– Вы не могли бы сидеть спокойно? Хотя бы попытайтесь. – Я сижу спокойно. – Вы ерзаете. – Обычно это называется дышать. Элиза послала Мелвиллу суровый взгляд поверх альбома, пытаясь воспроизвести неумолимую манеру своего дедушки, усмирявшего самых капризных моделей. – Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Мелвилл. Судя по блеску в глазах, он прекрасно понимал, что пытается сделать художница, и решил усложнить ей эту задачу насколько возможно. – Выглядите так, будто вам чудовищно неуютно, – сказал он. Элиза спрятала улыбку за альбомом. Было утро четверга, и это означало, что Мелвилл пришел позировать во второй раз. Воскресив все воспоминания о том, как писал портреты мистер Бальфур-старший, Элиза решила первые несколько часов потратить на зарисовки Мелвилла в разных позах, чтобы приучить к нему карандаш и глаза. Дело оказалось сложнее, чем она предполагала. Отчасти потому, что ей никогда не встречался человек, настолько не умеющий спокойно усидеть на месте, но главным образом потому, что она конфузилась, оставшись с ним наедине. Все складывалось не так, как она планировала, и выяснилось это во вторник, когда Мелвилл и леди Каролина пришли в дом сразу после завтрака. Все четверо разместились в тесном салоне, леди Каролина посмотрела картины Элизы. – Зачем устраивать подобный фарс? Неужели это обязательно? – воспротивился Мелвилл, когда Элиза напомнила о необходимости придумать оправдание его визитам на Кэмден-плейс. – Да, – настаивала Элиза. – Я не могу подвергать опасности свою репутацию. Решение в конце концов предложила Маргарет: – А если мы скажем, что леди Каролина взялась учить меня французскому? Тогда получится, будто Мелвилл сопровождает ее и беседует с тобой, пока идет урок. Леди Каролина вскинула брови: – Мне придется здесь просто сидеть и лодырничать весь сеанс? Благодарю покорно. – Или можете на самом деле давать мне уроки, – кротко сказала Маргарет. – Я всегда хотела выучить этот язык… и думаю, вам не впервой выступать в роли наставницы? Услышав это, леди Каролина остановила на ней взгляд, и Маргарет стойко его выдержала. – Не впервой, – согласилась леди Каролина, неспешно улыбнувшись. – Очень хорошо. Элиза предполагала, что они устроятся в салоне: она и Мелвилл в своей части комнаты, а леди Каролина и Маргарет – на диване. Тесновато, конечно, но уютно и по-дружески. Однако сегодня леди Каролина отвергла эту идею. – Тут недостаточно места, – заявила она, подзывая к себе Маргарет. – Мы расположимся в гостиной. – Но… что насчет присмотра с вашей стороны? – спросила Элиза. Взрослой даме, к тому же вдове, дуэнья требовалась меньше, чем незамужней барышне, однако написание портрета – занятие с личным оттенком, поэтому было бы мудро обеспечить себе компанию. – Мы будем заглядывать каждые полчаса, чтобы убедиться, что не происходит ничего предосудительного, – жизнерадостно пообещала Маргарет, и они удалились. Вот так все и вышло. После ухода наставницы и ученицы в салоне стало очень тихо, а щеки Элизы время от времени вспыхивали без всяких на то причин. «Ничего предосудительного не происходит, – твердила она себе. – Ты не делаешь ничего плохого». Пусть это было несправедливо с ее стороны, но ей хотелось, чтобы Мелвилл не глазел на нее столь откровенно. Из-за этого рука нетвердо держала карандаш, а линии из-под него выходили дрожащие, чего с ней не случалось уже много лет. Элиза мимолетно подумала, что сказал бы Сомерсет о ее нынешнем занятии… и немедленно отбросила эту мысль. Они с Сомерсетом были друзьями, не более того. И едва ли даже друзьями, ведь за последние несколько дней обращались друг с другом весьма… несмело, мягко говоря. Эту мысль она тоже отбросила и попыталась спасти безнадежно испорченный первый рисунок – лицо Мелвилла. – Должно быть, у вас был выдающийся учитель рисования, – заметил он, когда Элиза начала набрасывать его профиль заново. – Да. Мистер Браббингтон, нанятый по рекомендации ее дедушки, и сам был портретистом. – А ваш дедушка тоже приложил руку к вашему образованию? – Да, – снова