– Надо забрать Сперо. Я оставила его у одного из конюхов. – К счастью, ложь не вызывает вопросов. От выпитого у Пенелопы приятно кружится голова. Она заходит в конюшню рядом с фруктовым садом. Много лет назад она встретилась здесь с Сидни, в день, когда узнала о своей помолвке. Это тоже случилось после турнира. Как причудливо сплетаются и повторяются события! Тогда стояла весна, цвели деревья; сейчас земля усыпана перезрелыми яблоками, в воздухе висит кислый запах гниющих фруктов. Здание выглядит иначе: пять лет назад старые конюшни разобрали и на их месте возвели новые. Внутри – тот же запах навоза, уносящий в прошлое. «Я буду рад увидеть вас снова», – сказал ей Сидни. В те времена она была совсем юной девушкой – но не теперь. Подходит конюх. – Где я могу найти сэра Чарльза Блаунта? – спрашивает Пенелопа. Блаунт чистит лошадь. Пенелопа останавливается в дверях, молча разглядывает мышцы на его плечах, вьющиеся темные волосы на затылке. Он насвистывает, что-то шепчет, кобыла отвечает ему тихим ржанием. – Разве этим не должен заниматься ваш конюх? Блаунт оборачивается, в его взгляде отражаются удивление и, кажется, радость. Приложив палец к губам, Пенелопа запирает за собой дверь, расстегивает шляпку, бросает на солому. Она приближается к Блаунту, помогает ему снять рубашку через голову, прижимается лицом к его груди, вдыхает исходящий от него запах полыни, потом поворачивается, чтобы он распустил ей шнуровку. Верхняя одежда слой за слоем падает на пол, остается лишь нижняя сорочка. Словно незрячие, они касаниями исследуют тела друг друга. Пенелопа много раз представляла, как прикоснется к Блаунту, но оказалась не готова к силе нахлынувшего на нее чувства, подслащенного грехом. Время замедлилось, мир снаружи исчез. Май 1591, дворец Теобальд, Хартфордшир В рясе отшельника Сесил чувствует себя глупо: в ней жарко, полы волочатся по земле. Несмотря на его горячий протест, Берли настоял на своем – видимо, таким образом выражая отцовское разочарование. Этот идиотский маскарад – часть запланированных для королевы развлечений: отшельник в пещере символизирует смирение и намекает, что Берли проводит слишком много времени вдали от двора, здесь, в Теобальде; ее величество часто на это жалуется. Когда Сесил вышел из пещеры и, запинаясь, прочел стихотворение, Елизавета засмеялась – над ним, не над его нарядом. – Я смотрю, Пигмей, ты не привык выступать со сцены, – сказала она, вытирая глаза, словно только что посмотрела одну из лучших комедий труппы лорда Стрейнджа. Сесил угодливо захихикал. Вот Эссекс никогда не опустился бы до того, чтобы изображать отшельника, да не простого, а комического. – Идем, покажешь мне сад. На то и был расчет: продемонстрировать королеве чудеса декоративного садоводства, а заодно свою верность и готовность занимать высокий пост, до сих пор остающийся недосягаемым. Как же он ненавидит все эти уловки! Они останавливаются перед клумбой в виде лабиринта. Девять видов цветов символизируют девять муз, в центре – статуя королевы из растений, обвившихся вокруг проволочной конструкции, словно скульптура сама собой проросла из-под земли. – Неужели это в мою честь? – спрашивает Елизавета, будто никто в жизни не посадил в ее честь даже маргаритки. В тяжелой рясе Сесил едва не падает в обморок от жары. Чтобы удержаться на ногах, он облокачивается на тонкий ствол вишни. Наконец они входят в увитую зеленью беседку. Садовник с гордостью показывает розы – белые, бледно-розовые, ярко-красные, почти алые. Он срывает одну – ее лепестки снаружи алые, внутри белые. – Роза Тюдоров, – замечает королева, крутя цветок в пальцах. – Говорят, корни розовых кустов столь глубоко уходят в землю, что даже жестокое испанское солнце не в силах их иссушить, – говорит Сесил, как учил отец. – Полагаю, ты имеешь в виду нашу великую победу над испанской армадой. – Именно так, мадам. – Мне очень нравится. – Елизавета