– Добре. До рассвета все будет готово. Дуб ушел. Отужинав, он покинул крепость известным немногим тайным ходом. И верный конь Ветер, у которого с подковами все оказалось в порядке, понес его к Санге в стан мурзы Икрама. Прибыл Дуб в Сангу за полночь. Едва коня не загнал. Но дело срочное, не до него. Он остановил коня у шатра, из которого нукеры вынесли окровавленную девицу и потащили ее к шалашу. Позабавился мурза на славу. Не спал и Азанча, проверял посты. – Уже вернулся, Дуб? – увидел он гонца. – Как видишь, десятник, мне треба срочно гутарить с мурзой. – Ну, не знаю, станет ли он сейчас говорить. Полог откинулся. Из шатра вышел сам Икрам: – Мурза станет говорить, вот только приведет себя в порядок, Алим! – крикнул он. – Слушаю, господин, – тут же возник из темноты нукер. – Воды теплой, белье чистое, быстро! – Мурза кивнул Дубу, жди, мол, и прошел обратно в шатер. Через какое-то время мурза, наконец, принял гонца. Лежа на замененной постели, покрытой шубой, он спросил: – Что передал боярин? Сделает, о чем просил? – Тут такое дело, господин, – замялся изменник, – Молчанов запросил кроме переданной ему сотни рублей еще шестьсот. – А ему все свое состояние не отдать? – повысил голос мурза. – С чего вдруг он повел себя так? – Дело в том, что у него есть чистая грамота воеводы чугуевского с печатью. Получив ее, воевода дружины московской должен будет убыть в крепость. Но грамота та опосля вызовет следствие, что непременно укажет князю Верейскому с московскими вельможами на боярина. А посему, передав грамоту, ему треба бежать в Литву. То он успеет сделать, тока нужна деньга. – А не подумал он, что станется, коли Верейский и воевода московский прознают про связи его со мной? – Говорил о том. Мурза устроился удобнее и велел: – А ну-ка садись и давай по порядку ведай, какой был разговор. Да в подробностях. – Слушаюсь! Дуб присел на край ковра и слово в слово передал суть разговора в Чугуеве. Мурза выслушал, задумался. Затем встал, прошел к шкафу, достал мошну, бо́льшую размером, чем прежде, и тяжелее. Бросил Дубу: – Держи, отдашь боярину, тут более чем шестьсот рублей. Но предупреди, не уйдет завтра дружина московская, конец ему, в Литве достану и отрежу голову за измену. – Угу, передам. Я часок отдохну? – Некогда отдыхать, мне до завтрашней полуденной молитвы нужна эта грамота. Как привезешь, скажу, что с ней делать. – Чего уж говорить, и так ясно, пошлешь меня гонцом от князя Верейского, – вздохнул Дуб. – Догадливый. Езжай и гляди, не попадись страже городской. – Не попадусь, не беспокойся. Икрам махнул рукой – пошел, мол. И вновь поскакал Сидор Дуб в сторону Чугуева. На этот раз ехать было веселее, ни за что, ни про что заимел сто рублей. С такими деньгами можно самому рабов прикупить у татар из сотни, а в Кафе втридорога продать. А там и дом поставить, хозяйство. В Кафе его держать можно, платить рабам не треба, ну если только хлыстом. С хорошим настроем ехал Дуб. Пройдя полпути, остановился. Слева у сломанной молнией березы и валуна достал мошну, отсыпал серебро в свой мешок. Примерно, конечно, но и мурза не взвешивал, на глаз определил, сколько денег, да и боярин проверять не станет. Свой денежный мешочек гонец положил под дерн за валун, закрыл засохшей травой и продолжил путь. Небо начало светлеть, наступало время предрассветной молитвы у мусульман, в крепости же царила тишина, только не спали стражники на стене да вышках. По тайному ходу Дуб завел коня в город и провел до подворья Молчанова. Ночью заметно посвежело, и слуга Молчанова Илюха стоял у калитки в зипуне. – Наконец-то, – проговорил он, завидев Дуба, и тут же рассмеялся: – С тобой, Дуб, точно дуба дашь. – Весело тебе, Илюха? Гляди, как бы плакать не пришлось. – А чего нам плакать? На подворье втихаря готовятся к отъезду. Боярин молвил, новая жизнь ждет нас. – Ну-ну. Он спит, поди? – Как же? Тебя, вельможи, дожидается. – В морду хочешь? – Не-е, не хочу, и без тебя есть кому дать, заходи, покуда стража не объявилась. Дуб завел коня на подворье, прошел по лестнице на верхнее крыльцо, оттуда через сени в горницу. Боярин, на лике которого проступала усталость, сидел на лавке за столом, рядом горела свеча, светила лампада перед образами. Дуб перекрестился, что вызвало усмешку Молчанова: – Тебе ли, Сидор, предавшего веру, молиться? – Вера не в словах, боярин, она в душе. – А где душа-то? Но ладно, привез деньги? – Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту? – Давай мошну! – Покаж грамоту! – Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом. Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость. Прочитав написанное, Дуб кивнул: – Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу? – А тебе не все равно? – спросил Молчанов. – Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам? – Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего. – Где он сейчас? – Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин: – Ты сгубил его? – Не задавай ненужных вопросов, давай серебро! Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал: – Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать. – Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече. – Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь? – Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет. Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу. Во дворе начальствовал ключник боярина Глеб Андреевич Грибов. Он показал гонцу мурзы комнатенку, где кроме широкой лавки да рогожи ничего не было. Да большего и не требовалось. Приспособившись на лавке, Дуб тут же уснул. Разбудили его, когда солнце уже поднялось над лесом. Челядь направилась в домовую церковь молиться. Дуб пошел туда же. После была трапеза, и, наконец, обоз вышел из подворья боярина, ворота закрылись. Стража спокойно выпустила Молчанова с людьми. Ратники пожелали обозным счастливого пути, да не попасть под татар, и обоз пошел в сторону Новгород-Северского. Когда крепостные стены и купол крепостного храма скрылись из виду, Дуб подъехал к боярину: