– Не могу забыть, как Сидни выступал на турнире, – меняет он тему. – Вы не одиноки. – Наверняка Сесил заговорил о Сидни, чтобы вывести ее из себя или заставить подумать, будто ему многое известно. Пенелопа вежливо улыбается: – С тех пор так никому и не удалось воплотить рыцарские доблести нашего воина-поэта. Сесил – последний, с кем ей хотелось бы говорить о покойном возлюбленном. Призрак Сидни навеки поселился в ее сердце. А этот Сесил – что он, политик и интриган, может знать о рыцарстве? – Смотрите, вот мой брат! На поле появляется Эссекс на колеснице, словно римский император. Зрители бурно аплодируют, кричат, топают ногами. Новые черненые доспехи подчеркивают его атлетическое сложение, колесница выкрашена черной краской, лошади в упряжке чернее воронова крыла, упряжь украшена черными страусовыми перьями. За Эссексом следуют его люди – все с черными перевязями, их кони укрыты черными попонами, как на похоронах. Среди них Уот; это его первый турнир. Пенелопа посылает ему воздушный поцелуй; он изо всех сил старается не улыбнуться, чтобы не испортить атмосферу. Сердце Пенелопы сжимается от нежности при виде, как ее младший брат, теперь уже молодой мужчина, девятнадцатилетний и помолвленный, проезжает перед королевой. Она предложила ему свою Красавицу, зная, что он будет хорошо на ней смотреться; умная смирная лошадь не испугается и не доставит неприятностей. Эссекс весь лучится от гордости. Даже погода на его стороне: на небе из ниоткуда появились мрачные ноябрьские тучи. Звук одинокой похоронной трубы заставляет зрителей притихнуть. Граф останавливается перед Елизаветой. Двое оруженосцев разворачивают знамя, на котором вышито слово DOLEO. Пенелопа сама помогала его вышивать. – «Скорблю». Он оплакивает Сидни, – произносит кто-то сзади. – Мы тоже, – слышится ответ. – Вы ошибаетесь, – говорит королева. – Эссекс оплакивает утрату моего благоволения. – Тогда ему придется скорбеть и дальше, – бормочет Сесил. Пенелопа ясно видит – Елизавете приятно, она прячет улыбку за украшенным перьями веером. Есть надежда, что вскоре Эссекс снова объявится в королевских покоях. Какой прок тайно искать союзников, если рядом нет мужчины из рода Деверо, которому нужны эти союзы? Эссекс низко кланяется, снимает шлем, откидывает с лица темные кудри. Если королева снова его прогонит, он вполне сможет подвизаться на сцене, думает Пенелопа. Трибуна трещит – зрители подаются вперед, чтобы услышать, как граф читает стихи. – Мы все восхищены невиданной щедростью ее величества, – тихо произносит Пенелопа, обращаясь к Сесилу. По правде говоря, она нарочно села рядом с ним, чтобы сообщить новость. – Щедростью? – переспрашивает тот. – Какой же? На них сердито шикают. – Вы не знали? – Пенелопа наслаждается моментом. – Я весь внимание, – шипит Сесил. – Разве королева не сказала вам, что собирается пожаловать ему Лестер-хаус? – Разумеется, я знал. Пенелопа готова побиться об заклад, что он лжет. – Эссекс-хаус – вполне подходящее название, как вы считаете? Будем соседями. Ваш дом ведь неподалеку, не так ли? – Верно. – Сесил стискивает зубы. Костяшки пальцев у него побелели. – Но у вас, кажется, окна не выходят на реку. Очень жаль, вид открывается чудесный. – Пенелопа нанесла удар и не может удержаться, чтобы не повернуть лезвие. – Это я предложил, чтобы Лестер-хаус остался за графом. – Сесил отводит взгляд, не решаясь взглянуть на нее. – Для человека, который занимается шпионажем, вы неважно лжете, – с улыбкой замечает она. Сесил редко узнает о чем-либо последним. Возможно, Елизавета специально скрыла от него новость. Временами она использует такую тактику, чтобы приближенные знали свое место. – Пожалуй, вам следует выбранить своих соглядатаев за нерасторопность. Разве вы не платите им за то, чтобы находиться в курсе событий? Кончики ушей Сесила краснеют. – Мне известно больше, чем вы думаете, миледи. Пенелопа сжимает губы, скрывая язвительную усмешку. Он выбит из колеи, и ей это приятно. Ее радость лишь усиливается, когда королева упоминает о «возвращении блудного сына». Прекрасное выражение, лучше не придумаешь. «Блудный сын», – повторяет кто-то сзади. Сесил оборачивается, мерит придворных уничтожающим взглядом. Эти слова передаются из уст в уста; наконец кто-то из зрителей встает, подбрасывает шляпу в воздух, выкрикивает: «Блудный сын!» – и толпа разражается неистовыми аплодисментами. Сесил, словно краб, боком пробирается к выходу, что-то бормоча про неотложное дело, однако Елизавета окликает его: – Куда ты крадешься? Не хочешь посмотреть, как Эссекс сломает несколько копий? Давай-ка сядь на место. – А потом добавляет, обращаясь к Пенелопе: – Разве твой брат не великолепен? Сесил бредет обратно, плюхается на сиденье и угрюмо наблюдают, как Эссекс повергает на землю всех противников, беспечный и бесстрашный, словно считающий себя неуязвимым. Пенелопа испытывает облегчение, когда брат уходит с поля целым и невредимым. Последняя