Сесил расположился в укромном уголке коридора, ожидая аудиенции. Теперь, когда Эссекс в немилости – он в заточении уже три месяца, и непохоже, что королева его простит, – первый министр возвысился как никогда. Подходит леди Рич в сопровождении сестры. Женщины приветственно кивают, неискренне желают доброго дня. Обе в траурных платьях, хотя никто не умер, – таким способом они выражают поддержку брату, который гниет в тюрьме Йорк-хауса и, по слухам, тяжело болен. Сей пафосный жест вызвал невиданное бурление сплетен, и многие придворные дамы в знак солидарности тоже стали носить черные перья. Королева старательно игнорировала фальшивый траур. Однажды, когда в церкви Святого Климента зазвонил колокол, возвещая смерть графа (разумеется, ошибочно), она поинтересовалась у одной из фрейлин, кто умер, и побледнела, услышав ответ. Даже толстый слой белил не смог скрыть ее волнения. Елизавета схватилась за спинку кресла и сделала вид, будто у нее закружилась голова. Большинству женщин траур не к лицу, но этих двух он даже красит, особенно леди Рич. Ее сестра тоже привлекательна, однако напоминает копию с великой картины: радует глаз, но лишена безупречности и глубины оригинала. Похоже, леди Рич не особенно обращает внимание на внешний вид: если присмотреться, ее наряды небрежно подобраны, к грязному подолу прилипли нитки, щеки не нарумянены, воротник не накрахмален, на ногтях заусеницы, все кое-как. Сесил, для которого порядок превыше всего, неприятно удивлен и озадачен. Тем не менее он по-прежнему восхищается ею, как и в день их первой встречи. Они ровесники, но она с легкостью несет свои тридцать шесть лет и выглядит гораздо моложе, а изможденное лицо Сесила, которое тот утром увидел в зеркале, свидетельствует о каждом прожитом годе. Привлекательность леди Рич не поддается объяснению. Там, где ценится миловидность, истинная красота ничего не значит, возраст не может конкурировать со свежей юностью, острый безжалостный ум должен отравлять обаяние, тем не менее эти качества прекрасно сочетаются и производят сногсшибательное впечатление. И все же Сесил не может понять, чем она так приворожила Блаунта. Тот мог бы заключить выгодный брак с богатой наследницей из знатного рода, однако остается верен женщине, на которой не может жениться, и мирится с тем, что его дети – бастарды. Сам Сесил никогда бы не зашел столь далеко. – И вам доброго дня, дамы. К его удивлению, они останавливаются рядом с ним. Из учтивости ему приходится встать. – Не вставайте, милорд, – с неожиданно теплой улыбкой произносит леди Рич. В ее устах обращение «милорд» звучит так, будто она презирает его за то, что он носит титул по должности, а не по праву рождения. Недавно полученный пост лорда-хранителя Малой печати внезапно представляется Сесилу незначительным. Он нервно стряхивает с рукава пылинку. – Полагаю, вы рады, что лорд Маунтджой получил назначение в Ирландию. – Удержаться от колкости выше его сил. Блаунт всячески пытался убедить королеву в своей неспособности выполнить поставленную задачу, а пташка из Эссекс-хауса нашептала, что леди Рич крайне расстроена отъездом любовника. – Чрезвычайно рада, – отвечает та, не моргнув глазом. – Для него это прекрасная возможность проявить себя. Приятно видеть успех близкого друга. Мы все очень довольны, не правда ли, Доротея? – Сестра согласно кивает. Леди Рич по-прежнему лучезарно улыбается. – У вас усталый вид, Сесил. – Она наклоняется, чтобы взять на руки маленькую собачку, следующую за ней по пятам. – В Теобальде прекрасный сад. Отдых пойдет вам только на пользу. Похоже, в ее приятных словах кроется издевка. Сесил нестерпимо жаждет коснуться ее щеки и проверить, такая ли она