Сесилу сразу представляется Пенелопа, хотя речь, разумеется, идет о Доротее, которая год назад стала вдовой. Это знак благоволения – еще недавно Елизавета не пожелала бы находиться под одной крышей с Доротеей Деверо, а теперь дала высочайшее соизволение на брак. – Ах, свадьба, какое приятное известие, – произносит Берли, хотя Сесил знает: отец не меньше его озабочен значением подобной милости. – Могу ли я узнать имя счастливого жениха? – Никаких шансов на спасение. – Эссекс задумчиво помахивает башней над доской. – Любой ход приведет меня к гибели. – Нортумберленд, – объявляет королева. – Вот как. – Берли невозмутим. Сесил не сводит глаз с доски, опасаясь ненароком выказать свое крайнее недовольство. Нортумберленд – один из самых могущественных графов в стране. Влияние Эссекса на Елизавету огромно. Нортумберленд и Рэли тесно связаны; Сесил рассчитывал, что в целом они поддержат его линию. Рэли – темная лошадка, но они всегда были полезны друг другу, и оба ненавидят Эссекса. Сесил лихорадочно соображает, можно ли извлечь выгоду из сложившейся ситуации. – Пигмей, что с твоими туфлями? – интересуется королева. Даже дамы с дальнего конца зала обращают на них любопытные взгляды. – Мы проходили пороги, чтобы добраться до Тауэрского холма. Я решил как можно скорее сообщить вам новости. Следовало бы переодеться, но я подумал… – Сесил сконфужен. Королева криво улыбается. Кажется, ей приятно его замешательство. – Ты прошел пороги? Господи помилуй! Он жалеет, что не придумал другое объяснение. Его бесит, когда к нему проявляют снисходительность, словно к ребенку, впервые севшему на пони. – Пороги – отличная забава, не правда ли? – говорит Эссекс. – Да, забава, – вторит Сесил, стараясь скрыть тлеющее негодование. Октябрь 1595, Лейз, Эссекс Даже не переодевшись с дороги, Пенелопа решительно входит в детскую. Ее тут же окружают дети – все, кроме старшей, Люси: девочка стоит у окна, скованная робостью, которая приходит с началом взросления. Мистрис Шиллинг держит на коленях крошку Пеа, а ногой качает колыбельку. Пенелопа подхватывает трехлетнюю малышку, шепчет: «Ты моя горошинка», та лепечет: «Мамочка», – и улыбается, показывая ямочки на щеках. Пенелопа прижимает палец к курносому носику и тихо смеется. Возможно, Рич уже заметил, что у крошки Пеа нос как у отца. Она приподнимает льняной чепчик, вдыхает запах дочери, заглядывает в колыбельку, где крепко спит ее последнее дитя. – Малыш, – крошка Пеа указывает пухлым пальчиком на младенца. – Ну-ка покажитесь мне. – Пенелопа оглядывает своих отпрысков, одетых в лучшие наряды в честь ее приезда, веселых и взволнованных при виде матери. Ее сердце переполняет любовь. Некоторые дамы жалуются, что при их визите дети не отходят от нянек. Пусть жизненные обстоятельства не позволяют ей жить с детьми, однако она старается, чтобы драгоценное время, проведенное вместе, было полностью посвящено им и их забавам. Младший сын протягивает матери морскую свинку. – Я хорошо о нем заботился. – Вижу, под твоим присмотром он процветает, Генри. Вы очень выросли, молодой человек. Пенелопа гладит зверька, садится на пол, усаживает крошку Пеа к себе на колени. Дети, за исключением Люси, устраиваются рядом. Пенелопе не дает покоя мысль о том, что она услышала в пути. В соседнем доме укрывался католик; он прятался там четыре дня без воды и пищи. Она вздрагивает и вновь обращает внимание на детей. Остается надеяться, к тому времени, как они вырастут, мир станет безопаснее. Крошка Пеа обхватывает ручонкой материнское ожерелье, лепечет: «Класивое». – Вы привезли нам подарки? – спрашивает старший сын. – Хоби! – укоряет его Эсси. – Как ты приветствуешь матушку? Пенелопа гладит дочь по молочно-белой щеке. – Так уж вышло, – обращается она к Хоби, который за месяц стал еще больше похож на своего дядю Эссекса, – у меня кое-что для тебя есть. – Глаза мальчика загораются от восторга. – На улице. Он вскакивает на ноги: – Можно посмотреть? – Но сперва обнять и поцеловать. – Пенелопа раскрывает объятия, притягивает детей к себе, улыбается Люси, которая делает вид, будто смотрит в окно. Девочка улыбается в ответ, однако без теплоты: возможно, чувствует себя слишком взрослой для нежностей, ведь ей уже тринадцать. Пенелопа вспоминает, что в этом возрасте уехала в дом графини, ощущая себя слишком взрослой для детских забав и в то же время втайне желая к ним вернуться. Генри запечатлевает на ее щеке липкий поцелуй. – Идите на конюшню, попросите Альфреда показать подарок. Эсси, присмотри за братьями. Дети выбегают из комнаты. Пенелопа не может выкинуть из головы мысль о священнике; возможно, сейчас его пытают в Тауэре. Какому риску подвергаются безымянные агенты, собирающие ценные сведения в Европе! А из-за бедняги, схваченного за несколько миль отсюда, это место, которое она считала безопасным, теперь кажется ненадежным, словно сделанным из бумаги. Пенелопа передает крошку Пеа няне. – Я так благодарна вам за заботу о них. Ей невольно вспоминается, как мистрис Шиллинг поддержала