б) выполнять индивидуальные маневры (спираль-спираль, сальто, спираль-спираль, сальто) в свободном падении; в) приземлиться в трех прыжках на расстоянии не более 10 метров от центра зачетного круга; г) сдать письменный экзамен действующему инструктору, старшему инструктору, инструктору-экзаменатору, инспектору по безопасности или члену Президиума ФПС. Владельцу сертификата В разрешено выполнять под контролем инструктора следующие виды парашютных прыжков: — одиночные затяжные (стиль, фристайл) и на точность приземления, — на ГА, после прохождения соответствующей подготовки, в группах до 8-и человек при нахождении в группе не менее 2-х парашютистов категории С или Д. — скайсерфинг — участвовать в соревнованиях по освоенным видам прыжков». Глаза по десятому разу проходили врученную в аэроклубе памятку. Сегодня Егор подался туда спонтанно, прямо с очередного поспешно завершённого фотосета. Девки ему попадаются реально как одна, карма у него, что ли, такая? Так же не бывает в жизни, есть же в ней и нормальные, и достаточно, но почему-то именно его Вселенная то и дело сталкивает нос к носу с девчатами весьма и весьма легкомысленными. Каждый. Гребаный. Раз. Будто зная, что именно такое поведение способно стать тем самым триггером, от которого башню сорвёт. Будто говорит: «Пока не научишься с собой справляться, пока не пересмотришь свое отношение к людям, будут тебе только такие». Кому рассказать — не поверят, на смех ведь поднимут. Скажут: «Ты, Рыжий, ку-ку…». Это заговор. Отморозиться-то ему вновь удалось, даже вроде не сильно обидел, вот только в процессе съемки опять волной раздражения нежданно окатило, и ему пришла в голову спасительная мысль, что смыть с себя негатив получится, сиганув с парашютом метров эдак с двух тысяч. Парочку раз. Только домой за парашютной книжкой и высотомером пришлось заскочить: остальное снаряжение он привык арендовать непосредственно в клубе. Там-то ему эту памятку и вручили, и теперь, бросив ее на кухонный стол и опершись на подоконник, Егор в задумчивости разглядывал пестрый лист и размышлял о том, долго ли еще собирается провоцировать жизнь, и чем оно всё в результате кончится. Зачем вообще ему всё это? Для чего? Чтобы чувствовать себя живым, чувствовать каждую её минуту, каждый момент? Чтобы, успешно выполнив очередной прыжок или, выжав из «Ямахи» всю скорость, на которую та была способна, и благополучно при этом добравшись из пункта А в пункт Б, доказать себе, что Влада ошиблась? Так весь его тридцать первый год еще впереди. Ну, или, по крайней мере, его часть — она про осень говорила. Потому что от всего устал, от себя устал, по-прежнему не видит выхода из западни и неосознанно создает ситуации, которые могут помочь со всем этим покончить? Так они все благополучно разрешаются. Что-то этой жизни от него еще надо, что-то он, видимо, не сделал или ей должен, или… За стенкой теть Надя возмущенно высказывала своей дочери. Не разобрать, что там у них. Что-то про то, что у малой ветер в голове с некоторых пор свистит. Что-то про то, что такими темпами на этой работе она не задержится, что-то про дурь, которую пора бы уже вытрясти из башки. Интересно, теть Надя и впрямь считает, что вправе контролировать малую до тех пор, пока смерть не разлучит их? Значит, пятьдесят прыжков. Из них «не менее пяти прыжков с задержкой раскрытия парашюта на тридцать и более секунд», «не менее пяти минут контролируемого свободного падения в сумме», «индивидуальные маневры в свободном падении» — ради сертификата В придется напрячься. Всё это не только время, но и деньги. И растущие риски. А дальше — сертификаты C и D, там речь идет уже о двухстах и пятистах прыжках соответственно, зато время свободного падения здесь увеличивается до целых сорока, а то