– Полагаю, вы решили составить компанию леди Рич? – обращается он к Фрэнсис. Та испуганно смотрит на него, не зная, что сказать. – Ей нездоровится. – Леди Рич протягивает ему бокал. – Фрэнсис, почему бы тебе не прилечь? Можешь устроиться в моих покоях, там тебя никто не потревожит. – Что у вас болит, моя дорогая? – Ласковое обращение в устах Сесила звучит фальшиво. Леди Рич покачивает головой, словно говоря: «Не спрашивайте», и провожает девушку к двери, по-матерински положив ладонь ей на лоб и что-то нашептывая. Под распахнувшейся накидкой Фрэнсис хорошо виден округлившийся живот. Леди Рич права: долго скрывать уже не получится. При мысли о том, как поступить с этим бесценным знанием, Сесил испытывает укол совести, но лишь на мгновение. Не он сообщит королеве новость, так другой. Леди Рич возвращается на место. – Я слышала, охотники вернулись. Скоро они будут здесь. – Да. – Сесил обдумывает план леди Рич отправить девушку к матери – если кто и подкинет королеве такую мысль, то именно она. Его охватывает нетерпение. Елизавета входит в кабинет под руку с Эссексом. Оба смеются во весь голос. За ними – дюжина придворных, в числе которых Блаунт. Сесил замечает, как тот обменивается взглядом с леди Рич, и заносит в свой внутренний гроссбух пометку разобраться, что это означает. Он считал Блаунта своим человеком; по крайней мере, несколько месяцев назад приложил массу усилий, дабы привлечь его на свою сторону, рассудив, что Эссекс не потерпит конкуренции за внимание королевы с привлекательным выскочкой. Похоже, этот Блаунт оказался темной лошадкой. Вошедшие еще не успели переодеться после охоты; юбки Елизаветы забрызганы грязью, рыжие локоны растрепались, шляпа в руке похожа на щит. Она с легкостью несет груз пятидесяти семи лет и выглядит более жизнерадостной, чем все ее приближенные, вместе взятые, – за исключением Эссекса, излучающего бодрость и самоуверенность. Сесил вспоминает отцовский совет, данный несколько лет назад: «Не подходи к ней со страхом в сердце. Люби ее и делай все ради любви к ней». Эти слова он повторяет про себя снова и снова. Однако сейчас в его сердце нет страха; он окрылен тайным знанием и лелеет мысль о пяти годах изгнания для своего врага. – А, Пигмей, – произносит королева. – Знаешь, отчего Эссекс так счастлив? Сесил ненавидит эту кличку, низводящую его в ранг шутов и уродов. Как ни странно, остальные ему завидуют: подобное прозвище подразумевает доверительные отношения. – Уверен, мадам, граф наслаждается обществом вашего драгоценного величества. – Ты само лизоблюдство, Пигмей, но это не так. Боюсь, что разочарую тебя, как и твоего дражайшего отца. Я пожаловала Эссексу монополию на сладкие вина. – Она щиплет графа за щеку, словно любимого сына. Сесил надеялся, она передумала насчет сладких вин; о них несколько месяцев никто не вспоминал. В сердце зреет ненависть к Эссексу, его буйным черным кудрям, длинным стройным ногам, мускулистой фигуре, словно выточенной из камня. На его фоне он выглядит особенно низкорослым и уродливым. В детстве Эссекс не участвовал в жестоких играх местных мальчишек, а делал вид, будто выше их забав, и наблюдал, не вмешиваясь. Это еще хуже, чем открытая жестокость: он совершенно не обращал на Сесила внимания, будто его не существовало. – Мои поздравления, милорд, – Сесил натянуто улыбается. Леди Рич подходит поздравить брата. Мысль о том, что королева отобрала два великолепных образчика красоты у матери и присвоила себе, уже девять лет не дает Сесилу покоя, с тех самых пор, как он впервые увидел Пенелопу Деверо. Он понимает – это месть женщине, укравшей у Елизаветы возлюбленного. Но также ему известно и то, что королева наотрез отказывается признавать: эти Деверо скрытные, как колода карт, и всегда будут неразрывно связаны с матерью. – Деньги никогда не помешают, милорд. – Сесил говорит непринужденно, словно проявляя обычную вежливость, и с внутренним трепетом добавляет: – Особенно теперь, когда вы женаты. Королева меняется в лице, однако через мгновение берет себя в руки. – Ты просветишь меня, Эссекс? – Она медленно выговаривает каждый слог, словно стараясь сдержать гнев. – Сесил ошибается? В зале воцаряется гробовая тишина. – Полагаю, мадам, будет лучше, если мой брат объяснится с вами наедине, – с невозмутимым видом замечает леди Рич. Сесил потрясен ее храбростью. Он ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь, кроме его отца, говорил без разрешения, когда королева гневается. – Да. – Елизавета кивает стражникам. Те начинают выпроваживать придворных. – Прошу разрешения удалиться. – Леди Рич приседает в реверансе. – Это дело касается лишь вашего величества и моего брата. Умно, думает Сесил, сейчас она предупредит мышку и спровадит ее в Барн-Эльмс. Его восхищение лишь усиливается, однако он готов пожертвовать леди Рич ради свержения ее брата, ибо она слишком грозный соперник. – Пигмей, останься. Сядь здесь, подле меня. – Елизавета направляется к трону. Эссекс