–Я боюсь потерять его. –Ты и дома-то его не часто видишь. И потом: дети когда-нибудь вырастают и покидают родителей. –У Филдингов, я смотрю, всё наоборот: старики покидают дом в поисках новых перспектив,– огрызался адвокат,– И мне кажется ненормальным тот факт, что дети должны идти на поводу у причуд взрослых и покидать дом в столь юном возрасте. –Если Джозефу станет хуже, можно отправить его в поместье в Кембрийские горы, к Вашей сестре, Норман,– пожал плечами Филдинг. Доктор, забыв об остывающем взваре, с интересом слушал перебранку. Затем, как знаток, попытался отговорить Остина от поездки в пагубные земли Андаманских островов, но старик твердолобо стоял на своём. Не помогло и напоминание о том, что некогда судья сам был не сторонник паломничества. Филдинг-старший не покинул дом, пока не оформил Джозефа в Итон. Трясясь вместе с Сэндлером-младшем в карете, Руперт спросил у мальчика: –Жаль уезжать? –Раз я никому не нужен – не жаль,– обиженно процедил Зэф. –Отец очень тебя любит. Он не хотел тебя отпускать. –Знаю. Это всё дед и мачеха. Наяда ждёт своего ребёнка, и я для неё, как неприятная мозоль. А дед всегда скакал вокруг своей любимой дочери, ублажая и потакая всем её капризам. Я похож на мать, а они, видно, за что-то на неё взъелись. –Ваша мама, сэр, в свою очередь была похожа на миссис Джобет. –А, так это бабуля их чем-то допекла?– затаил зло ребёнок на деда и Наяду. По истечению путешествия, через несколько дней, они прибыли к месту назначения. Орин вышел их встречать. Пятнадцатилетний парень похлопал слугу, потрепал вихры Джозефа. Отвёл приезжих в отведённую для них комнату для разговоров. Руперт рассказал Орину о том, что его отец уплыл миссионером к берегам Индокитая в Бенгальский залив то ли на Андаманские острова, то ли на Никобарские. Юноша повесил голову. Отец был суровым, но в то же время очень дорогим человеком. –Я читал переводы французского аббата Ренодо, где говорится, как двое арабских путешественников побывали на тех островах. Они описывали жителей: чёрный цвет кожи, кучерявые волосы. Ели дикари сырое человеческое мясо,– вспоминал с тревогой упоминая о тех местах Орин. –Белые люди хорошо вооружены, их не так просто съесть,– успокаивал молодого хозяина слуга,– Мистер Остин Филдинг разделил состояние между Вами и Наядой. Львиная доля состояния, конечно, оставлена Вам. И дом в Милфорд-Хейвене числится за Вашей Милостью. –Я напишу сестре, чтоб не тратилась на покупку собственного дома, я ведь большей частью буду в плаваньях. А она так любит наш город…Ей будет скучно сидеть в горах и смотреть на стада овец. –Как бы Вам позже не пожалеть об этом решении… –Брось, Руперт. Вместе веселее. –Осмелюсь сказать: у Вашей сестры сильно испортился характер. –Ерунда. Я повторюсь: моряки на суше бывают редко. Орину Филдингу пришлось ни раз краснеть за племянника, который хоть и был смышленый не по годам, но мог дерзить офицеру или отказаться от выполнения приказа, что у военных приравнивалось к преступлению. Вместо опёки Джозеф Сэндлер частенько получал родственный подзатыльник от дяди, которого оскорбляла такая манера поведения малявки. Зато солдатская муштра подействовала благоприятно для здоровья. Бег и тренировки закаляли юное тело. Новый друг Зэфа, такой же курсант, заваривал ему траву, привезённую его отцом из далёких колоний в Индии, эти отвары быстро вылечили и укрепили желудок. Беула прохаживалась по комнатушке садовника, посасывая длинный мундштук. Табачный дым мелкими клубами струился из сигареты. Спенсер обвиняла Бернхарда: –Ты приходишь ко мне, как к жене, из чувства долга. –Да, я привык к тебе,– не отпирался Берни, развалившись на диване,– Да, наши встречи стали тусклы. Женщина продолжала тираду: –Я не могу так больше. Это мелко и паршиво встречаться вот так наспех, за спиной у твоей жены и моей сестры, прячась от всех людей. –Что плохого в том, что у нас есть тайна? –Я не буду больше ждать тебя. –Скажи проще: я тебя разлюбила. –Да, Бернхард, я тебя уже не люблю. Нельзя любить призрак. –Можно. Супружеская любовь остывает ещё быстрее. –Ты, как всегда, прав. –Может, повременим со встречами месяца три-четыре? –Нет, Бернхард, ты больше не войдёшь в мой дом. У меня появилось отвращение к тебе. –Как скажешь, я тоже устал от тебя. Странно, однако, тебя жалит совесть, выгораживая себя, сосредотачиваясь на моём образе. Но что мы будем делать с Фрэдди? –Ты беспокоишься о нём, зная, что у меня денег гораздо больше? –Дело не в деньгах. Ребёнку нужно общение с близкими. –Но разве я запрещаю тебе видеться с сыном? –Значит, Фредерик так и будет жить в приюте? –Не смеши меня, Берни, ты хочешь забрать мальчика в свой дом? –Ни в коем случае. Он видел меня ни раз, и всё выложит Августе. Я думал, ты усыновишь его. –Я подумаю, как сделать это без пересудов. Совместная жизнь Наяды и Нормана не приносила обоим счастья. Не могли они преодолеть скованности и в постели. Иногда руки Нормана тянулись к интимным местам жены, но на пол пути останавливались: почему он первый должен дарить ласку? Его жена никогда не хочет прижаться к нему…Они не любят друг друга…Их связывает лишь редкий секс, как нудная обязанность. Всё же ноги в очередной раз сами вели его в спальню Наяды. Заслышав его шаги, женщина нырнула под одеяло. Разглядывая бугорок из одеял, мужчина надсмехался: –Наяда, почему тебе не хочется глянуть: правильную ли позу я принял? Не противоречит ли эта поза благопристойности? Не навредит ли твоему честолюбию? –Сволочь!– ругнулась жена, как кухарка, резво отбросила одеяла и запустила в Нормана подушкой. –О, ты, как всегда, наглухо забинтована сорочками и шалью, словно египетская мумия…Впечатляет… –Пижон! Зачем ты вообще пришёл в мою спальню? –Действительно, что могло понадобиться мужу ночью в спальне жены? Может, он искал ласку? –Ты – извращенец! Как можно требовать ласки от женщины, которая ждёт ребёнка? –Хорошо, я – извращенец, а ты – недочеловек. И имя у тебя даже нечеловеческое: Наяда. Вот ты и холодна, как все рыбы-русалки. Оттавия постучала в комнату Артура. –Кто?– раздалось из-за дверей. –Это я, сынок. Дверь распахнулась. –Ты пришёл поздно, я беспокоилась. Много возни с бухгалтерией? –Нет, мама. Я прошёлся по вечернему городу. –О, это опасно. В поздние часы по улицам шляется пьяная матросня.