– Уразумел я тебя, Афанасий Федорович. Ладно, чего-нибудь другое придумаю. Хотя разницы великой в том, узнает ли государь о планах Крыма свершить нападение на Русь весной, в начале сентября или в середине, не вижу. Так же о выходе татарских отрядов осенью. Они наверняка пойдут где-то в октябре, когда день короче станет, а дожди еще не начнутся. Да и что им дожди, они татарам даже на руку. Но… ты здесь голова, ты решаешь. У меня все. – Да не кипятись ты, Михайло, – покачал головой Нагой. – Твоя правда в том, что месяц или полтора – великой разницы нет. И своим помочь треба. Ты вот что, завтра езжай обратно в Кафу и вези сюда свою женщину с ребятенком. Ране, чем через неделю отряд Тугая на Москву не выйдет, треба еще кое-что прознать в Бахчисарае, так что успеешь. Пусть едут с Тугаем. – Благодарствую, – кивнул Бордак с просветлевшим лицом. – Э-э, Михайло, было бы за что. – Осип Тугай из Кафы прибыл, – заглянув в горницу, сообщил Агапов. – Добре. Передай, с ним говорить после вечерней трапезы буду, а сейчас пусть стол накрывают. Бордак вышел из горницы посла, спустился вниз, там сразу же увидел Тугая, подошел к нему. – Знал бы, что ты следом отправишься, вместе пошли бы сюда. Вдвоем оно веселее. – Это так, Михайло, но кто знал, когда гонец от Афанасия Федоровича явится, а он в ночь и объявился, когда ты уже уехал. – Алена с Петрушей как там? – А чего им? На подворье Ризвана. Алена помогает Ираде, сын рядом. Да и пошто интересуешься, коли уехали мы почти одновременно из Кафы? – Так спросил. – Так, молвишь? – пристально посмотрел на Бордака Тугай. – А я мыслю, не так просто. Что, по душе пришлась Алена? – А коли да, то что? – Ничего. Хорошая баба, хозяйственная, скромная, за дитем строго смотрит, работу, какая есть, легко делает. Такая в жены в самый раз. Тем боле вдовая. Одной ей с дитем прожить трудно будет, а ты мужик крепкий, с тобой не пропадет. К тому же и сам один. – Не об том речи ведешь, Осип. – О том, Михайло, уж мне ли не знать тебя? Но… твои дела, это твои дела. Твою Алену с Петрушей надобно домой отправить. Чужбина есть чужбина, тут свободным никогда не почувствуешь себя. – О том был разговор с Афанасием Федоровичем. – И что порешили? – Узнаешь, Осип, вечером и узнаешь. – Чего сам не молвишь? – У нас еще будет время поговорить. – Надолго тут? – С рассвета завтра поеду в Кафу, но вернусь. – Не понял? Чего мотаться туда-сюда? – И про то узнаешь. Дьяк Агапов позвал всех в домовую церковь. Там собрались все – от посла Нагого до холопов. Помолились. Потом направились в трапезную, где ожидал обед, но тут уже расселись по отдельности – посол и его помощник с посланниками, стрельцы и прислуга. Пообедав, разошлись, по старой русской традиции, по покоям на дневной сон. А как проснулись, уже и вечер подступил. После ужина Тугай имел разговор с окольничим Нагим. Затем прошел в покои, отведенные Бордаку, и с ходу спросил: – Чего ж ты, Михайло, не сказал, что Алена с сыном поедет со мной на Москву? – Хотел сначала убедиться, что посол не изменил решения. Тугай присел рядом с Бордаком: – Ну, до Москвы мы твоих Алену и Петрушу довезем, а там куда? Она же вроде как из-под Брянска? – Нету у нее никого ни в Брянске, ни в селе, ни на Москве. На мое подворье и отвезешь. Там Герасим с женой Марфой пока всем заправляют, хотя и заправлять-то особо нечем, им передай Алену с сыном и мой наказ, чтобы жили, как хозяева, а Герасим с Марфой помогали всем, чем могут. – Добре, сделаем. Правильно ты решил. Бабы должны с мужиками жить. И мужики с бабами. Ныне, когда война, одиноких вельми много. Так не должно быть. Да и пошто тебе не венчаться с Аленой? Хотя… – Тугай выставил перед собой ладони: – Молчу, молчу! Переговорив с гонцом, Бордак лег спать. На рассвете он покинул селение. На этот раз Михайло не особо жалел молодого скакуна, в то же время и не загонял его. Он знал, как обращаться с конями. На обратную дорогу у него ушло два дня. Даже меньше, потому как в Кафу он въехал, когда муэдзин с минарета созывал правоверных на вечернюю молитву. Вернулся тем же путем, что и выезжал. Подъехал к задам подворья Ризвана, спешился и повел коня через сад. Алена в это время выносила ведро, увидела своего спасителя, вздрогнула от неожиданности и уронила ведро. – О, господи, Михайло! Испужал до смерти! Бордак, проводя мимо коня, сказал ей: – Ты вот что, Алена, как помоюсь да перекушу, поговорим. – О чем? – встревожилась она. – Для тебя, да и для меня о хорошем, не волнуйся. Петруша спит, поди? – Нет еще. Сын Ризвана, Хусам, ему тряпичную игрушку принес, играется у хаты. – Хусам, говоришь? – Да, а что? – Тебе он, поди, тоже подарок сделал? – Нет, Михайло, с чего ты взял? – А что? Он молод, ты молода… – Вот ты о чем, – проговорила, зардевшись, Алена и спросила с укором: – Пошто забижаешь? Если кто и мил мне, то не Хусам. Да и невеста у него есть. По традиции ее еще в детстве Ризван ему подобрал, и скоро должна быть свадьба… Но ты ступай, а то у меня еще дел полно. – Добре, Алена, и прости, коли обидел. – Ничто, Михайло. Бордак завел коня в конюшню. Там его увидел Ризван: – О! Михайло? Салам алейкум. Вернулся? – Салам, Ризван, как видишь. – Надо Ираде сказать, чтобы ужин приготовила, баню растопила. Устал с дороги? Хотя чего это я? Глупость спросил. Главное, вернулся живым и здоровым, то и яхши. – Тут как дела? – поинтересовался Бордак. – Слава Всевышнему, все хорошо. – Курбан не заглядывал? – Не было никого. – Как соседи к Алене относятся? – Никак не относятся. Она с подворья не выходит. Ведают, конечно, соседи, что у меня русская женщина с ребенком, но знают и то, что твои они. – Добро. Прилягу я. Бордак прилег на топчан, скинув сапоги, и стал наблюдать, как Хусам поит-кормит его коня. – Ризван! – позвал он хозяина подворья. – Да. Михайло? – Спросить кой о чем треба. – Давай. – Татарин присел на край топчана. – Слышал, скоро женишь сына? – кивнул Михайло на Хусама. – Алена сказала?