В два часа ночи снег перестал. Тучи, тяжелым черным пологом висевшие над городом, разошлись, выпустив большую желтую луну. Под ясным небом температура опять начала падать, стены домов потрескивали от мороза. Глава 10 Четверг, 17 декабря. Скептик Седьмой предрождественский день дышал холодом, который словно железная рукавица хватал людей, быстро и молча спешивших по улицам Осло туда, где можно спастись от стужи. Харри сидел в красной зоне управления, слушал удручающее заключение Беаты Лённ, стараясь игнорировать газеты на столе. Везде на первой полосе — убийство, везде — зернистая фотография по-зимнему темной площади Эгерторг. С отсылом к той или иной внутренней странице. «Верденс ганг» и «Дагбладет» сварганили материал, который с натяжкой мог сойти за портрет Роберта Карлсена, основанный на скоропалительных беседах с друзьями и знакомыми. «Хороший парень». «Всегда готов помочь». «Трагедия». Харри все внимательно прочитал, не найдя ничего мало-мальски полезного. С родителями никто связаться не сумел, и только «Афтенпостен» цитировала Юна: «Уму непостижимо». Эта короткая реплика была воспроизведена под фотографией парня с недоуменным выражением на лице и взлохмаченными волосами, у дома на Гётеборггата. Подписана заметка старым знакомцем — Рогером Йеннемом. Сквозь прореху в джинсах Харри почесал ногу и подумал, что зря не надел кальсоны. На работу он пришел в половине восьмого и первым делом заглянул к Хагену спросил, кто возглавит дознание. Хаген посмотрел на него и ответил, что они с начальником уголовной полиции посовещались и решили пока поручить дело ему. Харри не стал допытываться, что значит это «пока», кивнул и ушел. С десяти часов двенадцать сотрудников убойного отдела плюс Беата Лённ и. Гуннар Хаген (он решил просто «поприсутствовать») сидели на совещании. И итог, подведенный вчера вечером Tea Нильсен, по-прежнему оставался в силе. Во-первых, нет очевидцев. Ни один из тех, кто находился на Эгерторг, не видел ничего примечательного. Пленки с окрестных камер наблюдения еще изучались, но толку от них, похоже, не будет. Беседы с персоналом магазинов и ресторанов на Карл-Юханс-гате тоже ничего не дали, никакие другие свидетели о себе не заявляли. Беата, которой накануне вечером переслали из «Дагбладет» фотографии публики, доложила, что на отснятых кадрах либо достаточно крупные планы улыбающихся девчонок, либо это вообще обзорные снимки, слишком крупнозернистые, чтобы разглядеть лица. Она увеличила фрагменты с публикой, стоящей перед Робертом Карлсеном, но не заметила ни оружия, ни чего-либо другого, что помогло бы идентифицировать искомого киллера. Во-вторых, кроме гильзы, никаких вещественных улик нет, и эксперт-баллистик из криминалистического отдела пришел к выводу, что найденная пустая гильза соответствует пуле, пробившей голову Роберта Карлсена. А в-третьих, отсутствует мотив. Беата Лённ закончила, Харри предоставил слово Магнусу Скарре. — Утром я беседовал с начальницей магазина «Фретекс» на Хиркевейен, где работал Роберт Карлсен, — сказал Скарре, которого судьба, склонная к плохому юмору, наделила слегка скрипучим голосом. — Она была потрясена, сказала, что Роберта все любили, обаятельный парень, всегда в хорошем настроении. Иной раз, правда, опрометчивый. Вдруг возьмет и не придет. Но она не припоминала, чтобы у него были враги. — Те, с кем беседовал я, дали такую же характеристику, — вставил Халворсен. Все это время Гуннар Хаген сидел заложив руки за голову и смотрел на Харри с легкой выжидательной улыбкой, словно на иллюзиониста, который вот-вот вытащит из шляпы кролика. Увы. Никаких чудес. Только версии. — Предположения? — сказал Харри. — Валяйте выкладывайте, после совещания будет поздно. — Застрелен средь бела дня при всем честном народе, — сказал Скарре. — Так действует только одна лавочка. Это казнь, осуществленная профессионально, для острастки и в назидание другим, у кого долги за наркоту. — Та-ак, — сказал Харри. — В отделе наркотиков никто слыхом не слыхал про Роберта Карлсена и в глаза его не видал. Он чист, судимостей не имеет, по нашим базам данных нигде не проходит. Кто-нибудь из вас слыхал о безденежных наркоманах, которые ни разу ни на чем не попались? — Судмедэкспертиза не нашла в анализах крови никаких следов противозаконных веществ, — сказала Беата. — Следов от инъекций и прочих улик также не обнаружено. Хаген кашлянул, все повернулись к нему. — Солдат Армии спасения конечно же не замешан в подобных вещах. Продолжайте. Харри заметил, что на лбу у Магнуса Скарре выступили красные