Но пока они шли по Мильсом-стрит, Элиза не могла не задуматься: ей почудилось или прохожие посматривают на нее чаще, чем неделю назад? Кажется, взгляды стали более оценивающими, а в прошедшей мимо стайке леди и джентльменов кто-то прошептал ее имя? Пожалуй, было бы мудро на публике держаться подальше от Мелвилла. Ибо если Элиза знала, что она почти обручена с другим мужчиной, то сплетники Бата о том не догадывались, и, по правде говоря, не было ни малейшей необходимости проводить время с Мелвиллом вне сеансов. Мудро, но так тоскливо. «Пропади оно пропадом!» – сказала себе Элиза, входя в мастерскую мадам Преветт. Не стоит лишать себя радости лишь для того, чтобы ублажить неких воображаемых шептунов. Пусть глазеют, если им так нравится. Черная кисея оказалась именно такой, как ее расписывала леди Хёрли, и мадам Преветт пообещала, что к рауту сошьет для Элизы свое новое творение. – Вам вскоре понадобится совершенно новый гардероб, не так ли? – спросила модистка Элизу, пока Маргарет оценивала преимущества лимонно-желтого шелка по сравнению с изумрудно-зеленым. – Для второго периода траура? – Да, полагаю, что так, – с легким удивлением ответила Элиза. За всем произошедшим между ней и Сомерсетом она едва не забыла, что окончание полного траура знаменовало собой нечто большее, чем свободу выйти замуж за любимого. Оно означало, что наступит второй период траура и она сможет наконец вернуться в красочный мир, ей будет позволено носить более светлые одеяния: серые и лавандовые. – Да, действительно, мадам Преветт, мне определенно понадобится обновить весь гардероб. – Думаю, стоит показать вам последние образцы из Парижа, – сказала модистка и ненадолго исчезла в подсобном помещении. Вернувшись, она обнаружила, что Элиза с завистью гладит пальцами недавно прибывший рулон атласа – зеленого с бронзовым отливом. Какой великолепный цвет! – Возможно, что-то такого цвета? Он был бы вам очень к лицу, – предложила мадам Преветт. – Я бы с удовольствием, – сказала Элиза. – Но даже второй период траура не позволяет столь насыщенный тон. – Нельзя даже запасти на будущее, чтобы вы мечтали о дне, когда сможете его носить? Мадам Преветт умела продавать свои изделия, и Элиза мгновенно поддалась на ее уловку. Мысль о платье мечты, висящем в платяном шкафу как обещание, что наступят лучшие времена… – Пожалуй, поверх атласной нижней юбки, – продолжила рассуждать вслух мадам Преветт. – И туфельки в тон, чтобы завершить ансамбль? Ах, почему бы и нет?! – У вас есть мои мерки, – решилась Элиза. – И могу я рассчитывать на ваше молчание? – Это будет нашей маленькой тайной, – ответила модистка. Улыбнувшись, Элиза и Маргарет распрощались с ней и поспешили домой на встречу с Мелвиллами. – Полагаю, я должна была спросить о ваших предпочтениях в стиле одежды, – задумчиво заметила Элиза чуть позже, окидывая критическим взглядом холст. Она не позволяла Мелвиллу посмотреть на картину из опасений, что это как-то испортит дело. Впрочем, сама она была довольна. Прошло больше двух недель, она наложила уже три слоя, выписывая фигуру Мелвилла и в каждом слое уделяя внимание разному: форме, глубине, освещению. А в промежутках требовалась тщательная просушка. – Не уверен, что они у меня есть, – сообщил Мелвилл. – Покуда величественность Томаса Гейнсборо сочетается в портрете с игривой безмятежностью Томаса Роулендсона, я буду вполне удовлетворен. – А вам нужны оба Томаса, неужели? – с улыбкой спросила Элиза. – Если можете. – Боюсь, это совершенно не то, что я держала в уме. – Никакой безмятежности? – пожелал удостовериться Мелвилл. – Ни малейшей, – мрачным тоном ответила Элиза. – Увы. Впрочем, я буду удовлетворен, если вам удастся запечатлеть мои новые панталоны. И молю вас, не обращайте внимания на мнение Каролины. Это последний крик моды. Упомянутые панталоны были ярко-желтыми – немногим раньше Каролина определила их как «чрезмерно нарядные» – и столь фигурно облегали ноги Мелвилла, что Элиза сочла бы фасон слишком смелым, будь ноги Мелвилла чуть менее стройны. – Я сосредоточилась на позе, – сказала она. – Только голова и торс. – Это комплимент моему лицу, поскольку оно оказывается в центре внимания? – поинтересовался граф. – Или оскорбление моему телу, поскольку вы им пренебрегли? – Ни то ни другое, – с улыбкой ответила Элиза. – Всего лишь следствие недостатка у меня образования. Все написанные мной ростовые портреты не вполне гармоничны. Чтобы научиться правильно передавать пропорции человеческого тела, мне нужно было бы основательно его изучить – полностью, в приватной обстановке, как это делается в Королевской академии. Но разумеется, женщинам запрещено посещать такие