Лиззи хихикает, к ней вернулась ее живость. – Милая Фрэнсис, до чего правильная, аж тошно. К ним подбегает Роберт. У него круглые карие глаза, как у матери, но если у той во взгляде преобладает робость, мальчик смотрит прямо и ясно. Он сжимает в пальцах голову змеи, ее тело обвито вокруг запястья. Пенелопа ахает, но не вскрикивает из опасения, что Фрэнсис заметит и впадет в панику. К счастью, чешуя у змеи тускло-зеленая, а не пятнистая. Сзади раздается вопль ужаса: к ним бежит Фрэнсис, белая как мел, за ней – Доротея. – Это медянка, она безобидная, – говорит Пенелопа. У Фрэнсис трясутся руки. Доротея старается ее успокоить. – Я знаю, как обращаться со змеями, тетушка Пенелопа, – заверяет Роберт. – Садовники мне показывали. Если схватить за голову, она не укусит. – Змей лучше не трогать. Отпусти бедняжку, она напугана. – Пенелопа вспоминает отца, бесстрашного и презирающего чужие страхи, а также Эссекса, сражающегося в Ирландии с полчищами врагов. Племянник явно намеревается оставить змею себе, однако она принимает суровый вид. Роберт со вздохом опускает рептилию на землю и, насупившись, возвращается к Генри. Несмотря на солнечный день, в кабинете Рича, расположенном в старой части дома, мрачно и холодно. Сам он выглядит подавленным. – Вы здоровы? – осведомляется Пенелопа. – Вам есть до этого дело? – Вы мой муж и отец моих детей. – Не всех. – Странно, обычно он не поднимает эту тему. – Не всех. – Рич смотрит на Пенелопу пустым взглядом. Она впервые замечает, как тот подурнел; хотя муж не казался ей привлекательным, все же раньше он был красив. Наверное, теперь ему труднее заманивать мальчиков к себе в постель; вероятно, он вынужден платить им за их тела, так же как за молчание. – Я никогда вас не обманывала. Вы получали то, чего хотели. Я тоже. – Вы сделали из меня посмешище. Пенелопа тактично не упоминает, что он несет такую же ответственность за сложившееся положение, как и она. Рогоносец неизбежно становится мишенью для насмешек. – Плевать на шутников. По крайней мере, они не знают правды, иначе среди ваших пуритан вы превратились бы в нечто худшее, чем посмешище. Рич втягивает голову в плечи. Пенелопе становится его жалко. – Я завидую вам, вашей беззаботности, безразличию к мнению окружающих, убежденности в том, будто вы пахнете розами, а все прочие воняют сточной канавой. Это у вас в крови. Я думал, что, вступив с вами в брак, заполучу хоть каплю вашей уверенности. – Он издает горький смешок. – Теперь я понимаю, таким нужно родиться. – К чему этот разговор? – Мне требуется ваша помощь, – бормочет он в воротник. – Моя помощь? – У меня идет тяжба по поводу крупного земельного надела. Я рискую потерять большую часть состояния. – Рич крутит перстень. – Если все увидят, что мы с вами вместе, меня поддерживает ваша влиятельная семья, тогда… – Он тяжело вздыхает: – Меня не воспринимают всерьез. Пенелопа видит, каких мучений ему стоит обратиться к ней за помощью. Остатки его гордости втоптаны в грязь. – Разумеется, я сделаю все, что потребуется. Мы – муж и жена, и если кто-то не учитывает этого обстоятельства, то прочувствует на себе всю мощь рода Деверо. В былые времена Пенелопа сполна насладилась бы властью над мужем, но теперь, когда она точно знает, чего хочет, унижение Рича не приносит радости. Кроме того, если Эссекс утратит расположение Елизаветы, неизвестно, как долго имя Деверо будет иметь вес в обществе. Она протягивает руку, однако Рич отшатывается от нее, словно от прокаженной. – Полагаю, вы часто желали мне смерти. – Что вы имеете в виду? – Пенелопа удивлена. Она действительно желала Ричу смерти. Проснувшаяся совесть ядовитой лозой обвивает сердце. – На