– Знаешь, мурза, я предпочел бы бой этому бездельному времяпровождению в Кафе, – вздохнул Михайло. – Не беспокойся, будет тебе и бой, война грядет. – Кстати, уважаемый Азат-мурза, мы хотели бы знать, когда, какими по численности и составу и где отряды хана будут тревожить сторожевые станицы и заставы уже в этом году. – То тако же окончательно решится на диване, и ты все узнаешь, но заплатить тебе придется двадцать тысяч акче, и ни монетой меньше. – Ты оставляешь меня практически без средств к существованию, – изобразил досаду Бордак. – Что, в русском посольстве нет денег? – Ты же знаешь, посольство – это одно, я – совсем другое. – А вот этого не следовало говорить, не надо мне лгать, Бордак. Я прекрасно осведомлен, что ты был в Сююр-Таше, на русском подворье. – А тебе не сообщили, с кем я был на этом подворье? – не растерялся Михайло. – С бабой и дитем, но поначалу один. – Верно. Мне надо было отправить выкупленную женщину и ребенка на Москву, с этой просьбой я и обращался к послу, боярину Афанасию Федоровичу. Он не отказал, я привез мать с сыном, и сейчас они в пути домой. – И никаких других дел с послом? – Это лишний вопрос, извиняй, мурза. – Яхши! Мне не интересно, связан ты с московским посольством или нет, как передаешь добытые сведения на Москву. Моя забота только в том, что я получаю взамен тех данных, которые передаю тебе. И если ты хочешь ведать, какие конкретно будут приняты решения на большом диване, особенно в части планов на эту осень, то до моего отъезда привези сюда… нет… передай Курбану где-нибудь в городе, но скрытно, десять тысяч акче. Остальные десять тысяч отдашь после получения интересующей тебя информации. Таково мое окончательное решение. И если на рынке торг является неотъемлемой частью жизни, то сегодня и здесь между нами он совершенно не уместен, я не уступлю. Либо плати и узнаешь, что желаешь знать, либо уезжай и забудь о нашей дружбе. – Хоп, Азат, – притворно вздохнул Бордак. – Твои условия приняты. Могу сейчас заплатить половину всей суммы. – Ты носишь такие деньги с собой? – удивился мурза. – Приходится. С вами трудно просчитать, как пойдет разговор, а потом туда-сюда по городу за мошной мотаться желания нет. – Яхши! Давай половину сейчас. Бордак достал увесистую кожаную сумку, что хранил под поясом, положил на топчан перед мурзой: – Здесь десять тысяч. Можешь пересчитать. – Для того есть люди. Курбан! Помощник вошел в залу, поклонился: – Да, господин Азат? – Что там, догадываешься? – спросил мурза, кивнув на сумку. – Конечно. – Тем лучше. Пересчитай деньги. – Сколько должно быть? – Ты посчитай и скажи мне, сколько передал твой товарищ. – Слушаюсь, господин. Дозволь заняться этим в своей комнате? – Хоп. Займись там. Курбан отправился пересчитывать мелкие серебряные монеты. Вернувшись через какое-то время, он доложил: – В сумке десять тысяч акче. – Яхши, – кивнул мурза, – оставь деньги здесь и проводи москвитянина. Мы закончили разговор. Бордак поднялся и вышел из дома, а затем и из усадьбы вместе с помощником мурзы. – Удачный разговор, Михайло? – спросил Курбан. – Вроде да, а там видно будет. – Ну, если Азат взял деньги, то нужные тебе сведения добудет непременно. – Надеюсь. Тревожно мне что-то, Курбан. – Чуешь опасность? Может, дать тебе нукеров или самому проводить до Ризвана? – Не надо. Доеду, бог даст. На улице значительно стемнело, подул ветер, поднимая на море волны. Погода стремительно портилась. Так не часто, но бывало в Кафе, как, впрочем, и в любом другом приморском городе. Бордак в этот раз поехал дальней дорогой, надо было собраться с мыслями. Думы об Алене все боле завладевали московским посланником. Бросив поводья, он ехал, не спеша, думал, как встретится с полюбившейся женщиной, останется ли она с ним. Думал о родине, о Москве, о березах, что растут вокруг городьбы его подворья. Здесь берез нет. Здесь много чего нет, что радовало глаз на Руси. Михайло так глубоко ушел в думы, что не заметил, как сзади из проулка вышли трое местных. Они пошли за ним, тихо переговариваясь между собой. И только постоянное напряжение в чужом краю, выработавшее чутье на опасность, возможно, спасло Бордака. Он обернулся резко и очень вовремя – острие копья было уже в сажени от него. Михайло мгновенно среагировал. Уклонился, даже успел вытащить саблю. Копье, которым один из неизвестных хотел сбросить его с коня, прошло мимо, и незадачливый воин упал след за ним. Но подошли двое других, и с разных сторон. Судя по их действиям, нападать на одинокого всадника им было не впервой. – Мошну, литвин! – крикнул справа старший. В его руках, как и в руках подельника, поблескивало лезвие кривой сабли. – Мошну тебе? – вскричал Бордак и, развернув коня, взмахнул своей саблей. Татары шарахнулись в сторону и избежали удара. Но тут поднялся первый со своим копьем. Бордак сдал немного назад к городьбе, так его не могли окружить. Но копье – коварное и грозное оружие против всадника. От второго удара Михайло отбился саблей, переломив древко, но получил скользящий удар по левой руке и сразу почувствовал боль и тепло крови. Рука двигалась, значит, ранение несерьезное. Однако враг был слишком близко. И тогда он, участвовавший во многих сражениях, в том числе и в Казани, решился на отчаянный шаг – спрыгнул с коня и ударил старшего. Удар пришелся в плечо. От боли тот взвыл, уронив саблю. Бордак меж тем бросился на того, что продолжал держать обрубок древка. Он не успел вытащить саблю. Удар, и татарин с рассеченной головой завалился на бок. Третий, видя такое дело, отступил за дерево. – Выходи, собака, на честный бой, – крикнул ему Михайло. Но куда там. Крымчаки избегали равных схваток. Они нападали только тогда, когда имели значительное преимущество. Сейчас же у этого, что прятался за деревом, не то что значительного, никакого преимущества не было. Бордак услышал шорох за спиной, мгновенно развернулся и, увидев перекошенную злобой физиономию старшего, поднявшего целой рукой саблю, нанес колющий удар в грудь. Разбойники не имели крепкой защиты, только легкие кольчуги под обычными рубахами. Сабля пробила кольчугу, и острие вонзилось в сердце татарина. Он рухнул на колени, затем лицом вниз и забился в судорогах. Бордак огляделся, ожидая нападения из-за дерева, но третьего разбойника уже и след простыл. Второй же корчился в стороне. Михайло подошел к нему, приставил острие к горлу и спросил: – Кто послал вас? Татарин замотал головой, рискуя поранить горло: – Никто, клянусь Аллахом! Сами вышли взять добычу. Смотрели за тобой от крепости. Решили, то, что надо. – А оказалось по-иному. Где третий? – Бежал, пес! Не убивай, литвин, ты уже Али убил, я ранен. Отпусти! Клянусь, брошу это дело, вот только Вахида сбежавшего накажу за трусость. Бордак опустил саблю. Из рукава на землю упали капли крови. Смысла убивать раненого не было, надо быстрее ехать к Ризвану и свою рану обработать. – Молись Всевышнему, собака, за то, что дарую тебе жизнь, которую следовало бы забрать. Убитого товарища своего тащить сможешь? – Смогу. – Утащи его отсюда да похорони. И чтобы я больше не видел вас. Увижу – прибью! – А ты не литвин, – сощурив глаза, вдруг проговорил татарин. – Нет, я немец. – Э-э, нет, не немчин, ты – русский. – Не хочешь жить? – Ай, какая разница, кто ты! Я все сделаю, как ты сказал, похороню Али, а потом и Вахида, если доберусь, уйду из Кафы. Мы и так собирались уйти в Кезлев, тут опасно стало.