и сорока пяти секунд. Затяжные, конечно, манят… То, что недоступно ему тут, на земле, компенсирует небо. Правда, чем дальше в лес, тем больше шансов из леса не вернуться, и нужно отдавать себе в этом отчет. Три прыжка из десяти тысяч заканчиваются смертью, один из тысячи — травмой. Причинами могут стать неправильное приземление, нераскрытие запасного парашюта, раскрытие резервного на слишком низкой высоте, неисправность оборудования и множество других факторов. Ну а с другой стороны… Ну разобьется, и? Чему быть, того не миновать. Конечно, здесь есть, чем заняться, и он занят, он эту щемящую пустоту вымещает, выпихивает из себя, как умеет, но… Главного нет. Человека. Не ради кого задерживаться. И давно уже окрепло подозрение, что и не появится. Возможно, это и есть его диагноз. Возможно, неизлечимый. Внезапный звонок в дверь отвлек от задумчивого разглядывания памятки. Егор, вообще-то, собирался выйти на балкон, чтобы перекурить мысль о том, так ли уж ему нужен этот сертификат, но не успел. Гостей он сегодня не звал, никого не ждал, да никто и не предупреждал, что заскочит. Странное возникло ощущение. Трель раздалась ровнехонько в тот самый момент, когда в голову закралась тревожащая, болезненная мысль о людях в его жизни, точнее, об их отсутствии. Вселенная продолжает с ним играться. «Кто бы ты ни был, никого нет дома» Второй раз. Настойчивые… Бесшумно преодолев коридор, Егор неспешно подошел к двери, открыл глазок и замер: решительный настрой притвориться мёртвым мгновенно улетучился, стоило узнать слегка искаженный линзой силуэт. Вот уж кого-кого, а её он по ту сторону обнаружить совершенно не ожидал, хотя казалось бы… Вот уж кому-кому, а ей отрыть рука сама тянется. Душа — если она, конечно, у него есть — тянется. А если души нет, значит, кто-то наверху, нащупав его болевые точки, успешно тянет теперь за жилы. После недолгих размышлений кисть все же легла на дверную ручку. Еще пара секунд промедления — и вторая повернула замок. Ну, здравствуй, детство. Давно не виделись. Лицо напротив выразительное. Вроде стоит, молчит, смотрит во все свои синие глазища, а в глазищах-то всё и написано. «Спасите-помогите», — прочтение примерно такое. Гитара за плечом — вот что не многим менее интересно, чем само её здесь появление в гордом одиночестве. И ведь даже не в пижаме. — Что, малая, из дома выгнали? — усмехнувшись, Егор посторонился с прохода, показывая Ульяне, чтобы не мялась и проходила. — Бунт продолжается? Уля быстро юркнула в прихожую, аккуратно прислонила к стенке гитару, вздохнула, вскинула на него глаза и как-то беспомощно спросила: — Ты очень занят? Мысль, возникшая в следующее мгновение, обескуражила и напугала. Потому что звучала она просто-таки до безобразия громко и ясно: «Не для тебя». Потому что еще раз: очень, очень неприятно падать с высоты своих надежд. Уж лучше вообще ничем их не подпитывать, ничего не ждать. Как там в одной песне поется-то? Дословно не помнит, однако смысл припева в том, что чем выше летишь, тем больнее падаешь, хотя ощущения при этом незабываемые{?}[Земфира — Ощущения]… Так вот — не хочет он никаких ощущений! Но сказать всегда легче, чем сделать. Потому что говорить себе ты можешь что угодно, а нутро твои соображения выслушает, покивает: «Да-да, Егор, конечно. Конечно-конечно…», и тут же покажет, что плевать оно хотело с Останкинской телебашни на то, что ты там думаешь. Потому что главное не что думаешь, а как чувствуешь. Малая явилась одна, без конвоя в лице Стрижа, волоком никто её сюда не тащил, по собственной доброй воле пришла, по своему желанию. И это — давай, Чернов, начистоту, — воодушевило. Страх и радость одновременно — что может быть более… странным, сбивающим с ног и с толку? — Проходи, располагайся, — ощущая, как