пятна. Скарре — невысокий крепыш, в прошлом гимнаст, гладкие каштановые волосы зачесаны на косой пробор. Один из самых молодых в отделе, заносчивый, амбициозный, себе на уме, он во многом напоминал молодого Тома Волера. Только без особой волеровской смекалки и способностей к полицейской работе. Правда, за последний год самоуверенности у Скарре несколько поубавилось, и Харри решил, что со временем он, возможно, все-таки станет вполне приличным полицейским. — С другой стороны, Роберт Карлсен, похоже, по натуре был экспериментатор, — сказал Харри. — И нам известно, что в магазинах «Фретекс» работают наркоманы с условным сроком. Любопытство и доступность — скверная комбинация. — Вот именно, — кивнул Скарре. — А когда я спросил фретексовскую начальницу, была ли у Роберта подружка, она ответила: «Думаю, нет». Хотя несколько раз туда заходила девушка-иностранка, спрашивала его, но слишком уж молоденькая. Откуда-то из бывшей Югославии. Готов поспорить, косовская албанка. — Почему это? — спросил Харри. — Косовские албанцы. Наркота, верно? — Ну-ну, — буркнул Хаген, покачиваясь на стуле. — Все это смахивает на большую предвзятость, молодой человек. — Правильно, — сказал Харри. — Но наша предвзятость раскрывает дела. Так как основана не на нехватке знания, а на сухих фактах и опыте. И здесь мы, стало быть, оставляем за собой право дискриминировать всех, независимо от расы, вероисповедания и пола. А оправдывает нас только одно: мы дискриминируем отнюдь не исключительно самых слабых с точки зрения общественной позиции. Халворсен хихикнул. Он это уже слыхал. — Голубые, религиозно активные люди и женщины, по статистике, более законопослушны, чем гетеросексуальные мужчины от восемнадцати до шестидесяти. Но если ты женщина, лесбиянка да еще, как говорят, косовская албанка, шансы, что ты употребляешь наркоту, выше, чем у говорящей по-норвежски толстухи-рокерши с татуировкой на лбу. Так что если отдавать кому-то предпочтение — а нам иначе нельзя, — то первым делом мы допросим эту албанку. Несправедливо по отношению к законопослушным косовским албанцам? Конечно. Но мы работаем с вероятностями и при ограниченных ресурсах, а потому нам непозволительно отказываться от любой возможной информации. Если опыт покажет, что среди тех, кого мы взяли на таможне в Гардермуэне, непропорционально много инвалидов-колясочников, которые провозят наркоту в телесных отверстиях, то мы поднимем их из кресел, наденем резиновые перчатки и прощупаем каждого. Только в разговорах с прессой об этом умолчим. — Любопытная философия, Холе. — Хаген огляделся по сторонам, проверяя реакцию остальных, но не смог ничего прочесть на замкнутых лицах. — Давайте вернемся к делу. — О'кей, — сказал Харри. — Мы продолжим искать орудие убийства, но расширим радиус поисков до шести кварталов. Продолжим также опрос свидетелей и обойдем магазины, которые вчера вечером были закрыты. А пока у нас на руках нет ничего конкретного, не будем тратить время на просмотр видеозаписей с камер наблюдения. Ли и Ли, вы получили адрес и разрешение на обыск квартиры Роберта Карлсена. Гёрбиц-гате, верно? Ли и Ли кивнули. — Проверьте также его контору, может, там обнаружится что-нибудь полезное. Изымите всю корреспонденцию и жесткие диски, посмотрим, с кем он поддерживал связь. Я потолковал с Управлением уголовной полиции, они сегодня свяжутся с Интерполом, выяснят, не было ли аналогичных дел в Европе. Халворсен, поедешь со мной в штаб-квартиру Армии спасения. А с тобой, Беата, мне бы надо потолковать после совещания. За дело! Шарканье стульев и ног. — Минутку, господа! Тишина. Все смотрели на Гуннара Хагена. — Я вижу, кое-кто из вас является на работу в дырявых джинсах и в футболках, которые, как я полагаю, рекламируют футбольный клуб «Волерэнген». Возможно, мой предшественник это одобрял, но я нет. Пресса будет следить за нами как стоглазый Аргус. С завтрашнего дня я хочу видеть одежду без дыр и без рекламы чего бы то ни было. На нас смотрят люди, и мы должны выглядеть как серьезные, нейтральные служащие. Сотрудников в ранге инспектора и выше попрошу остаться. Комната опустела, остались только Харри и Беата. — Я намерен издать распоряжение, чтобы все инспекторы отдела со следующего понедельника имели при себе оружие, — сказал Хаген. Харри и Беата недоверчиво уставились на него. — Война ужесточается, — сказал Хаген, вздернув подбородок. — Нам необходимо осознать, что в будущем без оружия не обойтись. И руководство должно показывать пример. Оружие — это не чуждый элемент, а естественный рабочий инструмент