– Так и сделай! Бордак запрыгнул на коня, ударил его по бокам, и тот пошел рысью по темной улице. Вскоре Михайло въехал на подворье Ризвана. Первым его увидел Хусам. Оттого, что московский посланник неуверенно слез с коня, спросил: – Что-то случилось, Михайло? – Ты матери скажи, чтобы нагрела воды да отца позвала. Я ранен. – Ранен? Но… – Меньше слов, Хусам! – перебил парня Бордак. – Да, да, я быстро. Из дома выбежал перепуганный хозяин дома. – Что такое, Михайло? На тебя напали? – Ну, не сам же я поранил себе руку. – Но кто? Где? – Лихие люди, в городе, в темном месте. Ограбить хотели. – Уверен, что ограбить, а не убить из-за дел твоих? – Уверен. Ты вот что, помоги рубаху снять. – Рука-то хоть слушается? – Слушается. Ризван стянул с Бордака рубаху, увидел большой порез на предплечье и воскликнул: – Ох ты! Саданули крепко. Он приказал жене согреть и принести воду, чистую ткань, а Хусаму велел сбегать за лекарем Амиром. Лекарь пришел, когда Ирада все приготовила. Более того, она промыла рану, стерла кровь, вынесла новую рубаху. – Что тут? – спросил он. – Да вот, Амир-ага, – указал на посланника Ризван, – разбойники в городе напали, порезали. – Эх, все неспокойнее становится в городе, – вздохнул лекарь. – А жена твоя, Ризван, молодец, обработала рану как надо. Женщина, закутавшись в платок, отошла к дому. У топчана остались только мужчины. Амир внимательно осмотрел рану и покачал головой: – Тебе повезло, русский, клинок прошел по скользящей, рана глубокая, но не опасная. И затянется быстро, потому как крепкий ты, а я дам тебе целебные травы, отвары из которых заживляют раны. Шрам, конечно, останется, но кто из мужчин сейчас без шрамов? Он занялся рукой Бордака, в рану насыпал какого-то порошка, велел размочить в горячей воде засушенные травы, которые затем наложил на шрам и стянул все лоскутами. – Ну, вот и яхши, – проговорил лекарь, скатывая засученные рукава. – Не пройдет и трех дней, рана заживет. Ничего не меняйте, повязки тоже, даже если загрязнятся. Через три дня можно снять совсем. Останется бордовый рубец, иногда будет кровоточить, но это пустое. – Сколько я должен тебе, добрый человек? – спросил Михайло. – Скажи, русский, – посмотрел на него лекарь, – если бы я лежал в канаве, ты прошел бы мимо или попытался помочь? – Конечно, попытался бы помочь. – Вот и я помог. Не надо мне ничего. Да и не за что брать деньги. Выздоравливай. Он собрал свои нехитрые пожитки, и Хусам проводил его до ворот. – Нехорошо как-то получилось, Ризван, – взглянул на хозяина подворья Бордак. – Человека оторвали от дел, он оказал помощь, потратил снадобья, которые наверняка достаются ему нелегко, а я не отблагодарил. – Ты не волнуйся и не беспокойся, Михайло. Амир у нас такой. Редко берет за лечение, и то тогда, когда сам прикупает у кого-нибудь снадобья. – Странный человек. – Разве у вас на Руси таких мало? – Ну, знахари или лекари обычно берут если не деньгами, то провизией, яйцами, курицей. Хотя, конечно, есть и такие, как ваш Амир. – Хорошие люди, как и плохие, есть у каждого народа. Хотелось бы, конечно, чтобы хороших было больше, но почему-то получается, что больше плохих. – Это, друг, оттого, что добро не видно, им не кичатся добрые люди. А зло так и прет наружу. – Ты, наверное, прав, – задумчиво проговорил Ризван и вдруг спохватился: – Так, а как насчет трапезы? – Можно перекусить, но поначалу помолюсь. Поблагодарю Господа за спасение. – Это надо. Молись, Михайло, покуда жена выставит кушанья на летней кухне. – Добре. Бордак прошел к себе, помолился, потрапезничал и лег спать. Рука особо не беспокоила, спал спокойно. А через три дня, как и говорил лекарь, он уже был вполне здоров. Только шрам напоминал о том случае. Но что такое шрам для мужчины, воина? То же, что украшение для женщины. Глава третья В понедельник Бордак почувствовал себя вполне здоровым. Снял повязки, выбросил травы, допил отвар, который наказывал пить местный лекарь. Вышел во двор, умылся, облился холодной водой из кадки, крякнул от удовольствия, надел штаны и свежую рубаху. Потрогал щетину, вздохнул – опять брить придется. И длинные волосы надоели. Чуждо все это человеку русскому. Но должен выдавать себя за литвина в проклятой Кафе. Он не услышал, как к городьбе подъехал всадник. Татарин, сидевший в седле, постучал плетью по сапогу: – Ассалам алейкум, Михайло! Бордак обернулся. На коне сидел помощник Азата Курбан, улыбаясь во весь свой рот. – Салам! Чего так рано? Случилось что? И пошто за городьбой? Погоди, ворота открою, во двор въедешь. – Нет, Михайло, – отказался татарин, – времени у меня мало. Заскочил сказать, в полдень мурза Азат едет в Бахчисарай, на большой диван. – Этого следовало ждать. Диван же в четверг? – Да. Теперь по мурзе Басыру. Камиль передал, что мурза будет в своем доме в среду, к полуденному намазу, и он поговорит с ним насчет невольников. О том, что решит мурза, сообщит его человек. Приедет сюда. Ну а мы вернемся не ранее следующего понедельника. – Я понял тебя, Курбан. – Вижу, поправил здоровье? – Слава богу, с помощью вашего лекаря. – Ну, и яхши. А где Ризван? – В доме не видел, в саду, наверное, вместе с Ирадой и Хусамом. – Передай, что приезжал, здравия доброго желал. – Обязательно. – Ну все, Михайло, поехал к Азату. – Скажи, Курбан, у тебя в Бахчисарае свобода передвижения будет? – спросил вдруг Бордак.