– Да, я готовлю довольно хреново, – признался он, – но поесть люблю. Я еще раз посмотрела на свои часы. Было почти два тридцать. Пора. Я бросила на стол двадцатку и встала. – Мне надо идти. И кстати, – добавила я, коснувшись кармана его джинсов, из которого выглядывало удостоверение личности, выданное в Калифорнии, – иногда достаточно просто внимательно посмотреть. Потом, не устояв перед искушением, я сняла с его головы бумажную корону, водрузила на собственную макушку и вышла из ресторана. 4 Через десять минут я снова была у дома с многоскатной крышей и террасой. И снова оставила свой мотоцикл в квартале от него. Окна домов по обеим сторонам улицы были темны, все обочины заставлены машинами, а над портом в небо поднималось жутковатое свечение натриевых ламп. На улице царила тишина. Я заметила одну странную вещь, происходящую всякий раз, когда люди уезжают из дома на «Скорой». Они всегда забывают запереть за собой входную дверь. Они просто об этом не думают – у них есть заботы поважнее. Сотрудники бригады «Скорой помощи» тоже никогда не запирают двери – это не входит в их обязанности. Поэтому я ничуть не удивилась, увидев, что выходящая на улицу дверь дома не заперта. И вошла в дом. Он еще не вернулся. В ночь с пятницы на субботу отделения экстренной медицинской помощи во всех больницах Окленда под завязку полны народа. Несмотря на то что у него сломаны нос и ребро, ему наверняка пришлось немного подождать. Окленд – большой город, и в нем часто творится насилие. Его уже не так много, как в былые времена, но людей все еще могут подстрелить, сбить машиной или ударить ножом. Каждый день случаются несчастья, а в пятничные вечера и ночи с пятницы на субботу в людях, похоже, просыпается все самое плохое. Врачи и медсестры в отделениях экстренной медицинской помощи не станут бросать все ради парня, у которого сломано ребро и сплющен нос. От простого перелома ребра еще никто не умирал. Но они не станут и вечно держать его на стуле в приемной. Ведь он явился к ним не с каким-то растяжением лодыжки. По моим прикидкам выходило, что придется ждать его возвращения час, максимум два. Все зависело от того, насколько медики в эту ночь загружены работой. И от того, сколько несчастий нынче обрушилось на людей, с которыми я, скорее всего, никогда не встречусь. Я обыскала кухню и обнаружила пакет молотого кофе марки «Пит». Что ж, могло быть куда хуже. Я сделала в кофемашине большую чашку, уселась и стала ждать. Когда до трех тридцати оставалось всего несколько минут, услышала, как открывается входная дверь. Я не потрудилась встать и не беспокоилась о том, что вместе с ним сюда явится полиция. Он никогда никому не скажет, что ему надрала задницу какая-то девчонка, которую он сам пригласил в свой дом. И уж о чем он вовсе не думает, так это о том, что я могу все еще быть у него дома. И о том, что я вернулась сюда. Я подождала, когда он закроет дверь. – Роберт, – сказала я и включила свет. – Какого черта! – Он в буквальном смысле слова отпрыгнул назад. Его нос был частично закрыт белым бинтом, и от этого перелома оба его глаза обрамляли синяки. На лбу у него виднелось несколько швов – там, где он ударился головой о журнальный столик. Вероятно, под рубашкой у него были эластичные бинты. Если у тебя сломаны ребра, этому горю мало чем можно помочь, надо просто ждать, когда они срастутся, не делая ничего, что помешало бы этому процессу. Это весьма неприятный перелом. Едва слова слетели с его уст, он сморщился от боли. При переломе ребра поначалу даже простое дыхание вызывает сильную боль. Он пятился от меня. – Зачем ты пришла? – Расслабься. Я не причиню тебе вреда. Мы просто поговорим. – Ты хочешь поговорить? После всего того, что ты со мной сделала? – Да, хочу. Садись. Пожалуйста. На