– Значите, – в отчаянии произнес Мелвилл. – Просто так получилось, что… – Как только я услышал эти известия, – перебил его Сомерсет, – я понял, что должен сообщить вам. Потому и вернулся раньше. – О, как вы посмели! – воскликнула Элиза. Сомерсет хмуро кивнул, глядя на Мелвилла. – Нет, как вы посмели! – наставила она палец на Сомерсета. – Как вы посмели сидеть здесь и читать мне нотации о приличиях, когда именно ваша сестра затеяла мерзкую интригу. Как вы посмели! Если бы я рассказала людям, что задумали ваши родственники, не я подверглась бы бичеванию! – Вы не можете никому рассказать! – торопливо откликнулся Сомерсет. – Элиза, нельзя, бесчестье… – О, я могла бы, – пригрозила она. – И вы все получили бы по заслугам. – Но злодей здесь не я! – вскричал Сомерсет. – Не забывайте, это он, кто… – Меня это не волнует, – отрезала Элиза, в ярости топнув ногой. – Вы оба меня одурачили! С каждым произносимым словом ее голос звучал все громче. – Элиза, говорите тише, – одернул ее Сомерсет. – Слуги… – Она имеет право кричать, Сомерсет, простофиля вы этакий, – сердито заявил Мелвилл. – Подите прочь! Вы оба! – воскликнула Элиза. Сомерсет и Мелвилл воззрились на нее, не двигаясь с места. – Просто подите прочь, – произнесла она внезапно ослабевшим, надтреснутым голосом. – Я не в состоянии терпеть ваше присутствие ни минутой дольше. Звон чайной посуды привлек общее внимание к дверям. Там стоял Перкинс. – Джентльмены, – промолвил он, и трудно было поверить, что столь властный голос исходит от человека, держащего в руках поднос, – могу я проводить вас к выходу? – В этом нет необходимости, Перкинс, – ответил Сомерсет и зашагал к двери. – И если я услышу хоть один намек на то, что оговорка о моральном облике используется против меня, – заявила Элиза с несвойственным ей ядом в голосе, – я всем расскажу о кознях Селуинов. Клянусь, я это сделаю! Сомерсет обернулся и посмотрел на нее. В их глазах не было тепла, пока он и Элиза пронзали друг друга взглядами. Наконец он кивнул и покинул комнату. – Милорд, – грозно сказал Перкинс. Мелвилл не шелохнулся. Он застыл, глядя на Элизу так, словно она держала в руках весь мир. – Я не должен был соглашаться на сделку, – пролепетал Мелвилл. – Но они мне с-солгали, не рассказали о… Он заикался. Никогда прежде Элиза не видела его столь удрученным. – Вы выслушивали мои признания, – сказала она. – Вы побуждали меня сбросить ношу. Вы льстили мне, флиртовали со мной и скармливали мне нелепости о том, как велика моя ценность, – и все лишь затем, чтобы я сама себя опозорила. Мелвилл прижал ладонь ко лбу. – Простите меня, – выдохнул он. – Это никогда не было моей целью… это не нелепости, вы должны мне поверить! – Я вам не верю, – ответила Элиза, медленно качая головой. Мелвилл зажмурился, словно пытаясь защититься. – Не знаю, как я могу это… исправить. Я пришел сюда, чтобы… – Прошу вас, просто уйдите, – прошептала Элиза. Мелвилл взглянул на нее и сказал: – Я люблю вас. Для Элизы эти слова стали последним, убийственным ударом. Слезы потекли по ее щекам, задрожал подбородок, она обхватила себя руками, словно боялась, что если опустит руки, то рассыплется в прах. – Я вам не верю, – повторила она. Мелвилл молча кивнул, поднял глаза к потолку. Казалось, он тоже пытается сдержать слезы. А потом ушел и он. Глава 27 Всю следующую неделю Элиза не покидала Кэмден-плейс. Чтобы выйти на люди, требовалось надеть общественно приемлемую личину, а Элиза… в ее душе зияла огромная открытая рана – такую не замаскируешь светской болтовней. Потому она спряталась за стенами дома, своей безопасной гавани с самого приезда, и предалась всесокрушающему отчаянию. Потеря и Мелвилла, и Сомерсета за один вечер, в одном пикирующем падении, была неизмерима, и сначала Элиза не могла разобраться, какая часть боли какой утрате принадлежит. Она оплакивала потерю обоих: мечту о жизни с Сомерсетом, несколько месяцев радости, соединившие, как она думала, ее и Мелвилла. Любовь, от которой она отказалась, и любовь, которой никогда не существовало на самом деле. – Это все было ложью, Маргарет, – прошептала Элиза подруге в ту первую ночь. – Это все было ложью. Они лежали в кровати Элизы, и Маргарет гладила ее волосы. Она не спросила Элизу, нуждается ли та в компании. В сущности, она не отходила от кузины ни на шаг с того момента, как нашла ее, рухнувшую на пол в гостиной. – Мне очень жаль, – сказала Маргарет, бережно стирая большим пальцем слезы со щек Элизы. – Мне очень жаль, дорогая. Засыпая, Элиза держалась за руку Маргарет в тщетной надежде, что подруга станет ее якорем, и, когда она