– А кто ж с тобой? – Твоя новая хозяйка. У подошедшего к воротам мужика расширились глаза от удивления: – Какая-такая хозяйка? – Невеста Михайло. – Да ты что?! А где сам Михайло Алексеич? – Позже подъедет. Ты же ведаешь, что он тоже в Крыму? – Не-е, откуда? Уезжал, молвил, по делам государевым, и месяца на два, а куда, про то ни слова. – В Крыму он был. В Кафе. Слыхал о таком городе крымском? – Это где невольников продают? – Да. – Слыхал, как не слыхать. Да где хозяйка-то? – Отворяй ворота и встречай! Работник Бордака бросился к воротам и широко распахнул их. На телеге спереди сидели Алена с Петрушей. – Вот она, – указал на нее Тугай, – твоя хозяйка. – Красавица, – проговорил работник и спохватился: – Доброго здравия, хозяйка! Алена слезла с Петрушей с телеги и поклонилась: – И тебе долгих лет, человек! – Герасим я, работник Михайло Алесеича. – А я – Алена. – По отчеству как? – Да не привыкла я по отчеству, Аленой называй. Да и не хозяйка я никакая, Михайло наказал ехать сюда. Вместе хозяйством заниматься будем. – Ну уж нет, коли Михайло Алексеич наказывал называть хозяйкой, то так и след. А у тебя и сынок уже есть? – Это мой Петруша. Михайло выкупил нас из татарского полона в Кафе. – Вот оно что! Натерпелась, поди, у басурман, бедолага? – Натерпелась, Герасим. Так, что всю жизнь не забыть. – Ничего, Алена, забудется. Вернется Михайло Алексеич, начнете жить семьею, и забудется. Это хорошее помнится долго, плохое забывается быстро. Потому как не нужно оно человеку, плохое-то. – Твоя правда, Герасим. – Телегу и лошадь оставляю, пригодится в хозяйстве. А я к себе поехал. Жинка, поди, заждалась, – проговорил Тугай. – А то! – воскликнул работник Бордака. – Иди, Осип Данилыч, и мы тут с хозяйкой займемся. Есть чем. – Ну-ну. До свидания, Алена! – До свидания, Осип! Век тебе благодарна буду, что увез из Крыма проклятого. – Ты Михайло благодари, не он, так и вывозить бы некого было. – Ему особое спасибо. – Ладно, Алена, поехал я, а ты хозяйничай тут. Скоро и Михайло приедет. Счастья вам, вы оба заслужили его. Тугай вскочил на коня и ушел дальше по Варварке. Из поварни, или летней кухни, вышла добротная улыбающаяся женщина. – Доброго здравия тебе, хозяюшка! Дай-ка я на тебя погляжу. Ничего не скажешь, красавица, повезло Михайлу Алексеичу. – Тебе тако доброго здоровья. А кто ты? – теребя платок, спросила Алена. – Ой, господи, не назвалась! Да я Марфа, жена Герасима. Мы тут вместе за хозяйством смотрим. Я уху сварила, курица на подходе, пироги еще со вчера остались с грибами, проголодались небось с сынишкой-то? – Проголодались. – Так идем к столу. – Ты курицу свою доваривай, а я хозяюшке нашей дом да подворье покажу, – сказал Герасим. Жена его ушла, а он повел Алену по дому. Это был небольшой, по меркам зажиточных людей, дом. Такое же и подворье с молодым садом, спускавшимся к реке. Через отдельную от нижнего крыльца дверь перешли в подклеть – нижний этаж, тут были кладовки, мыльня, комната. После по ступеням поднялись на террасу верхнего этажа, оттуда в сени и далее в хозяйское жилье, горницу и две комнаты. На полах рогожи, столы, лавки. Окна украшали резные ставни, завешанные цветными занавесками. В красном углу – образа. Алена тут же помолилась. – Тута опочивальня, широкие лавки, на них перины, простыни, подушки, одеяла. Можно и люльку подвесить, но сын твой уже большой для нее, – указал Герасим на одну из комнат. – Он будет спать со мной, – ответила Алена. – Это сейчас, а потом? Когда вернется Михайло Алексеич? – Потом и решим. – Добре. Тогда пойдем, потрапезничаете? – Я бы помылась с дороги. – Конечно, мыльню Марфа подготовит, воду нагреет. – Мне еще одежу купить бы, а то кроме надетого и нет ничего. – Ну, этого добра на торговых рядах и в лавках, что на Посаде, полным-полно. Все, что надо, купишь, коль деньга есть. – Михайло дал. – Тогда купишь. С Марфой пойдешь, она все покажет, расскажет. Значится, сначала помывка? – Да. – Добре. Они спустились вниз. Марфа быстро согрела воду, Алена помылась, помыла сына, и приступили к трапезе. После все легли спать. Утром, как только встали и позавтракали, Марфа повела Алену на торговые ряды. У Алены глаза разбежались, на лотках, в лавках было ВСЕ. Но, будучи женщиной экономной, она выбрала не очень дорогие сарафаны, рубашки, лапти, волосник – особую шапочку, под которую замужние женщины заправляли волосы, в то время как молодухи плели косы и весьма гордились ими. – Пошто, Алена, дешевое покупаешь? – удивилась выбору новой хозяйки Марфа. – Не след, Марфа, сорить деньгами. – А как выйдешь к Михайло, когда тот возвернется? В дешевом, тусклом сарафане? – Об этом не подумала, – задумчиво покачала головой Алена. – Надо думать. Мужчине приятно, когда его женщина краше других. Марфа уговорила ее купить шелковую рубаху, отделанную жемчугом, калиги – полусапожки из кожи, пришедшие в Русь от воинов-римлян, бархатные башмаки на только входивших в моду каблуках, кокошник и украшения – ожерелье, серьги, перстень. К головному убору – колты (подвески), отделанные серебром. Купили и нижнее белье, и одежу для сына. Для того было проще. Чего ему надо? Лапти малые, штаны, да рубашонки. По совету Марфы Алена купила и душегреи. Жена Герасима уговорила приобрести шубу, зима не за горами, но тут Алена воспротивилась, и так много денег потратили. С покупками вернулись домой. После вечерней молитвы потрапезничали. Герасим с женой ушли. Они жили недалече, а своя хата тоже требовала ухода. Алена обошла подворье. Из живности в загоне под навесом – свинья, рядом – сарай, кудахтали куры, гоготали гуси, крякали утки. Днем она живность не видела, так как ее отпускали на улицу, куры рылись в песке, свинья, вырыв пятаком приличную яму, валялась у забора, утки и гуси уходили к реке. В хлеву – мешки с зерном, в земляных погребах – соленое мясо, бочки с квашеной капустой, солеными огурцами, другая провизия. С таким запасом и голодный год не страшен. Алена уложила Петрушу спать, а сама, еще раз пройдясь по дому, присела на скамью в горнице, вздохнула и заплакала. Чего бы ей плакать? Хорошо все, но слезы бывают не только от горя или боли, они появляются и от радости, счастья. Немного успокоившись, она проверила запоры на дверях, погасила свечи и легла на скамью, прижав к себе сопящего сына. И уснула крепким сном. Впервые после мытарства у татар, в дороге кошмарные сны ей не виделись. Напротив, светлые, цветные, покойные.