бархатистая на ощупь, как кажется. – Государственные дела не могут ждать. – Тогда вам стоит завести питомца. – Леди Рич гладит собачку. – Милое пушистое создание утешит израненную душу. Надеясь, что муки его израненной души не отразились на лице, Сесил выдавливает любезную улыбку. Леди Рич опускает спаниеля ему на колени; он в ужасе сталкивает грязную тварь на пол. Ее сестра подносит ладонь ко рту, делая вид, будто прикрывает кашель. – Бедный Фидес. – Леди Рич снова берет пса на руки, позволяет ему лизать себе лицо. У Сесила все внутри переворачивается, он брезгливо стряхивает белую шерсть с угольно-черных панталон. – Он не привык к отказам. – Ваш брат тоже. По нескольку месяцев дулся, если не получал желаемого. – Сесил мгновенно жалеет, что поддался на провокацию, но сдержаться было невозможно. Как ни удивительно, леди Рич одаривает его очередной улыбкой, совершенно не вяжущейся с ее словами. – Мой брат тяжело болен, почти при смерти. Он заточен в темнице, ему нельзя повидаться даже с любящей сестрой и с женой, недавно родившей дочь. Уверена, с вашим влиянием, – она касается его плеча, – вы могли бы уговорить ее величество позволить мне встретиться с ним хотя бы ненадолго. – Только сейчас улыбка исчезает с ее губ. – Я серьезно опасаюсь за его жизнь. – Мое влияние не так уж велико. Я, как и вы, желал бы, чтобы графа поместили в более мягкие условия, где он мог бы поправить здоровье, однако королева весьма тверда на его счет. – В некоторой степени это правда. Сесила мучает совесть, но он подавляет ее голос. Победитель может быть только один, а воля к победе сильнее принципиальности. Леди Рич склоняется к его уху и шепчет: – Я разгадала вашу игру, Сесил. Не в силах оторвать глаз от ее белой груди, он мгновенно твердеет. От паха к лицу поднимается жаркая волна. Сесил переводит взгляд на мягкую циновку под ногами, сосредоточивается на плетении, считает ряды, делает несколько глубоких вдохов. – На вашем месте, – наконец произносит он, выдавив неискреннюю улыбку, – я бы вел себя осторожнее. – В каком смысле? – вопрошает леди Нортумберленд, уперев руки в бока. – Присутствие вашей сестры привлекает в Эссекс-хаус недовольных союзников вашего брата. – Леди Рич, будто не слушая, воркует над собакой, как над ребенком. – Вероятно, считают, что она займет место графа в его отсутствие. Королева чувствует признаки мятежа. Ей это не нравится. – Всего лишь горстка неприкаянных бедолаг. – Леди Рич с виду совершенно не раздосадована. – Верны они моему брату или нет, не столь важно. Если они думают, будто я займу его место, то крупно ошибаются. Однако в Эссекс-хаусе рады всем. Сам святой Петр завещал нам проявлять гостеприимство. Сесил снова снимает с панталон собачью шерсть, стараясь подобрать достойный ответ. – Вы уверены, что среди них нет Иуды? – Он думает о Фрэнсисе Бэконе, который год назад по собственному почину подробнейшим образом исследовал трактат, сравнивающий Эссекса с Генрихом Четвертым, дабы установить, нет ли в тексте крамолы, способной привести графа на плаху. Когда Эссекс уехал в Ирландию, Бэкон, хитрый лис, пришел прямиком к Сесилу; тот всеми силами пытался воспрепятствовать публикации этой книжонки – еще не хватало, чтобы народ начал воспринимать Эссекса как героя, равного Генриху Четвертому. Следующий шаг – чернь захочет увидеть его на троне. История знает и более необычные случаи, а в жилах Эссекса течет королевская кровь. К счастью, книга не попала в печать, зато теперь пригодится, чтобы выставить графа изменником. Явившись с разбором трактата, Бэкон сделал вид, будто этот визит ничего не значит, однако Сесилу стало ясно – кузен Фрэнсис готов сменить покровителя. Должно быть, теперь он