улыбается. Они подходят к пруду, на поверхности которого плавает целый флот из миниатюрных галеонов. – Я отправляю Эссекса в Нормандию, – говорит королева, рассеянно ощипывая лепестки розы и бросая их на землю. Сесил уязвлен – уж слишком это похоже на продвижение: Эссекс несколько месяцев просился руководить войском. Впрочем, так он не будет путаться под ногами. Правда, если граф вернется с победой, его известность возрастет до небес. Он и без того невероятно популярен – уму непостижимо, за что народ его любит, – а королева делает вид, будто им недовольна, но постоянно награждает: то монополия на сладкие вина, то Лестер-хаус, теперь вот Нормандия. Эссекс в ярких красках описывал, какую угрозу представляет Испания для разделенной религиозными распрями Франции, по своему обыкновению уснащая свою речь превосходными степенями. – Ваша величайшая и грандиознейшая победа над армадой, мадам, – проговорил он, смиренно стоя на коленях, – взбудоражила всю Испанию. Их необходимо сдержать; высадившись во Франции, они окажутся в шаге от наших берегов. – И он принялся излагать старые страшилки, в том числе о гнусностях, которые испанцы непременно сотворят с английскими девицами, стоит им вторгнуться на нашу землю. – Я уже отправила войско в помощь Генриху Французскому. – Но католики укрепляют свое положение. Умоляю, позвольте мне… – У меня нет денег на полномасштабную войну во Франции, – перебила королева. – Мой ответ – нет. Сесил слышал это собственными ушами, и не один раз. В ответ Эссекс самовольно удалился в Уонстед и оставался там, пока Елизавета не передумала. Удивительно, насколько действенный эффект оказывают детские обиды и капризы взрослого мужчины. – Это будет его первый опыт в качестве полководца. – Королева останавливается перед клумбой с наперстянками. Над лиловыми колокольчиками гудят пчелы. Может, там его убьют, думает Сесил. Он знал, что поход во Францию все же состоится; на кухне Эссекса есть мальчишка, продающий ему информацию за шиллинг. Жена Эссекса опять беременна – шиллинг; леди Рич завела интрижку с Блаунтом – два шиллинга; лорд Рич знает и молчит – три шиллинга; Эссекс собирает людей и лошадей – четыре шиллинга. Парень скоро так разбогатеет, что сможет купить себе рыцарский титул. Сесил даже начал подозревать, что его соглядатай придумывает, но раз сама королева подтвердила последнюю новость, все остальное тоже выглядит вполне правдоподобно. – Надеюсь, он вернется целым и невредимым, мадам. А то ведь эта его жена опять в положении. – Не выводи меня из себя, Пигмей. Я знаю, что Фрэнсис беременна. Эссекс сам мне сообщил. Елизавета подходит к фонтану, устроенному в стене, и наполняет стоящую рядом чашу. Из ниоткуда появляется пара стражников; один берет у нее чашу и осторожно отпивает. Время как будто замирает: все ждут, не появятся ли признаки отравления. Сесил рад, что не ему выполнять сию задачу. Пожалуй, это работенка для Эссекса – отпивать из кубка, причмокивать, выслушивать замечания вроде: «Бросишь жену ради меня?» Наконец стражник кивает и наполняет для королевы новую чашу. Она делает глоток. – Вино! Весьма оригинально. Сесил гадает, каким образом Эссекс умудрился сообщить о беременности жены, ведь в последнее время он не был при дворе. Вероятно, послание ускользнуло от его взора. Жадный до шиллингов мальчишка плохо справляется с работой. Ему вспомнились слова отца: «Вода и камень точит». Он часто повторяет их, чтобы успокоиться. Его собственный сын сейчас дома, в колыбельке, долгожданный наследник, рожденный после череды выкидышей, из-за которых Сесил начал испытывать отвращение к жене. Первенец Эссекса – разумеется, мальчик, и второй на подходе. Почему ему все дается так просто? Иногда Сесилу кажется, будто в него вселился демон, так велика его ненависть. Он снова слышит голос отца: «Не делай его своим врагом». Вероятно, чувства Сесила отразились у него на лице, поскольку