– Почему это? – испугались девчонки. – Потому что перешли вы на эту сторону. Не в своём вы мире сейчас, в ином. – В каком, в ином? – В том, что невидимый людям, параллельно существует. – А как же нам обратно выйти? – Грозу нужно ждать. Тогда снова проход откроется. *** За печкой оказалась кровать с высокой периной, на которую баба Нюра уложила девчонок, сама же полезла на печь, предварительно пошептав что-то, стоя возле двери. Некоторое время в избе было тихо, вскоре с печки послышалось сопение. – Уснула, кажется, – прошептала Алёнка. – Ага, – ответила Варя. – Что делать-то станем? Странная она какая-то, может того? – Алёнка покрутила пальцем у виска. – Не знаю, Алёна, про папу она всё правильно угадала. Да и выбора у нас нет, по ночному лесу я не пойду, да и знать бы куда идти. Так что давай пока спать, а утром видно будет. Жёлтый свет луны лился сквозь окно, небо стало ясным, гроза совсем прошла, лишь слышно было как шелестят мокрые ветви деревьев, переговариваясь промеж себя, да время от времени раздавалось ворчание, словно кто-то колобродил вокруг избы, но страшно не было, здесь в избе девчонки ощущали себя в безопасности. Вскоре усталость от пережитых волнений сморила их и подружки уснули крепким сном. Утро разбудило девчонок позвякиванием посуды. Выглянув из-за печи, они увидели, что баба Нюра возится у печки, ловко управляясь с ухватом, – Надо же, – прошептала Алёнка, – Я думала такое только в сказках осталось. Подружки вышли из своего закутка и пожелали хозяйке доброго утречка. – Встали, девоньки? – откликнулась баба Нюра, – Вот и ладно, давайте завтракать, а потом за травами пойдём. – За какими травами? – полюбопытствовали Алёнка с Варей. – За всякими. Я вас тоже научу какую траву когда и как берут. Не в любое время это можно делать, каждому растению свой черёд. – Домой бы нам, – осторожно протянула Варя. – Дак ведь сказала я вчерась, что никак вам покамест домой не попасть, девоньки. Грозу надобно ждать. Тогда переход откроется, можно будет проскочить. Главное на хвосте никого не зацепить отседова. – Кого это? – Да много кого, тут нежити-то хватает, а в такие вот дни, когда выход открывается, они и стараются успеть проскочить. – А про какой переход вы всё время говорите, баба Нюра? – Как же вам сказать-то попроще, – задумалась баба Нюра, – Есть ваш мир и наш. Невидимый, зеркальный, с виду навроде как одинаковые они, да не совсем, обитает у нас тут всякое, нежить одним словом. Есть и добрые силы, конечно, светлые. Разделены миры между собою невидимой гранью. Ежели в обычное время пройти по той границе, дак даже и не заметишь и не поймёшь. Ничего не произойдёт. Но когда начинается гроза, грань эта стирается и открывается на время проход между вашим миром и нашим. Тогда можно и проскочить… Да зимою вот, в непогоду, то же. Метель аль буран разыграется и тогда берегись, можно попасть на ту сторону. Хотя иные нарочно этого момента выжидают. Кто с добрыми намерениями, а кто и не очень. – А где он находится, а, баба Нюра? – Да вот почти рядом с избой моей и находится. – Это что же, вы, вроде как, на границе живёте что ли? – Навроде того. – И давно вы тут? – сыпали вопросами девчонки. – Так давно, что и годам счёт потеряла, время здесь по иному течёт, – ответила баба Нюра. – А вы тоже из нашего мира попали сюда? – Оттудова, – покивала головою старушка, – Сама пришла. Горе у меня случилось неизбывное, нигде я не могла найти утешения, потеряла я всю семью, когда враг напал на нас, деревню дотла пожгли, девушек в плен увели, уничтожили многих. И я тоже была тогда молодой девкой, удалось мне в лес убежать, пока всё кругом полыхало. А от бабки я слыхала, что есть проход такой меж мирами и где расположен он, тоже она мне сказывала. Как раз под вечер и разыгралась буря, да такая, что деревья гнулись вековые. В тот день и пришла я сюда. Сколько лет прошло? Может двести, а может и тысячу? Время оно вода, утекает сквозь пальцы, не веду я ему счёт, да и есть ли у него счёт? Девчонки слушали завороженно, не в силах поверить в её речи. Хотя были они складные, да уж больно невероятным казался её рассказ. – Ну что, девоньки, допили чай? Идемте теперь. Алёнка с Варей поднялись из за стола и вышли в сенцы вслед за бабой Нюрой. Та придирчиво