униженно стоит посреди зала в ожидании приказа. У него такой вид, будто ему четыре года, а не двадцать четыре. Сесил усаживается рядом с королевой и сразу чувствует себя выше и крепче. Длинным пальцем она указывает на пол перед собой. Эссекс медленно подходит, становится на колени. – Скажи мне, Пигмей, кто невеста? Эссекс нервно мнет перчатки. – Фрэнсис Уолсингем, мадам. Она беременна. Елизавета раздувает ноздри, словно учуяла тухлятину. – Та бесцветная девица?! Это правда? – Она пинает Эссекса ногой в грудь, оставляя след на дублете. Тот понуро кивает. Сесил с удовольствием замечает в уголке его левого глаза слезинку. Королева вздыхает, словно нянька, отчитывающая несмышленыша за мелкую шалость. Сесил чувствует себя обделенным – он-то надеялся, она обрушит на графа весь свой гнев, а тот будет униженно молить о пощаде, – однако на ее лице написано сочувствие. – Ты понимаешь, что это означает? Эссекс снова кивает. – Тебе придется уехать. Девушке тоже. Какой у нее срок? – Шесть месяцев. Королева поджимает губы: – Я больше не хочу ее видеть. Скажешь, что ее присутствие нежелательно… навсегда. Что же до тебя… посмотрим. Ясно? Сесил по-прежнему не удовлетворен. Эссекс сдавленно шепчет: – Прошу, скажите, что я не утратил вашу любовь. Я боготворю вас так сильно, что не могу подобрать слов… Я скорее умру… Да он лучший актер, чем сам мистер Шекспир, думает Сесил. Елизавета лишь тихо произносит: – Ступай. Сесил не верит, что она тронута этими выспренними словесами, однако в нем разгорается зависть: он тоже хотел бы иметь такой дар красноречия. Впрочем, подобные изящные выражения не годятся для уст столь уродливого создания, как он. Эссекс встает и понуро бредет к выходу. Радость Сесила меркнет. Королева закрывает лицо руками и некоторое время сидит неподвижно. Наконец она поднимает голову: – Пигмей, будь добр, налей вина. – И добавляет: – Разбавь, как я люблю. Ты ведь знаешь, как я люблю? – Да, мадам, три части воды. Он передает ей бокал. Елизавета пьет мелкими глотками, цедит сквозь зубы: – Из всех девиц мой великолепный мальчик выбрал самую невзрачную. Потом выпрямляется, расправляет плечи. – Что ж, Пигмей, займемся делами. Нельзя оставлять Англию без присмотра. Как будто ничего не случилось. Ноябрь 1590, Уайтхолл Пенелопа смотрит на ристалище, чувствуя на себе косой взгляд Сесила. Тот аккуратно складывает платок, заправляет его за манжету, стряхивает с дублета невидимую пылинку. Пенелопа прячет под платьем письмо из Шотландии; ее возбуждает, что Сесил, мнящий, будто ему ведомо все на свете, ничего о нем не знает. Трибуны заполнены до краев. Двенадцать тысяч человек со всей округи заплатили за вход, чтобы взглянуть на лучших всадников Англии. Турнир в честь годовщины вступления Елизаветы на престол является величайшим праздником в году; сколько раз Пенелопа сидела здесь, слушая бой барабанов, трубный глас фанфар, рев толпы, грохот копыт и шум аплодисментов. В воздухе стоит гул голосов: зрители обсуждают скрытое значение девизов на щитах участников, строят догадки, чьи ленты, подаренные в знак особого расположения, закреплены на панцирях. В Лестер-хаусе несколько недель только и разговоров было, что о турнире: брат Пенелопы днем и ночью придумывал фантастические планы, как сделать свое выступление незабываемым. По некоторым признакам, королева готова была простить его за женитьбу; в частности, он получил послание, в котором говорилось, что она ожидает его участия в турнире. Эссекс утверждал, что не задержится в ссылке надолго; похоже, он оказался прав, – от гнева Елизаветы женщины страдают сильнее. Мать, сестра и невестка Пенелопы обречены на изгнание, сама же Пенелопа не позволяет себе даже думать о падении. Достаточно одной-единственной ошибки – случайной оговорки, перехваченного письма. От этой мысли ее бросает в дрожь. – Вам не холодно, миледи? – интересуется Сесил. У него такой вид, будто он с радостью вцепился бы в нее зубами. Эссекс серьезно вознамерился вернуть расположение Елизаветы. Ради этого весь дом гудел точно улей: целые свитки стихов скрупулезно разбирались, переписывались и заучивались наизусть; оружейник изготавливал и подгонял новые доспехи; Эссекс долгие часы проводил в деннике, тренируя новую черную кобылу. Летиция подрядила всех женщин шить флаги и вышивать перевязи, поэтому они целыми неделями не выпускали иголки из рук. Зрители дружно ахают: Ноллис, один из дядей Пенелопы, едва не падает с коня от удара собственного брата. Подавленный, он рысью трусит прочь, бросает сломанное копье на землю. Толпа недовольно гудит: «Позор!», а его брат под шумные аплодисменты делает круг почета. – Сегодня выступают сплошь ваши родственники, миледи, – говорит Сесил. – Я насчитал четверо дядюшек и целую свору кузенов. – А мой брат – следующий. – Верно, – сухо отзывается он. – Королева лично потребовала его присутствия. – Пенелопа подчеркивает слово «лично». Сесил и так в курсе, однако ей приятно напомнить ему об этом.