Я это знаю. — Вы за ними следили? — Любопытство свойственно мне не меньше, чем другим. — Но и вы, вы тоже не подали на развод? Мартон не ответил. Казалось, они зашли в тупик. — Это положение уже существовало к моменту приезда вашей свояченицы? — Возможно, но мои глаза еще не открылись. — Вы мне сказали, что поняли, уже когда ваша свояченица жила с вами на авеню Шатийон. Что вы поняли? — Что существуют женщины другого типа, такие, о которых я всегда мечтал. — Вы ее любите? — Да. — Она ваша любовница? — Нет. — Как бы то ни было, вы порой встречаетесь с ней тайком от вашей жены? — Вы и это знаете?