осмотрела их со всех сторон, поцокала языком, покачала головою. – Ни на што не годится ваша одёжа. Разве в такой ходят? Нате-ка, оболакайтесь, – сказала она вслух и протянула им сарафаны да лапти. – Вот теперь ладно, – полюбовалась она спустя несколько минут на Аленку с Варей, – Гляди-ко каки гоженьки! Загляденье! Спустившись с деревянного крылечка, тёмного от времени, девчонки огляделись. Лес сегодня казался уютным, солнечным, приветливым, совсем не таким как вчера. Солнце играло в листве, лёгкий ветерок качал траву, щебетали в вышине птицы, стрекотали кузнечики в цветах. Баба Нюра неторопливо шла по тропке, то и дело останавливаясь возле какой-нибудь непримечательной ничем травинки или бледного неказистого цветка, и бережно срывая, клала его в плетеную корзинку. И про каждое растение поясняла, от чего оно, да как правильно сготовить, да когда рвать. – Травы они ведь живые, всё понимают, всё слышат, могут и спрятаться от ненужных глаз, могут и сами человеку показаться. Брать их надобно с поклоном да с уважением, поблагодарить не забыть, а не так, что сорвал на бегу да бросил в суму. – Это вот, гляньте-ка, петров крест, потаённицей ещё кличут. Интересна трава. Листьев у ей вовсе нет, потому что она корнями к другому растению прирастает, к дереву какому либо. Оттуда и силы берёт. Корни у ей в виде креста, оттого и прозванье такое, – баба Нюра указала на розоватые коротенькие, с пальчик величиной, лохмотья, торчащие у корней дуба, – Берут эту траву с собой в дорогу, бережёт она от нечисти, а ещё женская это трава, ежели кто ребёночка не может заиметь, так нужно отвар пить, только готовить надобно всё точно, потому как ядовитая потаённица. – А это вот полынь, её знаете, небось? Она от русалок бережёт. Алёнка с Варей, не удержавшись, улыбнулись. Им всё ещё казалось, что рассказы бабы Нюры не более, чем сказки. От глаз старушки не укрылся их смешок. – Чего зубоскалите зазря? Я вам дело баю. Как на Троицкой неделе разгуляются русалки, так без полынь-травы в лес и ходу нет, даже не вздумай соваться. Защекочут, заморочат, уведут за собой. – Так русалки-то в воде живут вроде? – В воде, – передразнила старушка, – То-то и оно, что не только в воде. В русальную неделю они и по лесу, и по лугам гуляют, на ветках качаются. Али не слыхали у Пушкина «русалка на ветвях сидит»? – И правда, – удивились девчонки, – А мы как-то и не задумывались, когда учили «Лукоморье» наизусть в школе. – Ладно, – подобрела старушка, – Глядите-ко лучше сюда. Алёнка с Варей наклонились и увидели голубенькие шарики на длинных тонких ножках, они покачивались в такт ветерку и на какой-то миг девочкам показалось, что они услышали нежную, еле различимую мелодию. Шарики будто светились фосфорическим ровным светом. – Ой, какие хорошенькие! А что это, а, баба Нюра? – Эта травка адамовой головой зовётся. Много для чего она служит, даёт ум и умение видеть скрытое от глаз, тайное. Варя протянула руку, чтобы сорвать один шарик, но баба Нюра одёрнула девушку. – Погоди! Не время её брать, рвут её на Ивана Купалу с утречка. А так лишь без надобности растенье потревожишь. А толку от него тебе не будет. Троица двинулась дальше. Узнали Алёнка с Варей и про разрыв-траву, что замки любые отворяет да от дурного глаза хранит, и про чертополох, и про плакун-траву, что из слёз Богородицы по поверью выросла, и про многие другие травы. – Баба Нюра, – задала Варя давно мучивший её вопрос, – А как сон-трава выглядит? Я её только на картинке видела. – Красивая она, сон-трава, необыкновенная. Росту невысокого, стебельки зелёные, крепкие, листочки толстеньки, и все то пушком серебристым подёрнуты, будто дымкой туманной, а сверху, на ножке-то, колокольчик сидит цветом, как ночь – иссиня-фиолетовый, а в серёдке у него шарик золотой лежит. С травой этой нужно уметь обращаться, потому как силу она имеет великую. С нею можно на тот свет сходить и назад воротиться! Ежели корень её в рот положить, то человек засыпал так крепко, что словно мёртвый делался… Остывал, не дышал почти, сердце еле слышно билось, не всякий и разберёт – жив человек аль помер? И вот так лежал он пока месяц новый три раза на небе не народится, всё по тому свету гулял, значит. Вот и бывало, что хоронили такого человека по незнанию.