Tea Нильсен не сводила глаз с трезвонящего телефона. В квартиру Юна она вошла, воспользовавшись ключом, который получила от него. Где-то здесь есть дырочка от пули, так они сказали. Она поискала и нашла ее — в дверце шкафа. Тот человек пытался застрелить Юна. Убить его. От этой мысли она разволновалась. Но не испугалась. Иногда она думала, что никогда больше не сможет испугаться, вот так и вот этого — смерти. Здесь побывала полиция, но задержалась недолго. Кроме пуль, никаких следов. По их словам. В больнице она слышала дыхание Юна, видела как он на нее смотрит. Такой беспомощный в большой больничной кровати. Достаточно закрыть его лицо подушкой — и он умрет. Ей доставило удовольствие видеть его слабым. Может, учитель у Гамсуна в «Виктории» правильно говорил, что у некоторых женщин потребность испытывать сострадание так велика, что они ненавидят своих здоровых, сильных мужей, что в глубине души предпочли бы мужей-калек, зависящих от их доброты. Но сейчас она находилась в его квартире, где звонил телефон. Глянула на часы. Ночь. По делам в такое время не звонят. Tea не боялась умереть. А вот звонка испугалась. Наверно, это она, та женщина, о которой ей, как считал Юн, неизвестно? Она шагнула к телефону. Остановилась. Звонок тренькнул в четвертый раз. После пяти сигналов телефон умолкнет. Она медлила. Пятый звонок. Она быстро сняла трубку: — Да? Секунда молчания, потом мужской голос заговорил по-английски: — Sorry for calling so late.[31] Моя фамилия Едом. Можно Юна? — Нет. — Она облегченно вздохнула. — Юн в больнице. — Ах да, я слышал, что сегодня случилось. Я его старый друг, хотел бы навестить его. Он в какой больнице? — В Уллеволской. — В Уллеволской? — Да. Не знаю, как отделение называется по-английски, по-нашему — нейрохирургия. Но у дверей там сидит полицейский, и он вас не пропустит. Понимаете? — Понимаю. — Английский у меня… не особенно… — Я все понял. Большое спасибо. Tea положила трубку и долго смотрела на телефонный аппарат. А потом опять взялась за поиски. Они сказали, тут несколько пулевых отверстий. Администратору в Приюте он сказал, что ему надо отлучиться, и протянул ключи. Парень бросил взгляд на стенные часы, которые показывали без четверти двенадцать, и попросил его взять ключи с собой. Он, мол, скоро запрет дверь и ляжет спать, а ключ универсальный, подходит к входной двери. Жгучий мороз набросился на него, едва он ступил за порог. Он наклонил голову и быстро, решительно зашагал прочь. Затея рискованная. Безусловно. Но иначе нельзя. Ула Хенму, начальник отдела эксплуатации компании «Хафслунн энерги», сидел в операционном зале на Монтебелло в Осло, думая о том, что неплохо бы покурить, и глядя на один из сорока мониторов, установленных в зале. Днем здесь работало двенадцать человек, сейчас, ночью, только трое. Обычно каждый сидел на своем месте, но сегодня вечером все, словно от холода, сгрудились у центрального пульта. Гейр и Эббе, по обыкновению, спорили о лошадях и скачках. Так продолжалось уже восемь лет, и никому из них в голову не приходило, что можно делать ставки каждому за себя. Самого Улу куда больше тревожила трансформаторная подстанция на Хиркевейен, между Уллеволлсвейен и Согнсвейен. — Тридцать шесть процентов перегрузки на Т-один. Двадцать девять — на остальных, от второго до четвертого, — сказал он. — Господи, ну народ и топит, — сказал Гейр. — Боится закоченеть? Ночь ведь, под перины пора. Сладостная месть в кубе? У тебя что, легкий инсульт? — Народ тепло убавлять не станет, — заметил Эббе. — В нашей стране денег у людей куры не клюют. — Все это плохо кончится, — вздохнул Ула. — Да брось ты. Подкачаем нефти — и порядок, — сказал Эббе. — Я имею в виду Т-один. — Ула щелкнул по монитору. — Стрелка показывает шестьсот восемьдесят ампер. А емкость рассчитана на пять сотен номинальной нагрузки. Эббе только успел сказать: «Расслабься!» — и тотчас завыла тревожная сирена. — Черт! — воскликнул Ула. — Так и есть, полетел. Глянь по списку, вызывай дежурного монтера. — Смотри, — сказал Гейр. — Т-два тоже накрылся. И Т-три на пределе. — Бинго! — крикнул Эббе. — Спорим, что Т-четыре… — Поздно, ему каюк, — сказал Гейр. Ула взглянул на обзорную