Но я переключаю свое внимание на их разговор. «В какой школе вы учились? Какие предметы посещали? Когда родились? Где? Чем зарабатываете на жизнь?» Келвин кивает — к последнему вопросу он подготовился. Хотя Конституция США Первой поправкой защищает свободу самовыражения, нам пришлось согласиться с Джеффом, что рассказ про игру на улице может навредить репутации Келвина как музыканта с классическим образованием. — Я играл в составе нескольких групп, — говорит Келвин, — и выступал на разных площадках. — Например? — не поднимая головы, интересуется Доэрти. — В клубе «Дыра», — отвечает Келвин и подмигивает мне. — В Бауэри. В кафе «Wha?». В «Arlene’s Grocery». Да много где. Офицер Доэрти поворачивается ко мне и улыбается. — Это ваш первый брак? — Да, сэр. — И свидетельство о браке у вас с собой? Пока я снова нервно копаюсь документах, Келвин подается вперед и показывает на нужный. — Вот он, mo croi [в переводе с ирландского «сердце мое» — прим. перев]. С трудом сумев пробормотать слова благодарности, я протягиваю бумагу Доэрти. — Холлэнд, ваши родители присутствовали на церемонии? — Мои родители… нет, — отвечаю я. — Они не любят летать, а все случилось так быстро, — я стараюсь взять под контроль нарастающую панику. — Так что были только мы вдвоем и близкие друзья. — И никого из родственников? Я ощущаю собственное еле заметное расстройство. — Нет. Офицер Доэрти что-то записывает и кивает. Полагаю, этой информацией он уже владел. — А что насчет ваших родителей, мистер Маклафлин? — Их тоже не было, сэр, — чуть поерзав на стуле, отвечает Келвин. Доэрти делает паузу, чтобы осмыслить услышанное, а потом продолжает писать. У меня возникает желание пояснить и защитить Келвина. — У младшей сестры Келвина ДЦП. На медицинские расходы уходит немало денег, поэтому его родные не смогли себе позволить прилететь в Нью-Йорк. Мы надеемся, что приедем к ним летом и отпразднуем. Глянув сначала в мою сторону, Доэрти с сочувствием смотрит на Келвина. — Мне очень жаль, мистер Маклафлин. Но зато я слышал, Ирландия летом просто прекрасна. Келвин берет меня за руку и мягко сжимает. Доэрти озвучивает новую партию вопросов, и на этот раз под прицелом оказываются моральные качества Келвина. Тот блестяще справляется. Едва я начинаю расслабляться и думать, какого черта я вообще переживала, как офицер Доэрти, немного покашляв, закрывает блокнот и смотрит на нас. — Итак, Келвин и Холлэнд, мы переходим к заключительной части собеседования, когда нам нужно подтвердить подлинность этого брака — уверен, об этом вы уже в курсе. Слышите звук, да? Это мое сердце падает куда-то вниз, будто кирпич, сброшенный с крыши. — Только представьте себе: есть пары, которые не влюблены друг в друга, — когда Доэрти откидывается на спинку стула, тот издает неприятный скрип. — И они приходят сюда, чтобы мошенническим образом получить грин-карту, — он говорит это так, словно подобный подход — самое абсурдное из всего, что ему когда-либо доводилось слышать. Мы с Келвином переглядываемся, стараясь выглядеть удивленными. — И моя работа — выяснить, не так ли это. Выявить подозрительные моменты. Должен напомнить вам, что вы находитесь под присягой и что наказанием за лжесвидетельство служит срок пять лет в федеральной тюрьме и/или штраф в размере 250000 долларов. Я тревожно сглатываю. Потом еще раз. Перед глазами встает образ меня, одетой в оранжевый комбинезон, и я изо всех сил сдерживаю истерический смех. — Я задам вам несколько вопросов, чтобы оценить, способны ли вы доказать подлинность вашего брака. Для начала, есть ли у вас документы, его подтверждающие? — Свидетельство о браке, — говорю я