— Видишь? — горячо сказал он. — Давай скажем правду! Все поймут! — Дурачок ты, Марат, — усмехнулась Наташа. — Ты теперь в черном списке. И Палий, кстати, тоже. Жалко, что ты так ничего и не понял про наш теперешний класс. Тут к ним подошел Барковский. Наташа помрачнела еще сильней, кивнула Марату: вот видишь? А Барковский предложил: — Поговорим? — Поговорим, — согласился Марат, и они отошли. Свернули за угол, где их никто не мог слышать, и Барковский заявил: — Раненые спартанцы воюют дальше. И либо погибают вместе со всеми, либо побеждают вместе со всеми. А ты хочешь в лазарет. То есть соскочить. — Я тебя не понимаю, — признался Марат. — У тебя же есть деньги. — Есть, — кивнул Барковский. — Так помоги! — Нет. Какой смысл? Тяжелораненых спартанцы добивали, потому что они были обузой. Не хочешь, чтобы тебя добили? Встань в строй и сражайся. Добудь то, что тебе нужно, в бою! Тут оба школьника увидели Крюкова, который проходил мимо по коридору. Он тоже увидел одиннадцатиклассников, помахал им рукой. Когда капитан отошел подальше, Марат сказал: — Кстати, он спрашивал, откуда у тебя деньги. — И что ты сказал? — Пока ничего. Слово «пока» Марат выделил особо. — Ясно, — кивнул Барковский. — Я тебе не угрожаю, — уточнил Марат. — Я прошу о помощи. — И ты готов рискнуть? — Считаешь меня трусом? — Пока да, — ответил Барковский. И тоже выделил слово «пока». …В школу капитан Крюков пришел не прямо из больницы. Сначала он заглянул на почту, где работала почтальоном мама Максима Юрова. И вместе с ней пошел по ее участку: почтальон разносила письма и извещения, а капитан разговаривал с ней о сыне. Он узнал о Максиме много нового. В частности, что тот одно время связался с компанией шпаны и почти бросил учебу. А потом вдруг взялся за ум, решил сменить школу и поступил в ту, где учится сейчас. — Эта школа, конечно, не для таких, как Максим, — рассказывала мать Юрова. — А он старался. Ведь до этого, когда мы отца похоронили, он все на улице торчал, домой не загнать. А потом пришел и говорит: ну, все, мать, Макс Юров нагулялся, теперь учиться надо. Я, говорит, в комитет пойду, по образованию. И пошел. Один. — Молодец какой! — похвалил Крюков. — Они ему грант какой-то выписали на обучение, — продолжила свой рассказ Юрова. — Да, мужик в доме… Счастье, конечно. — А девушка-то у него есть? — Кто-то есть, а кто — не видала ни разу. И спросить боюсь. — А откуда знаете? — Я ж почтальон. Пару раз письма носила. Что ж я, почерк его не узнала бы? Узнала… — Ну, а может, это вовсе и не девушке, — все не соглашался Крюков. — Он же там на конверте амурчиков не рисовал? — Да ну, какие амурчики! Я думаю, там стихи были. Она достала мобильник, набрала номер сына, стала ждать. Однако ответа не последовало. — Стихи? — удивился Крюков. — Да, я слыхала пару раз, как он бормочет. Не Пушкин, конечно, но красиво. Я б не устояла. — И что же, на конвертах даже имени не было? — продолжал допытываться Крюков. — Имени не было, — отвечала Юрова. — Адрес был, точно. И фамилия. — Не запомнили, конечно? — спросил Крюков. Спросил — и замер в ожидании. — Запомнила, — ответила Юрова. — Фамилия известная, пушкинская. Помните, как в «Евгении Онегине»: «И быстрой ножкой ножку бьет»? Крюков в изумлении покачал головой: он не ожидал от этой женщины Пушкина. И тихо выдохнул ответ: — Истомина… — Точно! — сказала Юрова. Снова достала телефон и набрала номер сына. И снова он ей не ответил. — Все-таки у меня сердце не на месте, — призналась она. — Чего вы все про Макса выспрашиваете? Случилось чего? И к телефону вот не подходит… Тут участковый стукнул себя по лбу, будто только что вспомнил что-то важное: — Вот я осел! Конечно, не подходит. Поэтому я вас нашел. Он достал из кармана телефон Юрова и протянул матери. — Потерял он его. Вот, возвращаю. …Физрук Баграмов услышал, как стукнула входная дверь, и понял, что это вернулась хозяйка квартиры — Людмила Царева. Он робко выглянул в прихожую и спросил: — Ну что, у меня проблемы? — Он в школе, — сообщила Царева. — Скоро он тебя найдет здесь, и тогда начнутся настоящие проблемы. Ты должен вернуться. — Я не могу! — взвыл Баграмов. — Знаешь, я… я уеду! Я ведь не давал никаких подписок о невыезде. Ничего на меня у них нет… Уеду туда, где меня никто не знает… Начну сначала… Буду тренировать малышей… — Ты уже уезжал туда, где тебя никто не знает, — напомнила Царева. — Начинал сначала. Тренировал малышей. — Люда! — взмолился Баграмов. — Что — Люда? Ну что Люда? Я, директор школы, вынуждена покрывать тебя, который… Ну почему? — Потому что я твой сводный брат, — напомнил Владимир Ованесович. — Ты мне не брат, Володя, ты мой кошмар! Может, я и детей пошла учить, чтобы из них никогда не вырастали такие, как ты! И когда я поверила в то, что делаю, ты опять пришел в мою жизнь… — И ты меня приняла! — горячо подхватил Баграмов. — Дала мне работу. Ты — мой ангел! Царева мрачно смотрела на него. Спросила: — Этот мальчик… Гоша Довженко… Он будет молчать? — Я… не знаю… — вновь пролепетал Баграмов. — Тогда иди и расскажи все сам! В конце концов, ведь ничего непоправимого не произошло? Ты же не… убивал ее? — Нет! Нет!!! — прокричал Баграмов. — Хорошо. Я и сам решил. Пойду к этому Крюкову и все расскажу. Как все было. — Ты правильно решил, — заключила Царева. — Мне надо вернуться в школу. А ты иди к капитану. Когда поговорите, зайди ко мне. Я буду ждать. И она ушла. А Баграмов сел на стул в прихожей и сидел неподвижно… …И вновь Крюков и учитель информатики сидели за соседними компьютерами у него в кабинете. Лапиков пролистывал на экране аватары «оппонентов», загруженные школьниками. Крюков покачал головой: — Ну и рожи? А вы знаете, кто эти люди? — Только некоторых, — отвечал Лапиков. На экране появился «отец Мелковой».