вроде мобильного телефона или компьютера. Согласны? — Ну, у меня нет разрешения на ношение оружия, — сказал Харри. — Это что, шутка? — спросил Хаген. — Осенью я пропустил стрельбы. Пришлось сдать пистолет. — Я выдам вам разрешение, это в моей власти. Соответствующую бумагу найдете в почте и получите оружие. Увильнуть никому не удастся. За дело. Хаген ушел. — Совсем сбрендил, — сказал Харри. — На кой черт нам оружие? — Что ж, придется теперь латать джинсы и покупать портупею? — обронила Беата, в ее глазах искрился смех. — Хм. Я вообще-то хотел бы взглянуть на газетные фото с Эгерторг. — Пожалуйста. — Она протянула ему желтую папку — Можно спросить у тебя одну вещь, Харри? — Конечно. — Зачем ты так делаешь? — Что делаю? — Зачем ты защищал Магнуса Скарре? Ты же знаешь, он расист, и сам ты не веришь ни единому слову из того, что говорил про дискриминацию. Просто хотел позлить нового комиссара? Решил с первого дня вызвать к себе неприязнь? Харри открыл папку. — Попозже верну. Он стоял у окна в гостинице «Рэдиссон-САС» на Хольберг-гате, смотрел на белый закоченевший город в рассветных сумерках. Дома низкие, хлипкие, странно думать, что это столица одной из богатейших в мире стран. Королевский дворец — безликая желтая постройка, этакий компромисс между пиетистской демократией и безденежной монархией. Сквозь ветви голых деревьев виден большой балкон. Оттуда король обращается к своим подданным. Он вскинул на плечо воображаемую винтовку, зажмурил один глаз, прицелился. Балкон немедля раздвоился. Во сне он видел Джорджи. Когда они встретились в первый раз, Джорджи сидел на корточках возле скулящей собаки. Собака была знакомая, Тинто, но кто этот парнишка, голубоглазый, со светлыми курчавыми волосами? Вместе они уложили собаку в деревянный ящик и отнесли к городскому ветеринару, который жил у реки в сером двухкомнатном домике среди одичавшего яблоневого сада. Ветеринар выяснил, что у собаки болит зуб, только ведь он зубы не лечит. Вдобавок кто ему заплатит за старую больную собаку, которая скоро и остальные зубы растеряет? Лучше усыпить ее, и дело с концом, ни от боли страдать не придется, ни от голода. И тут Джорджи расплакался. Громко, с надрывом, прямо-таки мелодично. А когда ветеринар спросил, почему он плачет, Джорджи ответил, что собака эта, может, Иисус, так ему говорил отец: мол, Иисус иной раз ходит среди нас как один из малых сих, к примеру как бедная несчастная собака, у которой нет ни приюта, ни еды. Ветеринар покачал головой и позвонил дантисту. После уроков они с Джорджи вернулись и увидели весело машущего хвостом Тинто, а ветеринар показал у него в пасти новые темные пломбы. Хотя Джорджи учился классом старше, после этого они иной раз играли вместе. Ближайшие несколько недель. Потом начались летние каникулы. Осенью же, когда опять начались занятия, Джорджи вроде как забыл его. Во всяком случае, не обращал на него внимания, словно не желал больше иметь с ним дела. Он забыл Тинто, но не Джорджи. А через несколько лет, во время осады, наткнулся в развалинах на южной окраине города на отощавшую собаку. Она подбежала к нему, лизнула в лицо. Ошейника у нее уже не было, и, только увидев пломбы в зубах, он вспомнил Тинто. Посмотрел на часы. Автобус в аэропорт отходит через десять минут. Он взял чемодан, последний раз обвел взглядом комнату, удостоверился, что ничего не забыл. Когда открывал дверь, что-то зашуршало. В коридоре на полу возле двери лежала газета. Он оглядел коридор, увидел, что такие же газеты лежат у многих дверей. На первой полосе — фото места происшествия. Он нагнулся, поднял толстую газету с нечитабельным названием, набранным готическим шрифтом. Ожидая лифта, попробовал читать, но, хотя некоторые слова слегка напоминали немецкий, все равно ничего не понял. Однако же перевернул несколько страниц, нашел место, к которому отсылали на первой полосе. Тут дверь лифта открылась, он решил было сунуть толстую неудобную газету в урну возле лифта. Но в лифте было пусто, и он взял газету с собой, нажал на кнопку нулевого этажа и сосредоточился на фотографиях. Текст под одной из них привлек его внимание. Сперва он не поверил своим глазам. Лифт пришел в движение, и в тот же миг до него с ужасающей ясностью дошло случившееся, даже голова закружилась, и он прислонился к стене. Газета выскользнула из рук, он даже не заметил, как дверь лифта скользнула в сторону. А когда наконец поднял взгляд, впереди был мрак, и он сообразил, что попал в подвал, а не в холл, который по неведомой причине обозначался здесь как первый этаж.