уроки. Мелвилл откинулся на сиденье, изучая ее проказливым взглядом. – А покойный граф не мог предложить вам свои услуги по этой части? – спросил он. Элиза не покраснела, что сочла доказательством растущей неуязвимости по отношению к его возмутительным вопросам. – Покойный граф не проявил бы отзывчивости в ответ на такую просьбу, – сказала она. – Даже если бы я решилась его попросить. – Ваш союз не был… страстным? Он вскинул брови, бросая ей вызов, словно пытался сообщить: он прекрасно понимает, что начинается череда возмутительных, неподобающих вопросов, и ждет, когда Элиза остановит этот поток. Но она не собиралась поощрять его самодовольство. – Покойный граф исполнял супружеские обязанности в той же манере, что и остальные свои обязательства, – с хитрецой заявила она. – А именно: с чувством долга, прилежно… и весьма поспешно. С губ Мелвилла сорвался удивленный смешок. Элиза улыбнулась – собственное легкомыслие вскружило ей голову. – Что же, как объект вашего нынешнего портрета, – сказал Мелвилл, – если более… э-э-э… естественное поведение послужит вашему образованию… – И игриво поднес руку к шейному платку. – Пожалуйста, оставьте одежду в покое, – торопливо сказала Элиза, не переставая улыбаться. – Скоро войдет Перкинс с угощением, и это зрелище его смутит. – А я объясню Перкинсу, что движим исключительно альтруистическими побуждениями, – серьезно сообщил Мелвилл. – Я давно считаю себя покровителем искусств, и тому есть подтверждение – я предлагал свои услуги актрисам, оперным певицам, танцовщицам… Элиза разразилась долгим несдерживаемым смехом, и словно в ответ через открытую дверь донеслось хихиканье Маргарет. Уроки французского были давно забыты – этим утром, заглянув в гостиную в поисках своего муштабеля[20], Элиза с беспокойством отметила, что лица леди Каролины и Маргарет цветут улыбками. Ей не слишком хотелось размышлять о том, что дамы обсуждают, но, без сомнений, они наслаждались все теми же зубастыми шутками, которые отпускали с февраля, как только оказывались в обществе друг друга. Они словно затачивали одна о другую свое остроумие, как ножи о точильные камни. – Вы придете на раут леди Хёрли? – спросил Мелвилл. – Я жду его с большим нетерпением. Ужин, карты, танцы… – Завидую вам, – откликнулась Элиза. – У меня так давно не было возможности потанцевать. – Может, это ваш шанс? – предположил Мелвилл. – Танцы? – рассмеялась Элиза. – В полном трауре? Да меня вынесут из города на вилах. – Кто встанет во главе преследователей? – заинтересовался Мелвилл. – Миссис Винкворт? – Почти наверняка. Она уже посматривает на мои уроки управления фаэтоном с изрядной долей замешательства. И наверняка забрасывает леди Селуин посланиями, живописующими мое поведение. Эта мысль не встревожила ее так, как когда-то прежде. – Полагаете, леди Селуин завербовала шпиона? – с сомнением спросил Мелвилл. – Я была бы очень удивлена, если бы это оказалось не так, – фыркнув, откликнулась Элиза. – Вот уж кто совершенно точно не пожелал бы упустить сведения, которые… Она оборвала себя, на мгновение до этого забыв, что оговорка о моральном облике оставалась тайной. – Которые помогли бы разлучить вас и Сомерсета? – предположил Мелвилл. – Я заметил, что она не рада возобновлению вашего знакомства. Но если, узнав о ваших уроках, Сомерсет бросится наутек, то он еще более недалекий субъект, чем я подозревал. – Он не недалекий! – запротестовала Элиза. Она еще не рассказала Сомерсету об уроках Каролины, но не из страха, а потому, что хотела научиться получше, чтобы произвести на него впечатление. – Тогда почему вас беспокоит, что напишет миссис Винкворт? – Меня это не беспокоит. Но наибольший интерес для леди Селуин представляет мое богатство. Мелвилл вопросительно наклонил голову. Право, что страшного произойдет, если она поделится с ним еще одной тайной? – Изначально предполагалось, что полученные мной земли отойдут второму сыну Селуина, – пояснила Элиза. – Вместо этого мой муж оставил их в наследство мне, но, если я покрою позором семейное имя, они вернутся к Сомерсету. Мелвилл замер в полной неподвижности. – Оговорка о моральном облике, – медленно произнес он. – Для Селуинов это был бы последний лучик надежды, – добавила Элиза, нанося очередную капельку краски на манжеты портретного Мелвилла. – Если у меня отнимут поместья, полагаю, рано или поздно Селуины найдут способ заполучить их для Тарквина. – Какой… сатанинский замысел. Элиза скривила губы, услышав ужас в голосе Мелвилла. – Вы с ними знакомы, – сказала она. – Неужели вы думаете, что это не в их нравах? – Мне они показались людьми довольно подлыми. И своекорыстными. Но подобной мерзости я не предполагал.