Молодого коня перехватил Герасим. Жеребец показывал норов, такое скопление людей он видел впервые, но слуга Бордака знал, как общаться с конями. Укротил, увел на конюшню. Государю подали малый короб, и он кивнул молодой жене: – Это, Алена, тебе. Помявшись, она приняла короб у опричника, открыла его, и на солнце различными цветами засверкали камни золотого ожерелья. – Ой, красота-то какая! – не удержалась Алена и тут же смутилась: – Извиняй, государь… – Ничего. Носи, радуйся. Затем слуга поднес две соболиные шубы: – А это вам обоим, дабы тепло было зимой лютой. И вновь поклоны, благодарности. Малюта преподнес Бордаку именную саблю в позолоченных ножнах. Бояре – свои подарки, кто-то драгоценности, кто-то деньги, кто-то меха, кто-то расписную посуду. Богатые подарки, царские. Парфенов уже освободил лавку близ молодоженов, и царь с боярами расселись у стола. Иван Васильевич вдруг встал. Ему тут же подали чашу хлебного вина или водки. Скуратов хотел было забрать чашу, испить первым, не дай бог чего, но царь остановил его: – Не след, Малюта, здесь врагов нет. – Выпил чашу до дна, наигранно сморщился: – Что-то горьковата у вас водка. – Горько, горько! – закричали все хором. Михайло и Алена поднялись, долго целовались, наконец оторвались друг от друга. – Вот теперь вроде как и сладкое вино, – улыбнулся Иван Васильевич. За ним тосты произнесли Скуратов, бояре. Люди пили, Бордак и Алена только пригубляли, иначе вечером упали бы под стол. Царь поднялся: – Извиняйте, Михайло и Алена, извиняйте, гости дорогие, желаю весело вам погулять на свадьбе друзей моих. А мне треба делами государственными заняться. Прощаясь, скажу, счастья вам большого да детишек поболе. Руси великой нужны люди, а кому, как не женам рожать их. Он вышел из-за стола, за ним верный Малюта, бояре. Встали и все гости. Михайло с Аленой проводили государя со свитой до ворот. Царь легко вскочил на коня, проговорил: «Счастья вам!» – и под охраной двух десятков опричников поехал по улице. Скуратов же задержался. Подозвал к себе Бордака и Парфенова и сказал: – Знатная свадьба, на Москве надолго запомнится. Гуляйте, а на третий день после утренней молитвы и трапезы оба приезжайте в опричный дворец. Государь ждать будет. – А что за дело к нам, Григорий Лукьянович, не ведаешь? – спросил Парфенов. – Ведаю, княжич, да не все можно молвить. Приезжайте, узнаете. Встретит четырехпалый Гордей, он же и проводит в хоромы. – Добре. – И вам добре погулять. По-русски, с размахом. – Скуратов посмотрел на улицу и добавил: – Гостей-то заметно прибавилось, Михайло Лексеич, хватит ли угощения приветить всех? – Хватит. – Ну, тогда поехал я. Он вскочил на коня и погнал догонять царя и свиту. – Ух, аж запотел. Не ждал такого, – протер мокрое от пота лицо Бордак и взглянул на Парфенова: – Не иначе ты пригласил государя на свадьбу? – Я всего лишь передал через Скуратова весть о том, когда она будет, а решение приезжать на нее принимал сам царь. А к кому на подворье является Государь Всея Руси и земель местных? Вот, верно, к единицам из ближайших людей, в кои входишь и ты, Михайло, а это великая честь. – Знамо, великая, но и ты в чести немалой у Ивана Васильевича. – Боле батюшка мой. – А я едва не упала, когда увидела царя, – проговорила Алена. – Это же надо, вдруг сам государь на моей свадьбе! Ранее о таком я не то, чтобы мечтать, думать не смела. А он вот какой. И не страшный совсем. Добрый, дружелюбный, не выставляет себя выше других. А тако же Малюта не страшный. А чего о нем только ни молвят, и душегуб, и палач. – То недругов слухи. Но… пора к гостям. – А народ, что на Варварке? – Зайдет, примем, но мыслю, сбежался он на чудо чудное посмотреть, как сам государь на свадьбу к соседу их пожаловал. Теперь ты, Михайло, на Варварке, да и на Москве – первый боярин. – Да брось ты, Василий! – Пойдем, веселье только начинается. В октябре дни не такие короткие, как в ноябре или декабре, но все одно темнеет рано. Перед вечерней молитвой уже темно. Посему и свадьба гуляла до того, как зазвонили колокола. Гости, одарив молодоженов и пожелав им жизни в любви и счастье, начали расходиться. Потом до позднего вечера убирали посуду, остатки трапезы, столы, лавки, приводили двор в порядок. Алена хотела забрать Петрушу, но он уснул в гостях, наигравшись с соседским отроком тех же лет. Легли спать. Усталость и хмель сделали свое дело, миловались недолго, а потом уснули в объятиях друг друга. На второй после свадьбы день княжич Парфенов, имевший на Москва-реке ладью, предложил Бордакам прогуляться по реке. После ночного дождя день выдался тихий, безветренный, довольно прохладный, на то и осень. На Покров выпадал первый снег, который, правда, долго не лежал, таял. Михайло, Алена и особенно Петруша с радостью согласились. После утренней молитвы и трапезы они прошли к подворью Парфенова. Встречавшиеся им люди, среди которых были и дворяне, и зажиточные купцы, и ремесленники, и чернь, кланялись им, приветствуя. Сказывался приезд царя на их свадьбу. Парфенов ждал во дворе. Рядом с ним стоял мужик лет тридцати. – Это кормчий ладьи Демид Глухов, – указал на него княжич. Мужик снял шапку, поклонился: – Долгих лет, боярин, долгих лет, боярыня, и сынку вашему. – И тебе тако же, Демид, – ответил Бордак и повернулся к Парфенову: – И где твое судно, Василий? – Где ж ему быть, как не на реке? Тут недалече, спускаемся и выйдем к причалу. – Ты не говорил о ладье. – Повода не было. Ну что, готовы? – Чего готовиться? – Как пойдем, Демид, на парусе или на веслах? – спросил у кормчего Парфенов, так как ладья была парусно-весельным судном. – Ветер по течению, а вниз мы и без паруса управимся. Вверх же на веслах пойдем. Четверо гребцов уже ждут. – Михая команда? – Она самая. Там же холопы. – Ладно. – Вина возьмем? – обратился княжич к Бордаку. – Тока не крепкого, – ответил тот, – и немного. – Чего ж не крепкого? Водки возьмем. И закуску легкую. – Варвара! – обернулся Парфенов к дому, возле которого копошилась какая-то баба. – Слухаю, княжич, – отозвалась она. – Собери закуски, ендову водки, чаши, для отрока сладостей. Все в суму, и сюда. Быстро, Варвара! Тебе вообще больше двигаться треба, а то молодуха, а телом дюже пышная. Как бы дале не разнесло, как Верку, супружницу Михая! – Не, княжич, не разнесет. У нас в роду все были такие, как ты молвил, пышные. Да и добре то, лучше, чем худые, как жерди.