– В чем же? – умело изобразил недоумение работник. – В том, что ведать желаешь, пошто это меня к себе сам государь зовет. – Так то ведомо. Ответ держать, что в Крыму было. – Э-э, нет, для того есть приказ посольский. Но ладно, приходи, а то Алене с Петрушей действительно неуютно и страшновато будет. – Добро. Тока перекушу и приду. Герасим пошел к себе, Бордак зашел в дом. Посреди большой комнаты, прижав руки к груди, стояла Алена. На лавке новые штаны, рубаха, чистый кафтан, рядом сапоги. – Приготовила все, Аленушка? – улыбнулся Михайло. – Да. Как же иначе? Тебе же не куда-нибудь, а к самому царю Ивану Васильевичу идти. Боязно мне что-то. – Отчего? Ты у себя в своем доме, на своем подворье. И злодеев на Москве почти не осталось, опричники перевели. У тех с лихими людьми разговор скорый. К тому же Герасим подойдет. – Да? – встрепенулась Алена. – Герасим на подворье будет? Но пошто, коли нам с сыночком беды ждать неоткуда? – Понимаешь, Алена, на службе государевой всяко бывает. Ты постели постель, как обещалась, и жди. А не смогу возвернуться, то гонца пришлю сообщить. – И такое может быть? – Я же молвил, хорошая моя, на службе может быть все. Но не думаю, что ныне задержусь, или Иван Васильевич срочно отправит куда-нибудь. То обычно по утрам делается. – Ты подарок-то крымский не забудь, – вздохнув, напомнила она. – Хорошо, что сказала, а то совсем забыл о нем. В малой комнате засопел Петруша. Отчего-то ныне спал беспокойно. Алена пошла к нему, убаюкивать. Бордак же переоделся, засунул за пояс саблю, с которой никогда не расставался, ножи в голенища вставлять не стал, тут ходьбы нет ничего, и место спокойное. Положив в сумку подарок крымского мурзы, он заглянул в комнатенку и прошептал: – Я пошел. – Храни тебя Господь! И помни, я вельми жду тебя! – То всегда помню. Бордак вышел во двор. Герасим к этому времени уже вернулся, сидел на скамье под березой. Михайло поправил саблю, молвил: – Я пошел, Герасим. – Ступай с Богом! – Он перекрестил Бордака, закрыл за ним калитку. Народу на набережной не было, только стража на местах в бочках разводила костры. От них и тепло, и светло. Михайло сразу привлек внимание ближайших стражников: – Эй, человече, откель идешь и далече ли? – Недалече, стражник, тут рядом. – Рядом Кремль. – Вот туда и иду, желаешь ведать, по какому делу? – Не-е, то не мое дело, а откель путь держишь? – Мое подворье в саженях пятидесяти отсюда, но коли и далее пытать намерен, зови начальника своего, с ним гутарить буду. – Ступай, дальше тебя все равно остановят, там и допытаются, кто ты и пошто. Бордак миновал пост, спустился к реке, пошел берегом. Москва-река спокойна, ветер стих совсем, гладь речная, как зеркало. Он посмотрел на небо. Звезд не видать, в воздухе свежесть. Не иначе, дождь пойдет, а то и ливень. Но то добре. Опосля крымской да степной жары гроза на Москве – благодать. Михайло шел берегом, именно на берегу была врытая в землю арка, через которую можно было попасть в подземный переход. У арки стояли два стражника, одеты в одежу стрелецкую, но без пищалей. Одному около тридцати, второй годов на десять младше. Старший, опершись на бердыш, остановил незнакомца окриком: – Погодь, человек, ты не заблудился, случаем? – Нет, я ведаю, куда иду. – И куда же? – В Кремль! – Куда хватил! И кто же ждет тебя в Кремле, человече? – Видать, тебя не предупредили. – А должны были? – Должны. Ну, что ж, ты тут старшой, не пускать – твое право. Пойду в обрат домой. Тока потом обиду не держи, коль накажут за то, что не пустил. – А тебя, человече, не Михайло Бордаком звать? – спохватился младший стражник. – Куда лезешь, Гаврюха?! – гневно взглянул на него старший. – Да я, голова моя садовая, совсем забыл, десятник же надысь приходил, как раз о Бордаке предупреждал, что опосля вечерни должен подойти, дабы пропустить его, не препятствуя. Так что, извиняй, Степан, позабыл. – Эх, дать бы тебе в морду! – Старший, как выяснилось, некий Степан, повернулся к Бордаку: – Так ты и есть тот человек? – Да. – Не держи зла на нас, зрил, что из-за этого олуха, – кивнул Степан на Гаврюху, – неразбериха вышла, проходи смело. – Я не держу обид и зла, только так службу у Кремля столицы русской нести не можно. – Да, понимаю, исправимся. Ты это, Михайло, не знаю, как по батюшке величать, десятнику о том, что случилось, не говори, а то он дюже лют на расправу. – Ладно. Послышались шаги, появился еще один стражник, но на нем была одежда начальника. – Десятник, Богдан Семенович Копарь, – шепнул Бордаку Степан. – Что тут у вас? – оглядев стражников и Михайло, спросил Копарь. Степан поздоровался, поправил кафтан, шапку, взял как след бердыш и поспешил доложить: – Да вот, Богдан Семенович, человече, о котором предупреждал, прибыл. – Приветствую тебя, Михайло Лексеич! – взглянул на Бордака десятник. – И я тебя тако же. – Что-то припозднился. Бордак не стал объяснять, что вышла заминка со стражей: – Так и срок был условлен после вечерни. – Ладно, почему не проходишь? Бывал же здесь. – Бывал, уже собирался, а тут ты. – Да? – Десятник строго посмотрел на стражников и ни с того ни с сего сунул кулак под нос Степану: – Я вот тебе! Тот отшатнулся, но промолчал. – Идем, Михайло Лексеич, провожу, так велено, – кивнул десятник Бордаку. Они пошли подземным переходом, спустились по ступеням к ровной площадке, где стоял деревянный обнос колодца, потом опять же по ступеням поднялись вверх и вышли в Тайницкую башню. Оттуда к тыловой стороне великокняжеского Дворца. Прошли во внутренний двор, но десятник не остановился, повел дальше по тропе, мощенной камнем, в другой потайной, скрытый от взора людей дворик. Там десятник встал, обернулся к Бордаку: – Жди здесь. Я буду у дворца, провожу в обрат. И оружие отдай! Положено так.