Я плохо помню последующие девять месяцев. Помню, как отвратительно пахнет немытая посуда, как смешит, когда место в автобусе уступают просто толстым, а не тебе, как кардинально меняется вкус и любимые раньше лакомства вызывают отвращение. Девять месяцев странного, непривычного спокойствия, когда становишься тяжелее и крепче стоишь на земле, когда принадлежишь не только себе, но и тому, кто должен появиться на свет. Когда муж узнаёт, что внутри меня растёт маленький мальчик, он просто выходит из комнаты. Наверное, пошел в ванную плакать от счастья. Это же просто космос! Лёгкие толчки изнутри – самые приятные ощущения в моей жизни. Что нас ждёт? Что нас ждёт! Говорят, женщины после рождения детей становятся другими. Я не боюсь этих перемен. Меня не волнуют ни лишние килограммы, ни внезапно вылезшие прыщи. Это такая ерунда. Стас больше не цепляется. Просто чудеса! Кажется, я даже скучаю по его колкостям. Я счастлива, и ничего не может выбить меня из колеи. Стас и рядом и одновременно далеко, много молчит и ждёт… нет, выжидает. Это время передышки. Этап, чтобы собраться с силами, потому что после рождения Тёмы всё изменилось. Глава двадцать четвёртая Тёма, надрываясь, кричит. Мальчики часто мучаются животиком в первые месяцы жизни. Массаж, укропная вода почти не действуют на него. Я прижимаю сына к груди, кружу по комнате, мягко пружиня, но мой безумный танец тоже не помогает его успокоить. Говорят, колики надо просто переждать. Потом пережить зубы, потом садик, потом школу, а к университету, может быть, отпустит, но это не точно. Стас смотрит футбол. – Выйди с ним в другую комнату. – Я думала, ты поможешь. – Как? Буду скакать рядом? Убери его. Не слышно ничего. Наконец Тёма засыпает, его тельце обмякает на моих руках, и я перекладываю его в кроватку. Прихожу в гостиную, когда команды уходят на перерыв. – Мог бы и успокоить его, – у меня прорывается обида. – Как? – недовольно рявкает он, не поворачивая головы. – Сиську дать? – Просто взять на руки. Побыть рядом. – Я и так рядом. Слушай, если у тебя не получается, не надо винить других. Не перекладывай с больной головы на здоровую. Не справляешься с ребёнком – не надо было рожать! – Ладно, – не сдерживаюсь я. – Скажу Тёме, когда он вырастет, что его отец не очень хотел, чтобы сын появился на свет. Стас одним движением сбивает меня с ног, опрокидывает на диван и вдавливает коленом в обивку. Тесёмки подушки царапают мне щеку. Мою руку он загнул за спину, наклоняется к уху и шипит: – Сука, только попробуй ещё раз такую хрень сказать! Конечно, я пытаюсь скинуть его, но силы не равны. Борюсь молча, чтобы не разбудить с таким трудом успокоившегося сына. Но Тёма что-то почувствовал и снова проснулся с криком. – Мне надо к малышу. Стас отпускает меня: – Вечером у нас будет серьёзный разговор. Готовься. Я сползаю вниз, поднимаюсь с пола и бегу к Тёме. Забыться, уткнуться в сладкую макушку носом. Мне хочется вернуть волшебство… Чувство неприкосновенности. Когда он жил у меня в животе, я была неуязвимой. Но чары рассеялись, мы уже не одно целое. Мы теперь, как и все на Земле, – одиночки, которые утешаются крохами близости в виде объятий. В короткую передышку, когда Тёма снова засыпает, я дремлю рядом на диване. Стас трясёт меня за плечо: – Мы не поговорили. Я мычу что-то, не разлепляя глаз. – Пошли в спальню, – диктует он. – Давай завтра, – отмахиваюсь я. Он разворачивает меня к себе. Потом чувствую, как резко развязывает на мне пояс, распахивает халат, снимает лифчик. – Я сейчас испачкаю молоком диван, – бормочу я. Он не отвечает, сдёргивает трусы. – У меня швы ещё не зажили… – Какие ещё швы. Тебе же не кесарево делали, – сопит он. – Внутренние… – Хватит чушь нести! Я мысленно молю Тёму, чтобы он опять проснулся. Глава двадцать пятая Я слежу за каждым своим словом. Любая неверно высказанная мысль, неосторожные слова могут вызвать новый взрыв гнева. Я старательно подбираю фразы, прежде чем сказать что-то мужу. Но чаще предпочитаю молчать. Так безопаснее. Так меньше шансов, что Тёма услышит крики и мат. Стас давно не сдерживает себя в выражениях. Тёме уже не пара месяцев. В три года ребёнок – сознательный человек. Он всё чувствует. Стас ненавидит слёзы, и Тёма у нас почти не плачет. Когда он нервничает, то начинает непроизвольно шмыгать носом. Я понимаю – так не должно быть. Я плохая мать. Не могу создать условий, в которых моему ребёнку будет спокойно и безопасно. Сын играет с полотенцем. Вот так покупаешь ребёнку конструкторы и развивающие игрушки, а он выбирает кусок махровой ткани и фантазирует: то накрутит его себе на голову, то машет, как опахалом, то завяжет концы полотенца на шее и, взяв сабельку, изображает древнего воина в плаще. Я наблюдаю за его смешной детской грацией. Нам хорошо вдвоём. На плите булькает борщ, в духовке обливается соком окорок – я всё успела. Стас возвращается ровно в семь. Тёма выбегает его встречать. Скупо поздоровавшись со мной, он идёт в ванную мимо ребёнка. – Почему полотенце валяется на полу? Оно теперь грязное. – Упало. – Само? – недоверчиво фыркает Стас. – Тёма играл полотенцем. – Ты должна с детства приучать его к порядку! – Ему три года. – Без разницы! Надо и в три знать, что у каждой вещи есть своё место. Пойдём, Тёма, я покажу тебе, куда можно положить полотенчико. Мама у тебя – неряха и, видимо, хочет, чтобы ты таким же вырос. Хочется перевернуть кастрюлю с борщом. Да, я ужасная хозяйка, не успела повесить «полотенчико» на место к приходу мужа. Теперь он и Тёму научит говорить, что мать неряха. Достаю окорок из духовки, неловко берусь за край противня и обжигаюсь. Острая боль пронзает руку. Жирное мясо скользит и падает на пол, брызги сока и масла летят на дверцы кухонного шкафа. Мне очень больно, хочется плакать, но нельзя, будет только хуже. Стас заходит на кухню и на минуту застывает. Затем отпускает руку Тёмы и быстро идёт ко мне. Его губы на уровне моих глаз, близко-близко. Мне кажется, что сейчас он меня ударит. Я уже не чувствую боли в пальце. Ничего не чувствую, кроме страха. – Руки из жопы растут. Я даже не удивлён, – шипит он, потом разворачивается и разводит руками: – Хорошо, что она ещё суп не пролила. А то бы ели мы с тобой с пола, Тёма, как свиньи. Она сама хрюшка и хочет, чтобы мы такими же стали. Хрю-хрю. Тёме смешно, папа ведь шутит, так забавно хрюкает, и сын охотно повторяет: – Мама Мира – хрюшка.