с плеч сдвинулась каменная плита, ответил Егор. — Время есть. Я пойду перекурю, две минуты. На кухне вода, чайник можешь включить, в холодильник залезть — чувствуй себя дома. Кивнув, Ульяна тут же проследовала в указанном направлении, а он достал из кармана куртки пачку, прикрыл дверь в родительскую спальню и отправился на кухонный балкон. Вот только о чем он там думать-то собирался? О сертификате, времени и деньгах, которые на его получение уйдут? О том, так ли ему эта бумажка необходима или всё это просто очередная блажь? Хрен там он подумает теперь, фокус внимания уже переключился, причем с концами. В его доме гости — прямо за спиной, за стеклянной дверью, хозяйничает малая, — а ему спокойно, чего с ним в присутствии людей на его территории в принципе не бывает. И тоскливые мысли не мучают. И ведь не первый раз ловит себя на том, что в его бестолковую, неупорядоченную, даже хаотичную жизнь она приносит ощущение умиротворения, просто маяча где-то в поле зрения. Черт знает, как оно работает, если не думать. А если подумать… Ничего не проходит бесследно. И двадцать два года жизни — да, пусть последние двенадцать-тринадцать не бок о бок — не прошли бесследно. Пусть хозяйничает, пусть здесь всё хоть вверх дном перевернет. Пусть заглядывает чаще. Без свиты. Задумался. — Где летучие мыши-то? — тихо усмехнулась соседка, вставая в полуметре и зеркаля его собственную позу: облокачиваясь локтями о мокрые от моросящего дождика перила и устремляя взгляд на каштан. Егор вздрогнул. Его тишину нарушили, но никакого раздражения по-прежнему не чувствовалось, наоборот. Будто так и надо. Будто всегда так и было. Будто не случалось провала длиной в полжизни. — Добровольно пришла подышать канцерогенами? — увернулся он от ответа. Похоже, этих мышей ему теперь при каждом удобном случае будут припоминать. И он не против, но есть вещи и поважнее мышей в этой жизни. Например, понять, что она все-таки тут делает. — Мой отец курил… И ты курил. Я выросла в этом дыму, у меня с ним приятные ассоциации, он мне привычен, — просто ответила Ульяна. Честностью веяло, и от честности этой заболело. — «Приятные…». — Бывает даже, скучаю, если долго не чувствую запах сигарет. Иногда даже думаю, не попробовать ли, но это дурь, конечно. «Еще какая…» Нет, прошлое он обсуждать не готов. Да и малая вряд ли, отреагировала просто со свойственной ей прямотой, да и всё. — Что мать? Что в этот раз не по ней? Уля глубоко вздохнула, заставляя невольно повернуть голову в свою сторону. К этому моменту выражение «Спасите-помогите», так ярко проступавшее на её лице на пороге, сменилось на иное: теперь на нем отражалось относительное спокойствие. Лишь линия губ стала уже. — Увидела на кровати гитару, поинтересовалась, как работа поживает, и раскричалась, когда я честно ей сказала, что сегодня никак, — процедила она сквозь зубы. — Ей кажется, что её дочь не в состоянии самостоятельно распределить время, задачи, расставить приоритеты, да и вообще… Как будто мне двенадцать лет. «Да, пора бы уже свыкнуться с мыслью, что тебе и впрямь не двенадцать» Сложно. По крайней мере, вчера, когда малая в запале рассказывала ему, что такое пилон, о чем он только не успел передумать, в том числе, о том, что это по-детски неразумно — так рисковать собственной шкурой. Спрашивал себя, неужели она не отдает себе отчет, что на кону? Следом, правда, в голову подъехала резонная мысль, что и сам он ничем от неё не отличается. О той девахе из «Пентхауса» усиленно старался не вспоминать. Но ты поди попробуй покомандуй своими извилинами. Прикажи себе не думать о синих медведях. Удачи. — А гитару где взяла? — зацепившись за возможность сменить тяжелую тему на куда более приятную, спросил Егор. Ухватилась. Расслабилась тут же, будто про