ответила Элиза. Когда она была маленькой, вся семья проводила лето в Бальфур-хаусе. Пока ее кузины играли на лужайках, Элиза пробиралась в студию дедушки, чтобы понаблюдать за его работой. Сначала он лишь терпел ее присутствие, если она сидела тихо и не отвлекала его, а затем постепенно, очень нескоро, признал, что у внучки есть способности, и стал относиться к ней почти как к помощнице. – Вам сильно его не хватает? – спросил Мелвилл. Их глаза на секунду встретились, а потом Элиза перевела взгляд на лист бумаги. Своими вопросами Мелвилл понуждал ее к открытости, но обсуждение наедине таких сокровенных тем было ей не по душе. – Да, – повторила она. Старший мистер Бальфур скончался, когда ей было всего пятнадцать. С его уходом она лишилась единственного союзника в семье (кроме Маргарет), который видел в ней нечто большее, нежели товар для обмена. – А вашего покойного мужа? – продолжил расспросы Мелвилл. Элиза подняла на него ошеломленный взгляд. Какая дерзость! – Вы задаете слишком много вопросов, милорд! – сказала она, желая дать скорее отповедь, чем ответ. – А вы от них уклоняетесь, – заметил граф. – Я бы хотел, чтобы вы этого не делали. – Почему? – Мне хочется узнать вас получше. Вам знакомы такие намерения? – А если я начну задавать вам множество личных вопросов, – парировала Элиза, – вы без смущения ответите на все? – Конечно. Можете спрашивать меня о чем угодно. Элиза вздохнула. Следовало ожидать, что он ответит подобным вызовом. – Поскольку я мало о вас знаю, помимо того, о чем рассказывают клеветнические слухи, не представляю, с чего начать, – уклонилась она от разговора. – Тогда давайте начнем с того, о чем рассказывают клеветнические слухи, – предложил Мелвилл. – Не стесняйтесь! Обещаю отвечать правдиво. Когда Элиза замешкалась с вопросом, он взмахнул рукой, словно подстегивал лошадь. Ее охватило неподобающее желание эпатировать собеседника, хоть на мгновение пошатнуть его неутомимую жизнерадостность. Она положила карандаш и скрестила на груди руки. – Говорят, все Мелвиллы сумасшедшие, – выложила она худшее из всего, что пришло в голову. Собеседник задумался. – Уверен, вы согласитесь, что мне трудно оценить с этой точки зрения самого себя, – начал он. – Своего деда я не знал, поэтому о его душевном здоровье сказать ничего не могу, но он определенно был сущей бестией. Именно по этой причине мой отец сбежал за границу, как только представилась возможность, и не возвращался до самой кончины старика. Что-то еще? – Вас называют распутником, – бесстрашно поведала Элиза. Ее мать лишилась бы чувств, услышь она такое из уст дочери. – Должен признать, я отдал несколько лет доскональному изучению нижних юбок, – задумчиво ответил Мелвилл. – Но не думаю, что увлекался этим значительно сильнее, чем любой другой джентльмен нашего круга. – Неужели? – скептически поинтересовалась Элиза. Она слышала иное. – Общество с наслаждением приписывает мне сверхъестественный шарм. И потому предполагает, что любая леди, осмелившаяся со мной заговорить, безнадежно в меня влюблена, что всякая женщина, с которой я танцевал, – моя любовница и что незамужняя девица, пересекшая мою тропу, нуждается в защите. Это началось еще в мои школьные годы. В его голосе не было злобы, он не пытался оправдаться, по-прежнему улыбался, словно такое отношение никоим образом его не волновало. Но Элиза неуверенно поглядывала на него, раздумывая, не зашла ли эта игра слишком далеко. – Что еще? – поощрил он. Она поколебалась. – Полноте, леди Сомерсет, до сих пор у вас получалось довольно недурно. – Говорят, в Бате вы очутились из-за какого-то скандала, – решилась Элиза. – Именно это я и имел в виду, – сказал Мелвилл, сардонически изогнув бровь. – Куда бы я ни отправился, все решают, что я убегаю от скандала. – Говорят, в него вовлечено семейство Паулет, – продолжила Элиза, и улыбка наконец стерлась с лица Мелвилла. – Все-то они знают, – проронил он. – Они знают, – триумфально возвестила Элиза и взяла карандаш, чтобы вернуться к наброску. Отвечать на это Мелвилл явно не желал.