— Смотря что вы понимаете под словом «сразу». Через несколько дней, если мне не изменяет память. Мы не придавали этому значения, ни он, ни я. — То есть ваши отношения основывались скорее на деловых интересах? — Если хотите. Из двух гипотез вы, как мне известно, выберете наиболее пачкающую. Я бы скорее сказала, что Морис и я почувствовали, что мы одной породы… — Потому что у вас были одинаковые амбиции. Вам никогда не приходило в голову развестись, чтобы выйти замуж за него? — Чего ради? Он женат на женщине старше его, имеющей состояние, которое позволило ему открыть собственное дело на улице Сент-Оноре. А остальное… Она давала понять, что остальное значило так мало! — Когда вы начали подозревать, что ваш муж не в себе? Ведь у вас было такое впечатление, верно? — Это не впечатление — уверенность. Я с самого начала знала, что он не такой, как всегда. У него бывали периоды экзальтации, когда он рассуждал о своей работе как говорил бы гений, и депрессии, когда он жаловался, что неудачник, над которым все потешаются. — Включая вас. — Разумеется. Мне кажется, он всегда был таким. В последнее время он был мрачным, встревоженным, смотрел на меня настороженно и внезапно, в самый неожиданный для меня момент, разражался упреками. А иногда донимал меня своими инсинуациями. — Вам не приходило в голову уйти от него? — Думаю, я жалела его. Он был несчастен. Когда из Америки вернулась моя сестра — в глубоком трауре, изображая из себя безутешную вдову, он был недоволен. Она нарушала его привычки, и он не мог ей простить, что она целыми днями не обращалась к нему ни с единым словом. Я и сейчас не понимаю, как ей это удалось. А ведь удалось, и, очевидно, потому, что притворялась щепкой, потерянной в бурном океане жизни. Наконец-то рядом с ним оказался кто-то более слабый, чем он сам. По крайней мере, он так думал. Понимаете? С моей сестрой он казался себе настоящим мужчиной, сильным человеком, уверенным в себе… — Вам не хотелось развестись и предоставить им свободу действий? — Они были бы несчастны вместе, потому что на самом деле моя сестра отнюдь не плакса-размазня. Наоборот. — Вы ее ненавидите? — Мы с ней никогда не любили друг друга. — В таком случае почему приняли в своем доме? — Потому что она мне навязалась. Мегрэ чувствовал тяжесть на плечах и неприятный привкус во рту, потому что понимал: все это правда. Жизнь в домике на авеню Шатийон протекала в той самой атмосфере, которую мадам Мартон описала в нескольких фразах, и он мог себе представить почти молчаливые вечера, во время которых каждый замыкался в своей ненависти. — На что вы надеялись? Что это не продлится долго? — Я ходила к врачу. — К Стейнеру? — Нет. К другому. Я ему все рассказала. — Он не посоветовал вам добиваться госпитализации вашего мужа? — Он мне посоветовал подождать, сказав, что симптомы еще недостаточно четкие и не замедлит произойти более сильный кризис… — Таким образом, вы предвидели кризис и держались начеку? Жизель едва заметно пожала плечами. — Я ответила на все вопросы? — спросила она после некоторой паузы. Мегрэ искал, о чем бы ее еще спросить, и не находил, ибо темных пятен для него не осталось. — Когда вы остановились на лестнице и увидели вашего мужа на полу, у вас не возникло желания прийти ему на помощь? — Я не знала, вдруг у него осталось достаточно сил, чтобы схватить револьвер… — Вы уверены, что ваша сестра в курсе всего того, что вы мне только что рассказали? Она посмотрела на него не отвечая. Чего ради продолжать? Ему хотелось бы поймать ее на противоречиях, обвинить в убийстве, но она не подставлялась и не уклонялась от ответов. — Полагаю, — прошептал он, выпуская последнюю стрелу, — у вас никогда не возникало желания избавиться от мужа? — Убив его? Она явно делала разницу между «убить» и «госпитализировать». На его «да» она просто заявила: — Если б мне пришла в голову мысль его убрать, я бы все тщательно продумала и сейчас не сидела бы здесь. Опять верно. Если кто и способен совершить идеальное преступление, так именно эта женщина. Нет, она не убивала Мартона! Раскурив по новой трубку и раздраженно поглядев на сидящую перед ним Жизель Мартон, Мегрэ тяжело встал и, с затекшим телом и отупевшим мозгом, направился к двери, ведущей в кабинет инспекторов. — Соедините меня с домом семнадцать по авеню Шатийон. С консьержкой. Жанвье в домике во дворе. Пусть она позовет его к аппарату. Он вернулся на свое место, и пока ждал, мадам Мартон припудривала лицо, как делала бы в театре во время антракта. Наконец зазвонил телефон. — Жанвье? Мне бы хотелось, чтобы ты, не кладя трубку, вернулся во флигель и внимательно осмотрел поднос, который должен находиться на кухне… — Он повернулся к Жизель Мартон. — Поднос круглый, квадратный? — Прямоугольный, деревянный. — Прямоугольный деревянный поднос, достаточно большой, чтобы на нем уместились три чашки и три блюдца… Я хочу знать, есть ли на нем царапина или какой-либо другой знак, позволяющий понять, той или иной стороной ставят поднос. Понимаешь, что я хочу сказать?.. Секунду… Эксперты все еще там? Отлично! Попроси их осмотреть флакон, стоящий в чулане для швабр. Там находится белый порошок. Пусть снимут с него отпечатки пальцев. На второй вопрос Жанвье смог ответить сразу: — Отпечатков нет. Они его уже осмотрели. Флакон вытерли влажной, немного сальной тряпкой. Очевидно, той, которой моют посуду. — Из прокуратуры приезжали? — Да. Следователь недоволен. — Из-за того, что я его не дождался? — В основном потому, что вы увезли обеих женщин. — Скажи ему, что, когда он вернется к себе в кабинет, все уже, очевидно, закончится. Что за следователь? — Комельо. Он и Мегрэ не выносили друг друга. — Скорей сходи осмотри поднос. Я остаюсь у аппарата. Он услышал голос Жизель Мартон, на которую больше не обращал внимания: — Если бы вы спросили меня, я бы вам сразу сказала. Есть знак. Он получился ненароком. Просто на одной из коротких сторон прямоугольника немного вздулся лак. Действительно, через несколько секунд немного запыхавшийся от бега Жанвье сказал: — В одном месте на лаке есть вздутие. — Спасибо. Больше ничего? — В кармане Мартона обнаружили смятую бумажку с фосфатом цинка. — Знаю. Мегрэ не был уверен, но знал, что бумажка окажется именно в кармане мертвеца, что ее найдут где-то в комнате. Он положил трубку на рычаг. — Когда вы увидели, что ваш муж направился на кухню, вы ведь догадались, что он собирается там делать, не так ли? Потому и поменяли местами чашки? — Я их меняла всякий раз, когда предоставлялась возможность. — Ему тоже случалось менять их? — Совершенно верно. Вот только вчера вечером ему это сделать не удалось, потому что я не сводила с подноса глаз. На бульваре Ришар-Ленуар тоже был поднос, не деревянный, а серебряный — свадебный подарок. Чашки Мегрэ и его жены были совершенно одинаковыми, не считая едва заметной трещинки на той, из которой пил комиссар. Но они никогда их не путали. Когда мадам Мегрэ ставила поднос на столик возле кресла мужа, тот был уверен, что та чашка, что ближе, — его.