разлад в семье вообще речи не шло. — У Юльки, — глаза озорно блеснули, а губы растянулись в ребяческой улыбке. — Она у нее уже лет десять стоит без дела. А я вот на вас посмотрела и вспомнила, что ведь и сама когда-то хотела попробовать. Давно. Когда хотела, свободных денег не было, потом забылось. Ну и… Весь день пытаюсь что-то, а ни фига не получается. Уже все пальцы горят, если честно, а на выходе какой-то шлак. Малая смешная. За день ни один инструмент не освоишь. Учиться вообще можно всю жизнь — чему угодно. Полировать и полировать, стремясь к совершенству и понимая, что совершенство недостижимо, потому что оно — в голове, оно — объект твоей и чужой оценки. Плюс сама гитара наверняка пребывает после столь длительного отдыха в весьма плачевном состоянии. Последнее решил озвучить. — Ну так она, скорее всего, разлажена, — буднично произнес Егор. — За десять-то лет. Натяжение струн ослабло, да и сами они наверняка уже изношены. Надо заменить, гитару настроить. Пошли посмотрим. А пальцы гореть перестанут, но не сразу, а когда ты мозоли наработаешь. С месяц регулярных тренировок — и про болевые ощущения забудешь. — Мозоли?! — Уля удивлённо округлила глаза. — Покажи! Егор в ответ лишь усмехнулся. Смешная. И наивная. Мозоли, конечно, а как еще? Развернул к ней ладонь. Он уже не помнит, каковы наощупь «нормальные» подушечки пальцев. Наверное, мягкие и отзывчивые к касаниям. Подушечки его пальцев «свалялись», сплюснулись, стали грубыми и нечувствительными, с несходящими темными бороздками от жестких струн. Где-то иссушенная кожа трескалась и облезала. Так себе зрелище. Не для маленьких воздушных созданий. У малой чуть нервно дёрнулся уголок рта, во взгляде проявился испуг. Правильно, пусть знает, к чему готовиться. Пусть подумает хорошо, надо оно ей или нет. — Давно ты играешь? — чуть помолчав, спросила она. То ли прикидывала, как долго её собственные пальцы будут обзаводиться такой броней, то ли просто из любопытства. Оно всё, впрочем, неважно. Важно, что они в принципе болтали, фактически как ни в чем не бывало, и спокойствие это, и чувство согласия с происходящим, ощущение привычности момента продолжало сохраняться внутри. Ему словно кто-то сейчас показывал, что он может вернуть себе что-то очень ценное, отобранное. Нет, по глупости отпущенное и похеренное. Конечно, по глупости — из-за представления о себе самом, которое жить ему мешает, из-за уязвимости к чужой оценке. Вопросы к себе, очевидные ответы на них и мнение посторонних составили когда-то фундамент самовосприятия, и это восприятие, несмотря на все усилия близких, в последствии и стало цианистым калием, отравляющим его отношения с людьми. Хорошо помнит слова одного старичка-специалиста, по которым мама после переезда в Москву начала его водить. Прием закончился, Егора попросили подождать за дверью, а он подслушал. «Вы поймите, Валентина Ивановна, ваш мальчик живет в уверенности, что любовь и тепло не достаются просто так, просто потому, что ты есть. Он убежден, что их не достоин, его спутники — вина и стыд. Конечно же детки, на долю которых выпало такое испытание, очень часто именно так себя ощущают. Не доверяют, не привязываются. Как тут доверять?.. Вы же и сами все понимаете… Но в ваших силах всё исправить. Да, будет трудно, понадобится поддержка самых близких. Но судя по тому, что я мог видеть, шансы неплохие, ситуация обратима, главное — верьте мне: рано или поздно это сработает. Складывается впечатление, что самое необходимое вложить в него всё-таки успели, так что будем надеяться. Переехав, вы приняли правильное решение: мальчику надо дать возможность жить обычную жизнь. Чем меньше вокруг перешептываний и косых взглядов, тем для него лучше. Классную руководительницу в известность поставьте, этого