вашем месте я бы желал. Только сейчас Пенелопа понимает: в их отношениях она одержала сокрушительную победу. Рич попал в ловушку собственного ханжества, определив себе место на низшей ступени бытия. – Вы по-прежнему верите в Бога? – Моя вера подверглась суровому испытанию, но я не потерял в себе Господа… – Не думаю, что Господь осудит вас за… – Пенелопа колеблется. – За то, куда привели ваши желания. Рич испускает горький смешок. – Хотите сказать, это не грех? – Все мы грешны. Бывают и худшие грехи. Если бы вы… – Не нужны мне ваши советы, – огрызается он. – Откуда вам знать, каково быть таким, как я? – Неоткуда. Но я уверена, Господь вас простит. – Глупые слова. Ей ничего не известно о его Боге. – Я боюсь не Господа, а людей. – Пусть посмотрят на бревно в своем глазу. Они сидят молча; тишину нарушает лишь скрип половиц. Незаметно опускаются сумерки. Пенелопа думает о Блаунте. Они надеялись провести несколько дней в Уонстеде, чтобы отпраздновать покупку дома. Похоже, дела Рича удержат ее здесь дольше, чем она рассчитывала, а потом ей предстоит вернуться ко двору, преклонить колени перед королевой и снова попросить за брата. – Когда вы прочтете, я устрою встречу. – Рич вручает ей толстую пачку документов. – Чем скорее, тем лучше. Меня ждут при дворе. – Он с подозрением смотрит на Пенелопу, и она прибавляет, не давая ему возможности возразить: – Вы не меньше моего выигрываете от моих связей. – Лучше не упоминать о натянутых отношениях Эссекса с Елизаветой и нехватке денег для войска. Ричу об этом знать ни к чему. Сентябрь 1599, дворец Нонсач, Суррей Сесил просыпается от лучей утреннего солнца. Полог кровати поднят, сам он полностью одет. Он садится, на мгновение не понимая, где находится. Затылок и плечи пронзает резкая боль. Сесил потирает шею ладонью – его целую вечность не касались чужие руки. Его жена даже в самые интимные моменты предпочитала к нему не притрагиваться. Иногда он платил молодым женщинам, но те, как и супруга, с трудом скрывали отвращение. Несмотря на то, что ночные гостьи с виду казались чистыми, он неделями мучился беспокойством, не подцепил ли дурную болезнь, тщательно изучал свои телесные выделения и советовался с врачом. Тихо постучав, заходит паж и принимается разводить огонь. Сесил замечает на постели смятый листок бумаги и вспоминает, что именно лишило его сна. Он перечитывает текст, расшифровывая закорючки, – видимо, соглядатай копировал письмо в спешке. Это послание Эссекса королеве: Но почему я говорю о победе или успехе? Разве не известно, что я ничего не получаю из Англии, кроме невзгод и душевных ран? Разве по войску не распространяются слухи, будто ваше величество лишили меня своей милости и ни мне, ни моим людям нечего от вас ожидать? Разве повстанцы не уверены, что те, кого вы жалуете своим благоволением, из чувства распри ненавидят меня более, чем бунтовщиков из чувства долга и совести? На листке бумаги черным по белому написана обжигающая правда: он, Сесил, ненавидит Эссекса сильнее, чем истинного врага. Сгорая от стыда, Сесил роняет письмо на колени, бормочет: «В кого я превратился?» Паж спрашивает, чем может помочь. Он отсылает мальчика прочь. Ему не нужен свидетель его стыда; достаточно всевидящего ока Господа. С каких пор он стал служить не королеве и Англии, а собственной ненависти? Если Эссекс потерпит поражение в Ирландии, Сесил будет в этом виноват. Именно он сделал так, что половина Тайного совета потеряла веру в графа; именно он тормозит снабжение армии; именно он придерживает важные сведения; именно он отравляет умы, настраивая двор против ближайших союзников Эссекса. Некоторых ставленников графа сместили с должностей, он