карту. — Ладно, — вздохнул он. — Обесточены нижний Согн, Фагерборг и Бишлет. — Спорим насчет того, что полетело? — сказал Эббе. — Тыщу ставлю, что кабельная муфта. Гейр прищурил один глаз. — Измерительный трансформатор. Хватит и пяти сотен. — Кончай базар! — рявкнул Ула. — Эббе, звони пожарным, спорим, там горит! — Согласен, — сказал Эббе. — На две сотни? Когда в палате погас свет, стало так темно, что Юну показалось, будто он ослеп. Наверно, зрительный нерв повредился от удара, а последствия проявились только сейчас. Однако в коридоре сразу же послышались возгласы, в темноте проступили очертания окна, и он сообразил, что просто нет света. Скрипнул стул, дверь открылась. — Эй, ты здесь? — сказал кто-то. — Да, — отозвался Юн неожиданно тонким голосом. — Я пойду гляну, что стряслось. Не отлучайся, ладно? — Ладно, только… — Да? — У них разве нет аварийного генератора? — Думаю, есть. В операционных и в интенсивной терапии. — Понятно… Слушая удаляющиеся шаги полицейского, Юн смотрел на зеленый сигнал «Выход» над дверью. Это снова вернуло его мысли к Рагнхильд. Тогда все тоже началось в темноте. После ужина они вышли в ночной Фрогнерпарк, остановились на безлюдной площадке перед Монолитом и стали смотреть на восток, в сторону центра. И он рассказал ей ходячую историю про то, как Густав Вигеланн, чудаковатый скульптор из Мандала, согласился украсить парк своими скульптурами при условии, что парк будет расширен и Монолит будет стоять симметрично окружающим церквам, а главные ворота будут смотреть прямо на Ураниенборгскую церковь. Когда же представитель муниципалитета заявил, что парк не передвинешь, Вигеланн потребовал передвинуть церкви. Все это время она серьезно смотрела на него, а он думал, какая эта женщина сильная и умная, прямо страшно становится. «Я замерзла», — сказала она, кутаясь в пальто. «Может быть, вернем…» — начал он, но тут она положила ладонь ему на затылок и подняла к нему лицо. Никогда он не видел таких удивительных глаз, как у нее. Голубые, почти бирюзовые, с такими яркими, чистыми белками, что бледная кожа казалась смугловатой. И он поступил как всегда — ссутулил спину, нагнулся. И тотчас ее язык скользнул ему в рот, влажный, горячий, настойчивый, мистическая анаконда, извивающаяся вокруг его языка, ищущая нёбо. Он ощутил горячее прикосновение прямо сквозь толстую шерсть фретексовских брюк, когда ее рука с поразительной точностью легла на определенное место. «Ну же», — шепнула она ему в ухо, поставив ногу на ограду, он опустил глаза и, прежде чем высвободился, заметил проблеск белой кожи там, где кончался чулок. «Не могу», — пролепетал он. «Почему?» — простонала она. «Я дал обет. Господу». Она посмотрела на него, поначалу с недоумением. Потом глаза подернулись влагой, и она тихонько заплакала, уткнувшись головой ему в грудь и повторяя, что никогда не думала, что снова найдет его. Он не понял, о чем она, но погладил ее по волосам — вот так все и началось. Встречались они всегда у него на квартире и всегда по ее инициативе. Первые разы она еще пыталась вынудить его нарушить обет целомудрия, правда не слишком настойчиво, однако затем и ей словно бы понравилось лежать рядом в постели и просто ласкать друг друга. Время от времени, по непонятным ему причинам, она вдруг приходила в отчаяние и твердила, что он должен бросить ее. Говорили они мало, но его не оставляло ощущение, что воздержание лишь крепче привязывает ее к нему. Их свидания резко прекратились, когда он встретил Tea. Не столько потому, что он не хотел видеться с Рагнхильд, сколько потому, что Tea хотела, чтобы они обменялись запасными ключами от своих квартир. Это, мол, вопрос доверия, и он не нашелся, что возразить. Юн поворочался на больничной кровати, закрыл глаза. Лучше бы заснуть. Заснуть и забыть. Если получится. Он уже погружался в дремоту, когда словно бы почувствовал дуновение. Инстинктивно открыл глаза, повернулся. В тусклом зеленом свете значка «Выход» увидел, что дверь закрыта. Пристально вглядываясь в тени, затаил дыхание и прислушался. Мартина стояла в темноте у окна своей квартиры на Соргенфригата, где тоже не было света. И все-таки она разглядела внизу машину. Похоже, Рикардова.