– Ваше величество, я… – Нет, – Елизавета поднимает руку. – Я вижу, ты не любишь Эссекса и тебя задевает, когда я его награждаю. Но подумай вот о чем: ты вырос под крылом своего могущественного отца. Я доверяю ему как никому другому и вижу в тебе его продолжение. – Сесил начинает раздуваться от гордости, однако если бы он смотрел королеве в лицо, а не на руки, то увидел бы легкую усмешку, словно ей приходится терпеть его ради пользы, как микстуру доктора Лопеса. – Твоя мать, Господь храни ее душу, была мудрой и достопочтенной женщиной, она до двадцати пяти лет тебя поддерживала. Эссекс едва помнит своего отца, а его мать… – Она выплевывает последнее слово, будто не желает марать им губы. – Эта женщина даже поросятам в матери не годится. Она украла мое самое драгоценное сокровище. – По-видимому, речь о Лестере. – Эссекс даже отчима потерял в юном возрасте. – Двадцать два года – не столь юный возраст. – Видишь ли, Пигмей, возможно, тебе недостает красоты Эссекса, но я вижу твою верность. Ты просто лучишься ею. – Сесилу радостно слышать эти слова. – Эссексу необходим наставник. Кто лучше меня может стать ему отцом и матерью? Не думай, что я ставлю его превыше тебя. Сесил чувствует себя как человек, вспомнивший, что Господь его любит. – Я едва могу выразить вам свою благодарность, – говорит он. – Я живу лишь ради того, чтобы служить вам. Вам и Англии. – Теперь он понимает, что пытался донести до него отец: главное – служба, остальное – пустяки. – Преодолей зависть, это отвратительное чувство. – Елизавета протягивает руку. Пора уходить. Целуя ее кольцо, Сесил чувствует, как злоба, зависть, алчность и ревность испаряются, словно он переродился. Март 1592, Эссекс-хаус, Стрэнд – Все-таки я не понимаю, почему ты здесь, а не у мужа, – говорит Летиция. Пенелопа не хочет думать о Риче, однако ей невольно вспоминаются его слова, когда она объявила, что ждет ребенка от другого. – Однажды вам придется ответить за ваше поведение, – сказал он. Пенелопа не стала указывать, что он и сам не без греха. Рич выглядел слишком подавленным и угнетенным, чтобы злиться. Некоторое время они сидели в гробовой тишине. Он не спросил, кто отец ребенка; возможно, ему и так это известно. Никогда не знаешь, как далеко распространяются сплетни, если они касаются тебя. Пенелопа пристально наблюдала за королевой, однако не заметила изменений в ее поведении: либо та ничего не знает о прелюбодеянии, либо делает вид, что не знает. Она попыталась коснуться руки мужа, но тот отдернул ее, словно боялся заразиться. – Вы сдержали обещание, – произнес он. – Я это уважаю, несмотря ни на что. – Благодарю. – Пенелопа понимала: Рич наверняка призвал все свое великодушие, чтобы сделать этот комплимент. – Ради соблюдения приличий мне придется дать бастарду свое имя. – Да. – Что ж, пусть будет так. – На его лице написано унижение. – Теперь у нас обоих есть тайны. Не казните себя сильно, все люди грешны, хотела сказать ему Пенелопа, а мнение окружающих не имеет значения. Но для Рича это мнение важно, как и собственное мнение о себе, потому он выбрал жить, терзаясь своим позором. Летиция продолжает говорить, но Пенелопа не слушает. Она закрывает глаза, заталкивает мысли о муже в дальний угол сознания и глубоко вздыхает, пережидая очередную волну боли, – схватки теперь сильнее и чаще. Голос матери действует на нервы. Где-то внизу по комнате ходит Блаунт. – Уже скоро, – шепчет Жанна. – Где Рич, почему он не ожидает рождения своего ребенка? – не унимается Летиция. – Шшш. – Жанна кладет Пенелопе на лоб мокрое полотенце. – Ему следовало бы… – РИЧ НЕ ОТЕЦ! – Слова вырываются из груди Пенелопы, словно ядра из пушки. Повитуха ахает. Летиция потрясенно смотрит на дочь: она поражена не столько тем, что ребенок не от мужа, сколько тем, что Пенелопа произнесла это вслух. Доротея берет мать за руку, словно говоря: не спрашивай. Наконец боль утихает. Пенелопа откидывается в подушках, делает глоток пряного напитка. Летиция принимает выражение оскорбленного достоинства – не иначе размышляет, как ей удалось