королева спросила: – Что приуныл, Пигмей? Она передает ему чашу, явно развлекаясь ролью виночерпия. Сесил делает большой глоток, надеясь утолить жажду, и тут же жалеет – от крепкого вина начинает кружиться голова. Он ладонью стирает пот со лба. – Мадам, рядом с вами нет места унынию. – Надеюсь. Если будешь вечно брюзжать, я передумаю насчет места в Тайном совете. – В Тайном совете, мадам? – Сердце Сесила трепещет от волнения. – Ты наверняка этого ждал. – Я никогда ничего не жду, мадам. Я служу вам из любви. – Твой отец не молодеет, а мне нужны острые умы и доверенные люди. Я доверяю твоему отцу, как никому другому, и рассчитываю, что ты не посрамишь его имя. Сесил думает о капле воды, медленно пробивающей путь сквозь камень. От мысли о том, как он сообщит отцу радостную новость, разочарование улетучивается. Еще никто в столь юном возрасте – в двадцать восемь лет – не занимал этот пост. – Дело моей жизни, как и моего отца, – служить вам, мадам. Мы, Сесилы, гордимся верной службой короне. – И ваша служба всегда щедро вознаграждалась. – Королева поводит рукой, указывая на роскошный сад и дворец. – Воистину, мадам, ваша щедрость поражает воображение. – Разумеется, ты получишь рыцарское звание. Как тебе – сэр Роберт Сесил? – Мадам, даже не знаю, что сказать. – В груди Сесила распространяется тепло. Он чувствует себя высоким, хорошо сложенным. Елизавета ласково улыбается, похлопывает его по руке, и он осмеливается заговорить о своем деле: – Могу ли я внести предложение по поводу Франции? – Говори. – На ее лице снисходительное выражение, какое бывает у людей, позволяющих домашнему зверьку посидеть у себя на коленях. – Мы могли бы попробовать выяснить, готовы ли испанцы к переговорам. – Знаю, ты предпочитаешь дипломатию военному делу, однако мне кажется, в данном случае ты ошибаешься. О чем нам договариваться? Испанцы считают меня еретичкой, не имеющей права на трон. Сколько себя помню, они подсылают ко мне убийц, а три года назад потерпели от моих рук сокрушительное поражение. Эссекс прав: они жаждут мести и не пойдут на переговоры. Для нашей безопасности крайне необходимо, чтобы Генрих удержал Францию. Мы обязаны продемонстрировать силу. Они продолжают прогулку в молчании. Сесил снова представляет, какое лицо будет у отца, когда тот узнает о его назначении в Тайный совет. Его распирает от гордости. Осень 1591, Уонстед, Эссекс Пенелопа бежит, задыхаясь от смеха. На краю леса останавливается, снимает с одежды стебельки сена, прислушивается к шуршанию в подлеске. Где-то наверху стучит дятел. Деревья начинают желтеть, в воздухе чувствуется прохлада. Пенелопа вглядывается сквозь полог листьев в голубое небо, представляет, как сливается со стволом, пускает корни в землю, выбрасывает ветви. Она чувствовала себя такой свободной лишь в детстве, в Чартли, еще до смерти отца. Увы, свобода – лишь иллюзия. Даже дерево находится в ловушке, его тело безгласно и бездвижно, а музыку листьев рождает ветер. Коричнево-белая гончая мокрым носом тычется в ладонь. Это старый пес Лестера, он до сих пор бродит по землям Уонстеда в поисках умершего хозяина. Пенелопа протягивает руку, чтобы его погладить. Тот печально смотрит на нее, наводя на грустные мысли о скоротечности времени и краткости человеческой жизни. Отчима нет уже больше трех лет, отца – пятнадцать. Через два года ей исполнится тридцать. Пенелопа дует на одуванчик, смотрит на кружащиеся в воздухе пушинки и вспоминает, как играла с братьями и сестрой – бесшабашным Эссексом, верной Доротеей и маленьким Уотом: они равнялись на нее, рассчитывая, что она поведет их за собой и удержит от неприятностей. Ее мысли прерывает пучок сена, врезавшийся в затылок. – Попалась! – со смехом кричит Блаунт. Пенелопа запускает пучок обратно со словами: «Это война!» Они борются, заталкивая колючее сено друг другу под одежду, пока, совершенно вымотанные от смеха, не падают на землю.