доволен, что сделал верную ставку. Неизвестно, знает ли Энтони, что брат переметнулся. Фрэнсис такую возможность отрицает, хотя он может вести двойную игру – ему достанет на это ума… – Иуда! – прерывает его размышления леди Рич. – Разумеется, нельзя сказать наверняка. Кстати, на Рождество я уеду в Ричмонд, так что почитателям моего брата придется собираться где-нибудь в другом месте. – Она произносит слово «почитатели», будто речь идет не о бунтовщиках, а о восторженных поэтах. Взяв сестру под локоть, леди Рич удаляется в королевские покои. Сесил нервно поправляет воротник и шнуровку на дублете. Его не покидает смутное ощущение, что он остался в дураках. Декабрь 1599, дворец Ричмонд В преддверии нового столетия празднование Рождества сопровождалось еще большим радостным волнением, чем обычно. Королева как будто решила испробовать все возможные удовольствия. Было устроено пиршество невиданного размаха. Во время каждого приема пищи блюдо за блюдом подавали птицу: разнообразные пернатые, включая таких, о которых Пенелопа даже не слышала, – жаренные на сковороде и на вертеле, вареные, печеные, запеченные одна в другой, томленные в горшочках. Далее – мясо: оленина, огромные бараньи мослы, копченые окорока, молочные поросята, толстые ломти говядины, поданные с неудобоваримыми овощами из Нового Света, салаты, пироги, пирожные, крем и сыры. Такое впечатление, что в стране не осталось ни птицы, ни зверя, ни растения, не попавших на королевский стол. Елизавета проводит каждый вечер в богато украшенном бальном зале и не уходит, пока не будет станцован последний танец, спета последняя песня и выпит последний глоток вина. Пожилые фрейлины зевают и клюют носом, молодые танцуют до упаду, протирая подметки туфель, а королева требует продолжения. Пенелопа стоит на галерее. Ей тошно смотреть на шумное веселье, все ее мысли о брате, запертом в Йорк-хаусе. Он страдает от какой-то хвори, не может ни есть ни спать и, возможно, не доживет до конца недели. Несмотря на все ее усилия, ей так и не удалось с ним повидаться. Она даже предложила охраннику жемчужное ожерелье с огромным изумрудом – подарок Блаунта. Драгоценный камень почти возымел надлежащее действие: глаза стражника загорелись, он взвесил изумруд на ладони, однако в последний момент передумал; видимо, в случае согласия его ожидало крайне суровое наказание. Пенелопа молилась Господу до синяков на коленях, хотя в глубине души понимала – чтобы спасти брата, одной молитвы недостаточно. Тревога высасывала все силы. Пенелопа опасалась, что ей не хватит сил держать знамя Деверо в одиночку, ибо от Доротеи поддержки мало. Все ожидали, что именно она предложит чудесное решение, как вызволить Эссекса. Летиция арендовала дом в Ричмонде неподалеку от дворца и постоянно понуждала Пенелопу приложить больше усилий, чтобы спасти брата. – Ты же знаешь, как вести себя с Елизаветой, – говорила она. – Найди способ. В словах матери слышалась горечь, будто та искала, на кого бы возложить вину за неудачи. – Я делаю все, что в моих силах, – отвечала Пенелопа. – Со стороны кажется, будто судьба брата тебе безразлична. – Сейчас нам нельзя ссориться, – уязвленно заметила она. – Я люблю его не меньше вашего. – Ты права. – Летиция в отчаянии развела руками: – Эта женщина отнимает у меня всех, кто мне дорог. Пенелопа замечает сидящую в стороне Молл Гастингс. Ей тут же вспоминаются покои фрейлин, сплетни, любовные интриги. Какой незамысловатой была ее жизнь, хотя тогда ей так не казалось. Взбалмошная Молл, сварливая кузина Пег – она умерла при родах – и Марта. Что стало с Мартой? Молл так и не вышла замуж, ей пришлось всю жизнь провести при дворе. Как дружно они оборачивались при