достаточно». Шансы довольно неплохие, говорит… Что ж, двадцать лет спустя можно резюмировать: ошибся старичок. И, тем не менее, Егор пытался верить в то, что прошлое не столь важно. Хотел думать, что по-настоящему важно лишь здесь и сейчас. Возможно, он где-то наивен. — Эй? — М-м-м? — что-то совсем не в ту степь его понесло. В общем, хорошо, что она тут, он рад. — Лет тринадцать играю. С перерывами. Пошли гитару смотреть. — Так долго?! — искренне удивилась малая, проходя за ним назад на кухню. «Разве?..» — Не так уж и долго. С семнадцати до девятнадцати лет ходил на класс гитары, потом бросил. Но знаний, полученных за три года, хватило, чтобы начать понимать музыку. Группе уже семь лет, начали мы бодренько, потом я ушёл, потом вернулся. Ничего особенного. Уже спустя минуту в руках оказался инструмент — старенькая Fender FA-125, симпатичный недорогой дредноут{?}[вид акустических гитар, отличающийся увеличенным корпусом характерной «прямоугольной» формы с ярким и звонким звучанием]. Пальцы поочередно перебрали струны: так и есть, расстроена. Намотка на второй и шестой разрушена, коррозия на металле видна невооруженным глазом, вряд ли их хоть раз чистили. Диагноз ясен — менять. Благо у него этих комплектов подходящего диаметра годовой запас. Подумалось, что вместо бронзы поставит нейлон: он мягче, а значит, бережнее к нежным подушечкам девичьих пальцев. Вперед. Малая притихла, как завороженная наблюдая за процессом. Ну да, тут было, на что поглазеть. Руки действовали на автомате: последовательно раскручивались колки{?}[деталь струнных музыкальных инструментов в виде небольшого стержня для закрепления и натяжения струны] и изымались бриджи{?}[струнодержатели]. Где-то под рукой должен быть шестигранник — может, придется отрегулировать изгиб грифа. А плоскогубцы где у него валяются? — Зачем тебе три гитары? — нарушила она молчание. — Акустика — для души, дома побренчать. Электро — рабочая, а третья — бас, чисто утолить любопытство. Но нет, бас не моё. А вообще все гитары звучат по-разному, — методично продевая новые струны в колки, ответил Егор. — У музыканта может быть пять гитар, и каждая будет давать чуть другой звук. То же самое касается акустики. Зависит от многих факторов, например, от породы дерева, из которого она сделана, от объема корпуса, от всякого. — А чем бас отличается от электро? Смешная. Наивная. Очень любопытная и по-прежнему открытая. Это классно. — Размером. Количеством и толщиной струн. Строем, — терпеливо начал объяснять он. — Бас звучит значительно ниже электрогитары, похоже на контрабас. Ролью. Бас-гитара используется для аккомпанемента и ритмической поддержки, а не как солирующий инструмент. Бас создает гармонический фундамент. А электрогитара отвечает за ритм и соло. Егор чувствовал готовность лекцию на эту тему прочитать, уже завелся, но вовремя себя остановил. Ибо дальше пойдут дебри, в которые малой вряд ли интересно влезать. Вот зачем ей знать, что бас бывает четырехструнный, а бывает пятиструнный? Что на гитаре может быть от четырех до двенадцати струн. На классической их шесть. — То есть, в вашей группе ты отвечаешь за ритм и соло? — продолжала сыпать Уля вопросами. Тут даже если и вознамеришься лекцию прочитать, не сможешь: слушатель попался очень любознательный и говорливый. — Да, это моя роль, — поочередно закручивая колки, кивнул Егор. — Ритм-гитарист и соло-гитарист. — Но не вокалист? — неожиданно тихо и неуверенно утончила малая. Егор вскинул на неё глаза и встретил прищуренный взгляд. Странный вопрос, с учетом того, что она видела его у микрофона. Странный, да, но, черт возьми, прямо в яблочко. Все же чутье тогда его не подвело: своим глазам она не поверила. И что это значит? Значит, она видит глубже? «Закатай-ка губу»