— Худя, убери ее, — приказал Довженко. И Худяков подчинился: подхватил легкую Шорину, вынес ее из класса, вернулся и запер за собой дверь. Четверо парней обступили Барковского. — Ну о чем тут говорить? — Барковский пытался свести все к шутке. — Дядя плохой, простите дядю… Однако Худяков тихо произнес призыв: — Спарта, алале! И все четверо кинулись на бывшего лидера. За этой картиной с улыбкой наблюдал Юров — он так и остался сидеть на задней парте… …Крюков остановил машину у самых дверей школы. Вышел, пошатываясь. Увидев стоящую рядом «Скорую», спросил вахтера: — Кому это? — Людмиле Михайловне на собрании плохо с сердцем стало! — объяснил вахтер. — Говорят, инфаркт. А ты чего такой белый? Тебе-то к врачу не надо? — Потом… — отмахнулся Крюков. — Где эта тварь? — Барковский? Так не выходили пока. Так в классе и сидят… Крюков поспешил в школу. Никем не замеченный, он поднялся на второй этаж, подошел к кабинету английского. Возле двери на корточках сидела плачущая Шорина. Подняла к участковому заплаканное лицо: — Спасите его! Они его убьют! Крюков толкнул дверь плечом — та не поддалась. Тогда он разбежался, ударил всем телом и вышиб дверь. У доски корчился избитый Барковский, весь в крови. Обманутые «спартанцы» пинали его ногами. — Все, хватит! — заорал на них капитан. — Отошли все! В колонию захотели? Отошли, я сказал! Заметил Юрова, скомандовал ему: — А ты что сидишь? А ну вывел их всех отсюда! Сам схватил Марата, оттолкнул его от Барковского. И увидел на глазах у парня слезы… — А с ним что будет? — спросил Марат. — Так и уйдет? Так и соскочит? — Я его арестую, — заверил Крюков. — Я посажу его, обещаю! Он не заметил Шорину, которая вошла в класс вслед за ним. Между тем она слышала каждое слово. И эти слова впивались ей в сердце… Из последних сил, на грани потери сознания, Крюков скомандовал: — Ну, ушли все, я сказал! Юров вытолкал одноклассников из кабинета. И тут же Шорина забила ручку двери стулом. После этого села на пол рядом с Барковским, с ненавистью взглянула на участкового, спросила: — Посадите?! За что?! У Крюкова не было сил отвечать, что-то объяснять. Он тоже сел рядом с Барковским, привалился к нему, измазавшись его кровью. Пощупал у него пульс. Попросил Шорину: — Позови кого-нибудь… Что-то мне плохо… Шорина взглянула на него, потом на Барковского. Тот прошептал: — Пусть сдохнет… пусть… Однако Ирине пришла в голову другая мысль, получше. Она взяла за запястье бессильно повисшую руку Крюкова… и вдруг сильно ударила себя этой рукой по лицу. Раз, еще раз… На ее губах появилась кровь. Крюков пробовал сопротивляться, но сил у него не осталось. — Что… ты делаешь? — прошептал он. А Ирина уже кричала: — Помогите! Помогите кто-нибудь! Рвала на себе блузку, царапал лицо. И продолжала звать на помощь. Дверь задрожала под мощными ударами, и в кабинет ворвался Шорин с двумя оперативниками. Склонился над дочерью: — Что?! Ира, что?! — Он напал на меня! — заявила Шорина. — Хотел изнасиловать. Миша заступился. И он его избил. Шорин недоверчиво посмотрел на дочь, потом на Крюкова… Тот был без сознания. Шорин колебался; но затем он принял решение… Крюкова уложили на носилки «Скорой помощи», и при этом, по настоянию Шорина, пристегнули к ним наручниками. И доставили не в обычную больницу, а в тюремную. Когда он пришел в сознание, ему сообщили, что против него возбуждено уголовное дело по обвинению в причинении тяжких телесных повреждений Михаилу Барковскому и покушении на изнасилование Ирины Шориной. На очной ставке Ирина уверенно подтвердила, что Крюков давно к ней приставал, что он испытывал ненависть к Барковскому и напал на него. То же самое она заявила и на суде. А вот Барковского ни на следствии, ни на суде не было — Шорин разрешил создателю «Спарты» уехать в другой конец страны, и Барковский это немедленно сделал. Анна Липатова на суде подтвердила, что Крюков был склонен превышать свои служебные полномочия, применять силу. И это сыграло свою роль при вынесении приговора — три года общего режима. Крюков прожил эти три года, словно с закрытыми глазами. Он дал себе слово вернуться и довершить расследование, которое почти довел до конца. Довершить и наказать виновных в гибели Истоминой. Поэтому, выйдя на свободу, он начал искать тех, кто мог бы ему в этом помочь. Ни Липатова, ни верная Тоша не согласились оказать хоть какую-то помощь. И лишь один из тех, к кому обратился бывший участковый, согласился ему помочь. Это был Игнат Лапиков. Он давно уже не работал в школе и перебивался случайными заработками. Однако он не забыл Настю Истомину. И когда Крюков заявил, что хочет отомстить за гибель Насти, Лапиков стал ему помогать. Используя свои навыки хакера, он нашел в Сети сведения обо всех бывших «спартанцах», и прежде всего о Барковском. И был еще один человек, который оказал капитану большую помощь. Это был Максим Юров. Он смог восстановить точную картину гибели Истоминой — картину того, что произошло в тот день в спортивном зале и его раздевалке. И с этим рассказом Максим пришел к Крюкову в следственный изолятор, прямо накануне суда. Вот что он сумел узнать… …В кабинете английского языка царила рабочая атмосфера: девочки готовились к олимпиаде по биологии и делали рисунки на листах ватмана. Истомина вошла в кабинет, привалилась к двери, обвела глазами собравшихся. Первой ее заметила Суворова: — Здрасьте, Анастасия Николаевна! Вы у меня дома сумочку забыли, я принесла. И лифчик ваш тоже там, если что. Истомина подошла к столу, открыла сумочку, достала свой дневник, перелистала. Спросила: — Кто вырвал страницы? Все молчали. Учительница подняла голову и твердо заявила: — Вам меня не запугать! — Серьезно? — спросила Шорина. Достала телефон, вывела на экран ту самую фотографию, показала Истоминой. Полистала — оказалось, что фотографий несколько. — Всей школе отправлять? — деловито спросила Шорина. — Вы ведь уже отправили Максиму. Кстати, зачем? — Барк придумал, — ответила Суворова. — Сказал, так надежнее до вас дойдет. — Барковского не будет в этой школе, — так же твердо заявила Анастасия Николаевна. — Через пять минут. — Так отправлять? — глумливо спросила Шорина. — Делай что хочешь. Шорина нажала нужные кнопки и заявила: — Ушло. Истомина на миг прикрыла глаза, но не дрогнула. И молча вышла из кабинета. Последнее, что услышала, был веселый голос Шориной: — Я пошутила! Истомина не спеша, словно на прогулке, пошла по коридору, направляясь к лестнице. По дороге ей встретился Лапиков, потом уборщица Валентина Леонидовна, а под конец директор Царева. И все смотрели на нее осуждающе. Но она молча прошла мимо и поднялась в спортзал. А в спортзале тем временем разыгрывался свой акт драмы. Четверо учеников одиннадцатого класса — Барковский, Довженко, Худяков и Галимов — стояли в строю, а учитель физкультуры произносил перед ними речь. — Зря вы меня унижали, ребятки, зря, — говорил он. — Какой бы я ни был. Теперь мой черед. Я видел, как вы ту женщину с крыши сбросить собирались, видел. Как раздели ее, как били, видел. А это уголовщина. И знаете что? Я дам показания. Пойду в полицию и расскажу им все. — А чего сразу не пошли, Владимир Ованесович? — спросил Барковский. — Может, есть какой-то альтернативный вариант? Может, мы можем для вас что-то сделать? Загладить, так сказать, вину? Именно этого Баграмов и ждал! Помолчав немного для важности, он изрек: — Триста тысяч. Не так много за молчание. И за моральный ущерб. — Вот козел! — выдавил Довженко.