пара бойцов занимает свои места, и ее сердце замирает – вот он, на серебристом коне, в голубых с золотом доспехах. – Сидни, – вполголоса произносит Пенелопа. Она будто переносится в прошлое: Сидни выходил на турнир в таких же цветах с девизом «SPERAVI», перечеркнутым, дабы обозначить утраченную надежду. Сплетники тогда судачили, о чем идет речь: об утраченном наследстве, желанном рыцарском титуле или недосягаемом расположении королевы. Лишь Пенелопа знала, что именно он имел в виду. На нее обрушивается гнетущая пустота. – Только очередного подражания Сидни нам не хватало, – язвительно цедит Сесил. Пенелопа возвращается к реальности. Соперники сделали приветственный круг и встали перед королевской трибуной. Лица того, кто вышел в цветах Сидни, не разобрать, зато ясно виден штандарт с девизом: DUM SPIRO, SPERO. – Пока дышу, надеюсь, – невольно произносит Пенелопа. – Если Блаунт рассчитывает на продвижение, ему следовало бы действовать тоньше, – говорит Сесил. – Подражать Сидни – что за банальность. Никогда не понимал, почему этим Сидни все так восхищаются. Хотя, разумеется, погибнуть на поле боя – подвиг, достойный рыцаря. Пенелопа еле сдерживается, чтобы не отвесить Сесилу пощечину. Она делает несколько глубоких вдохов, сосредоточивается на поле, вслушивается в одобрительный гул толпы. При виде Блаунта до нее доходит – медленно, тягуче, как мед, льющийся в горло: Dum spiro, spero – для нее. Молодые люди много раз оказывали ей знаки внимания: таков ритуал. Но на сей раз дело в другом. Ей вспоминается их неожиданный поцелуй. Это случилось два дня назад, в Лестер-хаусе, в узком коридоре, соединяющем старую часть дома с новой. Пенелопа привыкла видеть Блаунта рядом с Эссексом, он часто говорил ей учтивые комплименты, которые она приписывала скорее обычной вежливости, чем личному интересу. Трудно отрицать, в последнее время Блаунт стал все чаще занимать ее мысли, как любой привлекательный мужчина занимает мысли женщины. Однако после встречи в тесном коридоре воображаемое стало явью. То, что произошло, не поддается объяснению. Внезапно Пенелопа обнаружила себя в объятиях Блаунта. Колючая щетина оцарапала ей щеки, его губы прижались к ее губам, ее язык оказался у него во рту, тело таяло от его прикосновений. В коридоре появился священник. Блаунт спрятался за шпалерой, а Пенелопа, еле подавляя нервный смех, сделала вид, будто потеряла сережку. Когда они с Блаунтом наконец остались одни, то снова поцеловались, на сей раз медленно. – Я пропал, – сказал он. – Отчего же? – От любви. Пенелопа почувствовала, как к ней возвращается радость жизни. Так полузасохшее растение, получив порцию влаги, расправляет листья, выпускает побеги, упругие, зеленые, стремящиеся к солнцу. Она вздыхает, берет себя в руки и говорит Сесилу: – Блаунт? Я его не узнала. Интересно, на что он надеется? На титул или место в Государственном совете? Сесил продолжает едко поносить красивых, но пустоголовых удальцов, рассчитывающих на милость королевы, однако Пенелопа не слушает. Внезапно она видит всю свою жизнь, ясно и четко, будто в луче яркого света. Время скручивается в кольцо. Блаунт несется на коне навстречу сопернику, и Пенелопе кажется, будто это Сидни. Нет сомнений: судьба дарит ей второй шанс обрести счастье. Едва турнир заканчивается, Пенелопа отправляется на конюшню. Там ее брат, с ним Меррик и его люди. Все смеются, поднимают тосты, передавая кувшин по кругу. – А, моя прекрасная сестрица! Что заставило тебя спуститься к нам из позолоченной башни? – Ликование Эссекса заразительно. – Решила поздравить тебя с выступлением, Робин. Ты всех заворожил. – Ее величество довольна? Пенелопа вспоминает, как в детстве брат вечно искал одобрения окружающих. – Несомненно. Она рада. – Выпьете с нами, миледи? – Меррик протягивает ей кувшин. Большой и неуклюжий, он выглядит грубым, но когда улыбается, как сейчас, то совершенно преображается. Хорошо, что Эссекса окружают верные люди. Все смотрят на Пенелопу, ожидая, что она откажется пить из глиняной посудины с мужичьем, однако она берет кувшин. – За что пьем? Долой немилость! – Долой немилость! – Мужчины подхватывают ее слова. Пенелопа делает глоток. Огненная жидкость обжигает горло. Она кашляет, смеется. – Что это? – Уверен, в покоях фрейлин тебе доводилось пробовать и не такое. – Ты-то, конечно, знаешь, что происходит в покоях фрейлин. Ты ведь проводишь много времени в их обществе. – Ее замечание вызывает очередной взрыв смеха. Мимо проезжает телега, груженная освежеванными тушами, завернутыми в окровавленную ткань, будто палач везет тела казненных. – Это для пира, – поясняет Меррик. – Сегодня наедимся. – Главное, не пейте много такой отравы, – Пенелопа указывает на кувшин. – Иначе уснете под столом и проснетесь с больной головой. А сейчас, джентльмены, вынуждена вас покинуть. – Она улыбается и поворачивается, чтобы уйти. – Ты куда? Королевские покои в другой стороне, – говорит Эссекс.