ее в тот далекий день, когда она едва не сходила с ума от горя. Все это было будто вчера, а не четырнадцать лет назад. Сколько же лет мистрис Шиллинг? Если она нянчила Рича, женщине далеко за пятьдесят. Верная няня перечисляет достижения детей, рассказывает, как устроился новый наставник и чему их научил учитель музыки. Пенелопа со страхом думает, что любой из этих людей может оказаться тайным католиком, но упрекает себя за излишнюю мнительность. Она сама с ними беседовала, и рекомендации у них безупречные. Пенелопа садится рядом с Люси у окна: – Что читаешь? – Прошу прощения, я нашла эту книгу в ваших вещах. – Девочка опускает голову. Пенелопа безошибочно узнает обложку «Астрофила и Стеллы». – Что это? – Люси достает листок бумаги. «Моя любовь к тебе вечна, как звезды. Ты – моя звезда»: записка Сидни, которой Пенелопа закладывала страницы. – Позволь объяснить. – Она оглядывается на мистрис Шиллинг. Та тут же все понимает, подхватывает крошку Пеа и выходит из комнаты. Люси вызывающе смотрит на мать: – Вы любили сэра Филипа Сидни? – Да. – Пенелопа не желает путаться в паутине лжи и отговорок; вокруг нее столько неправды, что на две жизни хватит. Увы, ей не облечь в слова те чувства, которые они с Сидни испытывали друг к другу. Возможно, именно разлука подогрела их взаимное влечение. В те дни Пенелопа почти ничего не знала о сердечных делах и о том, как первая любовь формирует личность. Не проходит и дня, чтобы она не вспоминала о Сидни. То услышит фразу, которую он часто говорил, то увидит его во сне, то заметит в отдалении его брата, то вспомнит строку из его стихов. – А как же отец? – Твой отец здесь ни при чем. – Но если вы любили другого, значит, вы ему изменили. – Наша любовь была совершенно целомудренной. – Как это понимать? – В буквальном смысле, моя дорогая. – Пенелопа берет дочь за руку. – Ты еще многого не знаешь о любви. – Я читала рыцарские романы и знаю, что такое куртуазная любовь. У вас было именно так? – Люси постукивает костяшкой пальца по обложке книги. – Не совсем. – Пенелопа могла бы успокоить дочь, сказав, что все было именно так, но это неправда: их чувства с Сидни гораздо глубже, чем куртуазная любовь, предполагающая поверхностное обожание на расстоянии. – Однажды ты сама полюбишь. Скорее всего, это будет совсем не тот человек, которого мы с твоим отцом выберем тебе в мужья. – Я не хочу замуж. – Маска отчужденности наконец спадает. Люси крепко прижимается к матери, совсем как дитя. – Брак означает рождение детей, а дети – наивысшая радость, которую посылает нам Господь. – Отец уже говорил со мной о браке. Пенелопу уязвляет, что Рич с ней не посоветовался. – Я этого не допущу, Люси. Тебе всего тринадцать, торопиться некуда. – Надо будет объясниться с мужем. В последнее время они редко видятся наедине – в основном при дворе, где им приходится изображать супружескую пару, или в компании ее брата. У Рича есть неприятная привычка появляться в Эссекс-хаусе, когда его никто не ждет. – Жаль, нельзя навсегда остаться ребенком, – тихо произносит Люси. Пенелопа с любовью обнимает дочь, вспоминая свое разочарование при ее появлении на свет: не просто обычное недовольство, которое испытывают родители, узнав, что их первенец – девочка, а раздражение от того, что на пути к долгожданной свободе возникло препятствие. Потом вспоминается доктор Лопес, его добрые слова и непривычное сочувствие. Пенелопа ощущает себя опустошенной и одинокой, ее охватывает тревога от мысли, что ей никогда не узнать правды о нем. Она до сих пор отказывается верить в виновность врача, хотя имелись неопровержимые доказательства его сношений с Испанией. Он спас жизнь Люси, и больше она ничего не хочет знать. – Для меня ты навсегда останешься ребенком. – Пенелопа снимает с дочери чепец, гладит по смоляно-черным волосам. – Мне страшно, матушка. Позавчера слуги говорили… – Неужели Люси узнала о постельных утехах отца? Девочка слишком любопытна, она подслушивает у дверей, перебирает вещи, читает письма, словно хочет разобраться, как устроен мир, чтобы сделать его безопаснее. Пенелопа до сих пор мучается совестью из-за того, что дочь не уверена в себе, словно отторжение при рождении навеки оставило на ней свой отпечаток. – О чем, милая? – Испанцы явятся сюда? Пенелопа в недоумении: – Испанцы? – Я слышала, они сожгли дотла четыре города в Корнуолле. – Нет причины волноваться. Это лишь один отряд, а не настоящая армия… авантюристы, а не военные… и не города, а мелкие деревушки… все уже позади. Кроме того, Корнуолл очень далеко, на другом конце страны. – Пенелопа ласково покачивает дочь. Люси не одинока в своем страхе: весь юг Англии теперь на взводе. Испанцы преподносят дерзкую вылазку как триумф, первый шаг к вторжению; к тому же им помогали английские католики. В голову приходят непрошеные мысли о французской резне. Когда Жанна рассказывала о тех событиях, в ее глазах плескался неподдельный ужас, а она стала свидетельницей лишь малой части происходящего; значит, там творился настоящий ад.