вырастить столь распутных детей: одна из фрейлин скоро родит от Эссекса (об этом пока никто не знает), Доротея тайно обвенчалась, а теперь старшая дочь рожает бастарда. В ответ на гнев матери в душе Пенелопы растет раздражение. – Боже правый, – пожимает плечами Доротея. – Она не первая. – Но что подумают люди? – Пора бы знать, – говорит Пенелопа, – что я в грош не ставлю мнение всяких ханжей. – Ее сестра тайком улыбается. Летиция испускает раздраженный вздох. В пояснице зарождается очередная схватка, оплетает шипастыми щупальцами живот. Пенелопа переворачивается на четвереньки, мычит как корова, сама удивляясь издаваемым звукам. Доротея массирует ей спину, Жанна вытирает лоб прохладным полотенцем, но легче не становится. Пенелопа раскачивается туда-сюда, пока боль не отступает. – Уже скоро, – повторяет Жанна. – Ни слова за пределами этой комнаты, ясно? – обращается Летиция к повитухе. – Мои уста немы, миледи. Женщины в родах всякое говорят. Ваша дочь не в себе от боли. Пенелопа слышит их разговор словно из-под воды. – Ребенок уже идет, – говорит повитуха. – Тужьтесь, миледи, тужьтесь и дышите. Внутри Пенелопы рождается дикий крик. Тело пронзает новая боль. Она не сводит глаз с Жанны. Фухх, фухх, фухх – ей невыносимо хочется вытолкнуть из себя этого ребенка. Из груди вырывается еще один жуткий вопль – и все кончено. – Девочка, – объявляет Доротея. – Ничего страшного, у тебя уже есть два мальчика, – говорит Летиция. Пенелопа поднимает голову с подушки, желая увидеть дитя. – Дайте ее мне. – Малышку надо помыть, – говорит повитуха. – И пусть сразу начинает сосать молоко кормилицы. – Дайте ее мне, – твердо произносит Пенелопа. – Дорогая, – вмешивается Летиция, – не думаю, что… – Я хочу взять своего ребенка. Жанна забирает окровавленное дитя у повитухи, кладет Пенелопе на грудь и прикрывает одеялом. Комната словно расплывается, все вокруг исчезает – тревога за брата, беспокойство по поводу Рича, хождение по лезвию ножа, в которое превратился их брак, нить ужаса, пронизывающая всю ее жизнь, по поводу переписки с Шотландией (медленно, мало-помалу, Пенелопа завоевывает доверие короля Якова, письма движутся туда и обратно по Великой северной дороге, но дело безумно деликатное). Боязнь католического заговора, испанской угрозы, чумы, разгорающейся в столице, и тысяча других страхов, обычно переполняющих сердце, – все они испарились. Пенелопа осталась наедине со своей дочерью, дочерью Блаунта. При виде малышки ее накрывает волна невыразимой любви; она зачарованно разглядывает крошечные ручки, пучок липких черных волос, розовое сморщенное личико. Пенелопа глубоко потрясена чудом рождения, покорена этим безупречным созданием, явившимся из ее тела. Девочка смотрит на мать, будто хранит невероятные тайны, которые никто и никогда не решится произнести вслух. Глаза у нее черные, бездонные. Внутри Пенелопы звучит голос, полустертое воспоминание, песнь с того света. Слова доносятся еле слышно, потом становятся четче, яснее: …зачем она им черный цвет дала? Быть может, свет подчеркивая тенью?..[22] Глядя в глаза дочери, Пенелопа с небывалой ясностью ощущает, что глядит на саму себя; это дитя – зеркало в прошлое. Ей вспоминаются слова Блаунта: «Если родится девочка, назовем ее в твою честь». – Крошка Пеа, – тихо шепчет она. Чтоб свет очей не ослепил чела, Единственное мудрое решенье Природа в черной трезвости нашла, Контрастами оттачивая зренье. Сидни здесь, с ними; Пенелопа чувствует его незримое присутствие. – Ты – дитя любви, – говорит она дочери. И звездами сияла чернота, Рожденная Искусством и Любовью. Медленно, словно листок, падающий на землю, Пенелопа возвращается к реальности и видит улыбающиеся лица матери, сестры, повитухи, милой верной Жанны. – Она похожа на отца, – тихо произносит француженка, чтобы другие не слышали. Пенелопа улыбается. – Он захочет взглянуть на первенца. – Струны сердца молодой матери тянутся к пульсирующему сердечку крошки Пеа и других ее детей, а одна из этих струн, словно рыболовная леска, увлекает Блаунта сюда, в центр ее вселенной.