и вытаскиваю его из папки. — Договор аренды, — кладу его перед Доэрти вместе с еще несколькими бумагами. — А вот копии счетов за коммунальные платежи и наш совместный счет. — То есть у вас уже совместные счета есть? — Да, мы уже успели заняться кое-чем совместно. Э-э-э, я имею в виду открытие счетов, — добавляю я и густо краснею. Келвин поднимает руку, чтобы спрятать улыбку. — Хотелось бы на это надеяться, — тоже с улыбкой замечает Доэрти и снова переключается на свой список. — Келвин, где училась Холлэнд? — В Йеле, а потом в Колумбийском, — отвечает Келвин. — Диплом она защищала по английскому языку, а магистерскую по писательскому мастерству. — Писательское мастерство! Ух ты, — Доэрти с удивлением поднимает голову. — Да, сэр. — Скажите, Холлэнд, где вы с Келвином познакомились? — Мы познакомились… — словно в замедленной съемке, шестеренки в моем мозгу останавливаются и замирают, — в метро, — согласно нашему плану, я должна была ответить, что мы ехали в одном вагоне, и помалкивать про то, как Келвин зарабатывал на жизнь, играя на станции, чтобы он мог рассказывать только о кавер-группах и концертах. Господи боже, мой рассказ вообще не должен был привлекать лишнее внимание. Поэтому я не имею ни малейшего понятия, с чего это вдруг у меня вырвались следующие слова: — До этого я наблюдала, как он играет. От такого провала — когда тщательно продуманная история летит в тартарары, — я мысленно кричу. — Вы имеете в виду клубы? — приподняв брови, уточняет Доэрти. Исправь ситуацию, Холлэнд. Скажи «да». — Нет, — вот же че-е-ерт. — На станции «50-я улица». — Я играл там пару раз в неделю, — с легкостью приходит мне на помощь Келвин. — Больше для удовольствия, нежели ради денег. Доэрти кивает и что-то пишет в блокноте. — Время от времени я слышала его музыку, когда проходила мимо, а однажды решила остановиться и посмотреть, — говорю я и сглатываю, параллельно задаваясь вопросом, сейчас у меня случится нервный срыв или чуть позже. Но мне явно не везет, и приходится продолжать: — Просто не смогла отвести от него взгляд и… Иногда я ездила на метро, даже когда в том не было нужны, лишь бы послушать, как играет Келвин. Боясь встретиться с ним взглядом, я смотрю прямо перед собой — туда, где от лысой головы офицера Доэрти отражается свет люминесцентных ламп. — Я слышал немало разных историй, но такой еще ни разу, — говорит тот. — Это очень романтично. И сколько прошло времени, прежде чем вы с ним заговорили? Ради всего святого, Холлэнд, замолчи уже. — Полгода. Ко мне медленно поворачивается Келвин. Бли-и-и-ин… — Боже мой, вот это да, настоящая любовь! — восклицает Доэрти и снова пишет в своем блокноте, а я чувствую, что страшно вспотела. — Келвин, а на что первое вы обратили внимание в Холлэнд? — На ее глаза, — как ни в чем не бывало отвечает Келвин, несмотря на то, что наша история претерпела серьезные изменения. — Когда Холлэнд заговорила со мной в первый раз, мы пообщались совсем немного, но я сразу же запомнил ее глаза. Они гипнотизируют. Он обратил внимание на мои глаза? Они гипнотизируют? Келвин действительно помнит, что я заговорила с ним в ночь атаки того «зомби», или же просто подыгрывает? Но насладиться моментом я не успеваю, потому что офицер переводит взгляд на меня и уточняет: — Холлэнд, а вы помните, что именно сказали? Я снова чувствую себя ужасно неловко. — Кажется, пробормотала что-то про его музыку. Келвин кивает. — Она сказала «Я обожаю вашу музыку», а потом… немного спотыкаясь, ушла. Я смотрю на него и смеюсь. И чувствую ликование: он помнит. — Мы в Бруклине напились с Лулу, — говорю я ему. — Это я уже успел выяснить, mo stoirin.