Помолчала и добавила — пожаловалась: — Настя со мной после того не разговаривала. Так и умерла в обиде… И она заплакала. …Барковский чистил зубы, когда в ванную заглянула Шорина и сообщила: — Миш, там мужик какой-то к тебе пришел. Мне пора за своими бежать, а он стоит под дверью и не уходит. — Что за мужик? — Не знаю. Злой как черт. Может, полицию вызвать? Или… отцу позвонить? — С ума сошла? — сказал Барковский. — Ты еще в Кремль позвони. Я сейчас. Он дочистил зубы и пошел открывать. В квартиру буквально ворвался Сотников. И сразу же схватил Барковского за горло, прижал к стене. — Твоя работа?! — прорычал он. — Ты чего? Пусти! — отбивался Барковский. Тут в коридор выскочила Шорина, вооруженная бейсбольной битой. Замахнулась ею на Сотникова, закричала: — Руки убрал! Убрал, я сказала! В ее голосе была такая ненависть, что Сотников подчинился: отпихнул Михаила, с удивлением посмотрел на Иру. — Ну, ты совсем охренел, — сказал. — Она же ребенок… — А я кто? Тоже ребенок, — произнес Барковский с непонятной интонацией. — Душишь маленького мальчика, дурак большой. Сотников скривился, сказал: — Надо поговорить. Наедине. Сейчас! — Пошли на кухню, если ты успокоился. — Я спокоен. Я абсолютно спокоен! Они направились на кухню. Проходя мимо Шориной, Сотников остановился, спросил: — Папа знает? Ирина была удивлена: откуда этот чужой человек знает про ее отца? Ответила: — Не ваше дело. После чего вопросительно взглянула на Барковского. Взгляд означал: все нормально? Не нужна ли помощь? Он ответил: — Все нормально. Это мой… друг. Иди за малышами. — Ты уверен? — Иди. Когда за Ириной закрылась дверь, Барковский прошел на кухню, где Сотников жадно пил воду прямо из-под крана. Спросил: — И в чем дело? — Меня обокрали, — объяснил Сотников. — Вынесли из офиса сорок тысяч евро. Прямо из сейфа. Ничего не взломали, просто ввели код. — И ты думаешь, что это сделал я? — Я знаю, что это сделал ты, — поправил Сотников. — И ты мне все вернешь. Или… — Или что? — с невинным видом спросил Барковский. После чего пошел к плите и поставил на огонь чайник. — Не знаю, чем тебе помочь, ну правда, — сказал. — Вот чего ты от меня хочешь? — Верни деньги. — Да я их не брал, чем хочешь поклянусь, — заверил Барковский. — В глаза их не видел. И потом… Ты не этого хочешь. Что тебе эти жалкие сорок тысяч? Ты хочешь, чтобы я тебя боялся. А я тебя не боюсь. Тут Сотников внезапно развеселился. — Да? — спросил. — А почему ты меня не боишься, Миша? — Потому что не может же Франкенштейн бояться своего создателя? — отвечал Барковский. Сотникову стало совсем весело. — Ты — маленький темный дурачок, — сказал он почти ласково. — Чудовище не имело имени, а Франкенштейн — имя его создателя. И, кстати, тебе все же следует меня бояться. Я тебя породил, я тебя и… И он сделал жест, словно разрывает что-то на части. Однако Барковского этим не испугал. — Да, я темный, я не знаю, откуда это, — согласился он. — И мне пора в школу. У нас сегодня контрольная по биологии. Можно, Алексей Петрович? Сотников усмехнулся: — Я тоже умею делать сюрпризы. Особенно неприятные. Пока. …Младшие все не шли. Ира Шорина взглянула на часы. Они же в садик опоздают! И она решительно вошла в подъезд, в который дала себе слово больше не входить. Звонить в квартиру пришлось довольно долго. Наконец дверь открылась, и появилась мрачная, рано состарившаяся женщина — Вера, мать Ирины. — А, это ты… — сказала. — Я думала, врач. Врача жду. — Что с мелкими? — Не знаю; обсыпало. Может, краснуха, а может, обожрались чем-то. Мой вчера мандаринов припер целый пакет. Я к вечеру умаялась, прилегла, а они все и слопали. — Ой, ладно, умаялась. Напилась опять? Мать не ответила. Оглядела дочь, сказала: — А ты изменилась… Зайдешь? — Мне в школу надо. — А ты еще учишься? — удивилась мать. — Я думала, раз из дома ушла — бросила. Я, как из дома ушла, так и школу ко всем чертям послала, чего на нее молодость тратить… — Слушай, я после школы зайду, — сказала Ирина. — Если врач рецепт оставит, сама не ходи, я все куплю. — Как скажешь, дочка, — отвечала Вера. — Ничего, что я тебя дочкой называю? — Нормально. Так ты не ходи никуда, ладно, мам? — сказала Ирина. Повернулась и стремительно пошла вниз, стараясь не разреветься. …Как обычно, Галина Белодедова подвозила дочь в школу. По дороге робко спросила: — Наташ, расскажи, как это… ну, как это выглядит? — Ну, представь, что посреди картинки такой темный прямоугольник, — объяснила Наташа. — Вот как в кино бывает сверху и снизу такая черная рамка. А у меня наоборот — в середине темно, а по краям… еще вижу. — Не ходи ты в школу! — взмолилась Галина. — Я прошу тебя! Я не могу тебе ничего запрещать, но давай ляжем в больницу прямо сейчас, поедем и ляжем. Я боюсь за тебя, я… — Да не бойся, внуков не будет, — холодным тоном ответила Наташа. Этого Галина совсем не ожидала. — При чем это тут?! — воскликнула она. — Мам, я слышала, как ты вошла, я знаю, что ты знаешь. Я знаю, как тебя все это беспокоит, но… На этот раз мать прервала монолог дочери: — Да плевала я на это! Пусть ходит, пусть живет у нас, пусть! Только бы ты видела! Как мне тебя уговорить на операцию, что мне сделать? Опоить тебя, что ли? Силком увезти?