его лице отразились страх и гнев. – Ты находишься в моем доме и приказываешь мне сесть? – Я прошу тебя сесть. Я еще не приказывала тебе что-либо сделать. – Ты не станешь причинять мне боль? Обещаешь? Я встала, прошла на кухню и вернулась с горячей кружкой, которую протянула ему. – Сварила кофе. Надеюсь, ты не возражаешь. – Сварила кофе, – повторил он. Теперь на его лице было написано одно только недоумение. – Подумала, что нам обоим не помешает чашка кофе. Он взял кружку с таким видом, будто опасался, что я положила туда цианистый калий. Мы сидели в гостиной. Если не считать сломанного журнального столика, все здесь выглядело так же, как тогда, когда я явилась сюда в первый раз. – Чего тебе надо? – спросил он. Я открыла свою сумку, достала из нее тонкую пачку листков и отдала ему. Он увидел первую страницу и оторопело посмотрел на меня: – Что это такое? – Твою подругу зовут Анджела Мэттерсон. А тебя – Роберт Харрис. Она работает коррекционным педагогом в Сан-Леандро, а ты – механиком в «Шарки моторс». Вы с Анджелой были вместе два года и семь месяцев. – Откуда ты все это знаешь? Я проигнорировала этот вопрос. – Полтора месяца назад между вами произошла крупная ссора. Страсти накалились, и тогда ты ударил ее. И довольно серьезно поранил. Он воззрился на меня: – Кто ты такая? – Я не стану делать вид, будто мне известно, кто из вас двоих был тогда прав. И мне плевать, кто что сказал. Но эти медицинские записи о ее состоянии при поступлении в больницу говорят о том, что твоя подружка оказалась в отделении экстренной медицинской помощи со сломанным носом. А перелом ребра она получила, когда упала на ступеньках крыльца, пытаясь убежать. Полиции она заявила, что споткнулась, и им пришлось удовольствоваться именно этой версией событий. Она так и не призналась, что это ты поднял на нее руку. – Я вышел из себя, – сдавленным голосом сказал Роберт. – Потом мне было стыдно. До этого я ее ни разу и пальцем не тронул. Быть может, он говорил правду. А может, нет. – Выйдя из больницы, она поселилась в убежище для женщин – жертв бытового насилия, – продолжала я. – Там ей помогли психологи, а затем она вернулась сюда, чтобы забрать свои вещи. Она решила уехать из этого дома и начать новую жизнь. Оба эти решения она приняла сама. Он продолжал смотреть на меня, не произнеся ни слова. – Однако, когда она явилась сюда, ты поджидал ее. – Чтобы попросить прощения. И упросить ее дать мне второй шанс. – Ты действительно попросил прощения. С этим никто не спорит. Но она не передумала. Она собрала свой чемодан. Я отставила свой кофе в сторону. – Вот тогда-то ты и показал ей пистолет. И сказал, что разыщешь ее и то, что ты с ней сделал, покажется цветочками. Я замолчала. Пусть попробует сказать, что это было не так. Он не смотрел мне в глаза. – Я бы никогда этого не сделал. Я сказал это не всерьез. Я был расстроен. Мне просто очень хотелось ее вернуть. И опять: могло быть правдой, а могло и не быть. – Понятно. Может быть, ты блефовал. Может быть, ты и вправду ее любил. Может быть, ты любишь ее и теперь. Я не знаю. Я не делаю вид, что знаю. Но того, что ты сказал, было довольно, чтобы вселить в нее ужас. Вот тогда-то в дело вступила я. Он прикусил губу. – Я был зол, но я никогда не причинил бы ей вреда. Это пистолет нужен мне для самообороны. Я работаю в неблагополучной части города, и у меня уже дважды угоняли машину, угрожая насилием. – Сколько перкоцета[7] тебе дали в больнице? – Что? – Сколько тебе дали таблеток? И по сколько миллиграммов? Ты это заметил? – Только одну. Они не хотели давать мне больше, пока не пройдет действие бухла. – Значит, сейчас у тебя ясная голова? Ты осознаешь, что происходит? Он растерянно на меня посмотрел: – Думаю, да.