виде Сидни! В памяти всплывают строки: «Душу мне не береди / И блаженством награди»[31]. Теперь, когда с возрастом пришла мудрость, Пенелопа понимает, что Сидни с помощью поэзии создал женщину, которая не существовала в реальности, но до сих пор живет в его стихах и будет продолжать жить даже после ее смерти. Пенелопу часто путают с образом, порожденным гением Сидни, – все, кроме Блаунта: он единственный знает, какая она на самом деле. Ее скорбь по сэру Филипу до сих пор неутолима. Нельзя потерять еще и брата. Пенелопа многократно обращалась к королеве с просьбой разрешить свидание с Эссексом, но тщетно. А сейчас, в Рождество, Елизавета с головой погрузилась в удовольствия и больше не принимает прошений. Господь призывает к умеренности во всем: вряд ли Ему угодны столь буйные празднества. Взглянув вниз, в зал, Пенелопа замечает рядом с королевой Блаунта: тот в очередной раз исполняет веселую балладу. Елизавета безудержно хохочет и требует повторения. Сама Пенелопа старается держаться подальше; последняя аудиенция прошла холодно, и она опасается, что вскоре и ее попросят покинуть двор. Колесная лира заводит разудалую рождественскую мелодию. Придворные выстраиваются, готовясь танцевать. Королева хлопает в такт. Несмотря на размалеванное лицо и пышно украшенное платье с неприлично низким вырезом, она выглядит старухой. Ее зрение неуклонно ухудшается, а нетерпимость и упрямство с каждым днем возрастают. Неудивительно, что ее подданные, – простые люди, живущие вдали от двора, – полны недобрых предчувствий; в обществе зреет беспокойство. Никто не посмеет сказать об этом вслух, но все опасаются, что она умрет, не назначив преемника, и воцарится хаос. Елизавета по-прежнему живет славным прошлым, однако Англия ослаблена, народ голодает, над страной нависает угроза испанского вторжения. Неопределенность, словно яд, просачивается в каждую трещину. Вполне объяснимо, что люди обратили свои взоры на Эссекса. Он стал их надеждой, но теперь… Пенелопе больно думать о том, что ее брат томится в одиночной камере. – Смотри. – Доротея указывает взглядом на королеву. Та под руку с Блаунтом направляется в зал, где начинается очередной танец. В прошлое Рождество с ней танцевал Эссекс. А теперь на его месте Блаунт, и вскоре он будет терпеть лишения в ирландской грязи. – История повторяется, – шепчет Пенелопа. Тревога тяжким грузом давит на сердце, туманит зрение. Ее муж тоже здесь, бродит по залу, пытаясь снискать расположение членов Тайного совета; в деле Эссекса Рич совершенно бесполезен, но даже он прилагает все усилия, чтобы помочь графу. По крайней мере, его сундуки по-прежнему полны: благодаря вмешательству Пенелопы супруг не проиграл земельный спор. Там же рыскает Сесил со своими приспешниками; он поднимает глаза, ловит взгляд Пенелопы и резко отворачивается. Она с дрожью отвращения вспоминает их позавчерашний разговор в Уайтхолле; он смотрел на нее, словно на жареного цыпленка на пиршественном столе, аж мурашки по коже. Колесо Фортуны вознесло Сесила на небывалую высоту, а члены семьи Деверо, напротив, теряют власть. Влияние этого человека воистину безгранично. Все помыслы Пенелопы сейчас о том, как развернуть колесо в другую сторону. Она не сомневается – за назначением Блаунта в Ирландию стоит Сесил. Позавчера тот держался с таким безразличием, словно все они – марионетки, разыгрывающие пьесу его сочинения, а он – невидимый кукловод. Пенелопа утешает себя тем, что благодаря Сесилу Блаунт будет командовать величайшей армией, которую когда-либо собирала Англия. Она рассеянно трогает кожаный кошель, спрятанный под одеждой. Сесил мнит себя всеведущим; остается надеяться, что кое о чем он все же не