— Как я уже сказала, мы не очень-то общались. Но я помню, что Tea пользовалась успехом у других ребят в те лета, когда мы вместе жили в Эстгоре. — Соперничество? — Ну, мальчикам, решившим стать офицерами, нужно найти себе подруг из рядов Армии. — Вот как? — удивился Харри. — А вы не знали? Если женишься на девушке со стороны, то изначально потеряешь работу в Армии. Вся система выстроена так, чтобы женатые офицеры жили и работали сообща. По общему призванию. — Сурово. — Мы военная организация, — сказала Мартина без малейшей иронии. — И ребята знали, что Tea станет офицером? Хоть она и девушка? Мартина с улыбкой помотала головой: — Маловато вы знаете об Армии спасения. Две трети наших офицеров — женщины. — А командир — мужчина? И главный управляющий тоже? Мартина кивнула: — Основоположник нашей организации Уильям Бут говорил, что его лучшие люди — женщины. А вообще у нас так же, как и в остальном обществе. Глупые, самодовольные мужчины командуют умными женщинами, которые боятся высоты. — Стало быть, парни каждое лето боролись за право командовать Tea? — Некоторое время. Tea неожиданно перестала приезжать в Эстгор, и проблема снялась сама собой. — Почему она перестала туда ездить? Мартина пожала плечами: — Может, просто не захотела больше. А может, родители так решили. Столько юнцов вокруг весь день напролет, да в этом возрасте… сами знаете. Харри кивнул. Но он не знал. Сам-то не ездил даже в конфирмационный лагерь. Они шли теперь по Стенсберггата. — Вот здесь я родилась. — Мартина кивнула на стену, за которой находилась уже снесенная Клиническая больница. Скоро здесь выстроят жилой квартал Пилестредет-Парк. — Роддом сохранился, здание переделали под квартиры, — сказал Харри. — Там в самом деле живут? Только подумать, сколько всего видели эти стены. Аборты и… Харри кивнул: — Иной раз пройдешь мимо около полуночи и слышишь детский плач. Мартина во все глаза уставилась на него: — Смеетесь! Неужто привидения? — Ну, — Харри свернул на Софиес-гате, — может, здесь просто поселились семьи с маленькими детьми. Мартина улыбнулась, похлопала его по плечу: — Не смейтесь над привидениями. Я в них верю. — Я тоже. Мартина перестала смеяться. — Вот тут я живу. — Харри показал на голубую дверь подъезда. — У вас больше нет вопросов? — Есть, но с ними можно подождать до завтра. Она опять склонила голову набок. — Я не устала. Чай у вас найдется? Какой-то автомобиль тихонько ехал по хрусткому снегу, остановился метрах в пятидесяти у тротуара, ослепив их голубоватым светом фар. Харри задумчиво посмотрел на девушку, нащупывая в кармане ключи. — Только растворимый кофе. Слушайте, я позвоню… — Сойдет и растворимый кофе, — сказала Мартина. Харри хотел было сунуть ключ в замочную скважину, но Мартина опередила его, толкнула голубую дверь, которая преспокойно открылась и закрылась снова, однако замок не защелкнулся. — Это все мороз, — пробормотал Харри. — Дом от холода сжимается. Они вошли в подъезд, и он хорошенько закрыл за собой дверь. — А у вас чисто, — сказала Мартина, снимая в передней сапоги. — У меня мало вещей, — откликнулся Харри из кухни. — И какие же из них вы больше всего любите? Харри на секунду задумался. — Пластинки. — Не фотоальбом? — Я не верю в фотоальбомы. Мартина вошла на кухню, уютно устроилась в кресле. Харри украдкой наблюдал, как она по-кошачьи подобрала под себя ноги. — Не верите? Как это понимать? — Они разрушают способность забывать. Молоко? Она покачала головой. — Зато вы верите в пластинки. — Да. Они лгут куда достовернее. — А разве они не разрушают способность забывать? Харри замер. Мартина тихо рассмеялась: — Не верю я в неприветливого, разочарованного инспектора. По-моему, вы романтик, Холе. — Пойдемте в комнату. Я как раз купил очень хороший диск. И с ним пока не связаны никакие воспоминания. Мартина уселась на диван, а Харри поставил дебютный диск Джима Стерка. Потом сел в зеленое ушастое кресло и под первые звуки гитары провел ладонью по шершавой шерстяной обивке. Ни с того ни с сего подумал, что куплено это кресло в «Элеваторе», комиссионке Армии спасения. Кашлянул и спросил: — Возможно, у Роберта был роман с девушкой намного моложе его самого. Что вы об этом думаете? — Что я думаю о романах молоденьких женщин с мужчинами много старше? — Она засмеялась и густо покраснела в наступившей тишине. — Или думаю ли я, что Роберту нравились малолетки? — Я этого не говорил. Она тинейджер. Хорватка. — Izgubila sam se. — Простите? — Это по-хорватски. Или по-сербохорватски. В детстве я часто ездила летом с родителями в Далмацию, до того как Армия спасения купила Эстгор. Когда папе было восемнадцать, он работал в Югославии, помогал восстанавливать страну после Второй мировой войны. И там познакомился с семьями кой-кого из строителей. Потому и настоял, чтобы мы приняли беженцев из Вуковара. — Кстати, насчет Эстгора. Вы помните некоего Мадса Гильструпа, внука тех людей, у которых куплен Эстгор? — Да. Он был там несколько дней в то лето, когда мы там поселились. Я с ним не говорила. Да и никто с ним не говорил, он был какой-то сердитый, замкнутый. Но, по-моему, Tea и ему понравилась. — Почему вы так решили? В смысле, он же ни с кем не разговаривал. — Я видела, как он на нее смотрел. А когда мы с Tea сидели вместе, он вдруг появлялся рядом. Ни слова не говоря. Довольно-таки чудной. Даже неприятный.