проснулась на следующее утро (очень рано, небо только начало светлеть), их пальцы по-прежнему были переплетены. Занимался рассвет, а Элиза лежала неподвижно, отсутствующе глядя в потолок. Кто она сейчас, спрашивала себя Элиза, если женщина, которой она стала, произросла на почве обмана и вероломства? Во что она превратилась? Ее отказ Сомерсету, ее нежелание вернуться в состояние ничтожной и мелкой вещицы выглядели смехотворно, ибо теперь она мельче, чем когда бы то ни было прежде. Мельче, чем тихая мышка мисс Бальфур, в которую влюбился Сомерсет; мельче даже, чем безвольная графиня, какой она была до того, как Мелвилл, смахнув с нее пыль, заставил ее снова ощутить себя блистательной. Пожалуй, она не художница, ибо как ей теперь понять, есть ли у нее хоть какие-то способности? Возможно, она такая же самодовольная гусыня, как мистер Бервик, бездарная, не ведающая, что люди смеются над ней за глаза. Если она чувствовала себя желанной, когда за нее сражались два джентльмена, то какой она стала сейчас, потеряв обоих? Потолок не мог предложить ответы на вопросы Элизы, но она не отрывала от него взгляда. – Может, пойдем позавтракаем? – прошептала Маргарет, проснувшись… секунды, минуты, часы спустя – Элиза не знала. – Нет, спасибо, – вежливо ответила Элиза. «Полежу в постели еще немного», – подумала она. Возможно, кровать станет ее домом навсегда. Потолок окрасился в желтый, потом в розовый, пурпурный, голубой. День проходил мимо. Маргарет появлялась время от времени, приносила чай, лимонный пирог, журнал в надежде развлечь Элизу. Та послушно и старательно пила, жевала, листала страницы, ибо разве Маргарет виновата, что все обернулось таким кошмаром? Ей и так пришлось взять на себя роль сиделки, а ведь до момента, когда она лишится свободы, оставались считаные дни. Но сама Элиза была не способна позаботиться о себе, вернее, пожалуй, была способна, просто ее это больше не волновало. Она не могла себе представить, что когда-нибудь почувствует что-то иное, кроме боли, и пока ни единой частичкой своего существа не была готова попробовать. Маргарет деликатно обхаживала тоскующую подругу еще два дня, но постепенно утратила терпение, а на четвертый день Элиза обнаружила, что ее решительно вытаскивают из постели, обряжают в просторное платье и волокут вниз, в гостиную. – Наверное, с младенцем Лавинии мне было бы легче! – проворчала Маргарет, пытаясь вызвать улыбку на лице подруги, но та лишь уныло огляделась вокруг. И Мелвилл, и Сомерсет частенько бывали в этой комнате и присутствовали здесь совсем недавно. Куда бы ни посмотрела Элиза, все напоминало ей об одном из них, и она ощутила вспышку гнева – им удалось осквернить святилище, которое она и Маргарет создали для себя. Боль уступила место ярости, но лишь ненадолго. В тот день Элиза продержалась всего час, а потом утомление взяло верх. Ей пришлось вернуться в спальню, где она приказала закрыть ставни, потушить огонь в камине, чтобы остаться в темноте и попытаться поймать сон, бежавший от нее. На пятый день Элиза нашла в себе силы провести в гостиной несколько часов и даже слегка возгордилась по этому поводу, что было довольно нелепо. Печаль превратила ее в то слабое, болезненное создание, коим она некогда прикидывалась. В сущности, нынешний этап ее жизни, как никакой другой, подходил для того, чтобы носить черное и принимать лечебные воды. Даже один из постигших ее ударов выбил бы почву из-под ног. Два таких удара одновременно, говоря по правде, представлялись чрезмерными. Отворилась дверь, вошел Перкинс с подносом. – Мистер Перкинс, хорошо бы разжечь камин, – сказала Маргарет. – Немедленно велю Полли этим заняться, – ответил тот, кивнув, и после краткой паузы добавил: – К вам пришли, ждут внизу. – Если это лорд Мелвилл, – промолвила Элиза, – скажите ему, пусть уходит. В течение этой недели Мелвилл стучался в дом на Кэмден-плейс каждый день, и всякий раз Элиза отказывалась с ним встретиться. – Это не лорд Мелвилл, миледи, это леди Каролина, – спокойно ответствовал Перкинс. Отказ вертелся на кончике языка Элизы, но сидящая напротив нее Маргарет не сумела скрыть тоску, мелькнувшую в ее взгляде. Элиза прерывисто вздохнула. – Я не останусь, – сказала она. – Но проводите ее сюда, Перкинс. – Ты уверена? – спросила Маргарет. – Да, – ответила Элиза, впрочем сама не зная, правда ли это. Она даже не потрудилась пригладить волосы и, когда в дверях появилась Каролина (предсказуемо ошеломительная в платье из лимонно-желтой тафты с лифом, отделанным кружевными фестонами), испытала приступ мелочного раздражения в адрес гостьи.