получил прямой приказ королевы убрать Саутгемптона с поста командующего кавалерией; все это дело рук Сесила. А еще Фрэнсис Бэкон… Сесил соскребает со столешницы присохший воск, аккуратно выравнивает предметы: подсвечник, книги, маленький хронометр – искусный механизм, который прежде несказанно восхищал, но уже не радует. Он разжег костер под своим соперником, подставив Англию под удар испанцев, а теперь пожар уже не остановить. Сесил вспоминает прошлогоднюю попытку переговоров с новым испанским королем. Он рассчитывал применить все свое дипломатическое искусство и наконец заключить мирный договор. Однако переговоры, начавшиеся с осторожных бесед и обмена письмами, с треском провалились. В результате ошибки или обмана ему доложили, что Испания собирает флот у побережья Франции и вторжение неминуемо. Он приказал срочно мобилизовать войска во главе с Блаунтом, и вся страна находилась в панике, со дня на день ожидая нападения испанцев. Каким глупцом он был тогда! – А, Пигмей! – сказала королева, когда Сесил вошел в ее кабинет с целью тайно поделиться новостями. – Твоя великая испанская армада – всего лишь горстка рыбачьих лодок. – Она зычно захохотала, а за ней и ее свита. Все смеялись над ним, над его провалом. Ему стоило огромных усилий не броситься прочь. Он выдавил из себя самоуничижительный смешок, однако Елизавета на этом не остановилась. – Я так понимаю, ты считаешь эту стекляшку, – она ткнула пальцем в стеклянную бусину на шляпе пажа, – бриллиантом. – Снова безудержный смех. – А эту собачонку, – она махнула в сторону комнатной собачки одной из фрейлин, – волком! Сесил глянул на придворных: плечи Рэли тряслись от хохота, Кэрью прикрывал рот ладонью, Ноллис вытирал глаза платком. Лишь Фрэнсис Бэкон не смеялся. Он наблюдал за происходящим, скрестив изящные руки на груди, с непроницаемым выражением, словно не решил, на чью сторону переметнуться. – А это, – вставила одна из фрейлин, указывая на цветок, вышитый на ее платье, – розовый куст. Сесилу отчаянно захотелось, чтобы пол разверзся у него под ногами и он исчез; так в театре актеры уходят через потайной люк в клубах дыма. Его выставили ничтожным идиотом, пригодным лишь для жестоких шуток придворных. Я – государственный секретарь, напомнил он себе, я неуязвим. Но ничто не могло развеять унижение; он как будто перенесся во времена детства, когда терпел издевательства мальчишек в доме отца. – А я, видимо, – ввернула карлица Ипполита, – сама королева. – Отлично! – выкрикнул Рэли. На этом дело не кончилось; еще несколько дней придворные придумывали все более изощренные примеры предполагаемой глупости Сесила; якобы он принимает голубей за павлинов, белок за жеребцов, иголки за кинжалы. Теперь о мирном договоре с Испанией, о котором Сесил так мечтал, не может быть и речи. Наверное, Господь карает его за ненависть к Эссексу; нет сомнений, столь сильно ненавидеть грешно. Сесил молитвенно складывает руки, однако не может придумать, о чем попросить Всевышнего. Что бы посоветовал отец? Он бы сказал: «Порой ради достижения цели приходится совершать не вполне добропорядочные поступки, но, если это происходит во благо королевы и государства, такие деяния оправданны». Сесил удрученно вздыхает, представив разочарование отца. Дверь распахивается, выводя его из ступора. Появляется запыхавшийся паж. – Я, кажется, велел оставить меня в покое. – Да, но… – Мальчик нервно сжимает пальцы. – Вас хочет видеть один человек. Он говорит, по срочному делу. – И кто же это? – В комнату входит крупный мужчина. Сесил не узнает его в лицо и по одежде не может определить, кто он. – Сэр Томас Грей, – незнакомец снимает головной убор и кланяется.