догадывается. Сесил шепчется с Фрэнсисом Бэконом. Пенелопа давно подозревала, что хитроумному Фрэнсису нельзя доверять, и теперь видит тому подтверждение. Его брат Энтони первый обнаружил, что Фрэнсис переметнулся в другой лагерь. «Ничего не предпринимайте, миледи, – посоветовал он. – Будем молча наблюдать. Возможно, нам удастся обратить это знание себе на пользу». Энтони так глубоко предан семье Деверо, что ради Эссекса готов поступиться братской любовью. Колесная лира продолжает завывать, монотонное гудение проникает в череп. Предметы начинают слегка расплываться – верный признак мигрени, сулящий несколько мучительных часов в темной комнате. – Пенелопа! – Голос Доротеи возвращает ее к реальности. – Кажется, Блаунт пытается привлечь твое внимание. – Пенелопа смотрит в зал: действительно, Блаунту удалось вырваться из когтей Елизаветы. – Поднимайся, – одними губами произносит она. Тот начинает пробираться к лестнице. – Как думаешь, если дойдет до самого худшего, Нортумберленд будет на нашей стороне? – спрашивает она сестру. – До самого худшего? – Доротея в ужасе. Бедняжка уверена, что все истории заканчиваются счастливо. – Спрашиваю просто на всякий случай, – безмятежно произносит Пенелопа, но Доротея остается в унынии. – Мой муж почти со мной не разговаривает, – признается она. – Говорит, мои семейные неприятности его не касаются. – Думаешь, он за Сесила? – Честно говоря, мне кажется, он не хочет принимать ничью сторону. Впрочем, до этого не дойдет. Королева простит нашего Робина. На сей раз все по-другому, думает Пенелопа, но потом ей приходит в голову: к чему строить планы, когда Эссекс при смерти? Наверное, она просто не может представить жизнь без него. Если бы ей удалось добиться, чтобы брата отпустили под ее присмотр, она поставила бы его на ноги. К горлу подступает комок. – Разумеется, простит. – Пенелопа через силу улыбается Доротее. Ее не покидает мысль о том, что понимать под «самым худшим». Вариантов несколько, и все плохие: Эссекс умрет в заточении, его отправят гнить в Тауэр или казнят за измену. Пенелопа вспоминает перышко на его плече – оно выпало из подушки, невероятным образом оказалось под кожей, а стоило его вынуть, медленно опустилось на пол. Не иначе это было предзнаменованием грядущего падения. Голову пронзает вспышка боли. Пенелопе представляется, как Сесил дергает за ниточки, королева же, сама того не подозревая, пляшет под его дудку. Пока она отказывается назначить наследника, Сесил стравливает потенциальных претендентов на трон – разумеется, с выгодой для себя. Если бы Пенелопа не испытывала к нему столь сильного отвращения, то, пожалуй, восхитилась бы его коварством. Ее наполняет решимость сделать все возможное, чтобы преемником Елизаветы стал Яков Шотландский, – ради Англии и ради своей семьи, – однако влияние Пенелопы ослабло. Но сейчас важнее всего освободить брата. Кто-то берет ее за руку; это Блаунт. Они отходят в тень, чтобы снизу их не было видно. – Я убедил королеву позволить мне остаться еще на месяц, до февраля, – говорит он. – Нужно быть благодарным даже за мелкие милости. – Пенелопа старается не думать о его отъезде. Такие мысли отнимают силы, подавляют волю. – Я хочу тебя, – хрипло произносит Блаунт, словно лишь в ее объятиях может забыть о смерти и жестокости, с которыми ему предстоит столкнуться. – Здесь Рич. – Оба знают, что она должна создавать видимость приличий и играть роль добродетельной супруги. Провести ночь с любовником, когда законный муж здесь, при дворе, – это чересчур. Они привыкли, что им приходится наслаждаться друг другом лишь урывками – их любовь уже девять лет растягивается и гнется, чтобы подстраиваться под жизнь посторонних людей.