– Ну, а остальные-то как? – подзадоривают рассказчика бойцы. – Ну вот, я же и говорю. После того как я вышел, эскулап принялся за Толю. Когда проверялся больной глаз, Эмиль ему подсказывал, и всё вроде шло гладко. Но стоило Кардину отойти, как Толян засыпался на здоровом. Все опять смеются. А Гудзенко продолжает: – Сам Эмиль отстрелялся, естественно, на отлично. Спускается, довольный такой, в раздевалку, а я там уже гимнастёрку примеряю. У него так челюсть и отвисла. «Серебряные ложечки, – говорю, – при мне можно оставлять на столе, но номерки от вешалки – ни-ни…» Доктор ещё больше близоруким, чем я, оказался. Такое притупление бдительности, когда враг хитёр и коварен. Хохот стоит уже на всю казарму. – А ты не заливаешь, часом, Семён? – спрашивает кто-то, давясь от смеха. – Можете у Кардина спросить. Всё так и было. – А это не тот ли Кардин, что в первом батальоне? – Точно, он! – Да, знатный воин! Война шла полным ходом. С конца сентября 1941 года ожесточённые бои развернулись в 300 километрах от Москвы. Линия фронта проходила через смоленские Ярцево и Ельню и далее – на юг по руслу Десны. Но ситуация очень быстро менялась. Со стороны Брянска Гудериан танковыми боевыми частями инициативно начал осуществление гитлеровского плана «Тайфун». Обстановка на фронтах не могла не сказываться на моральном климате в бригаде. – Как же так! – бил кулаком по столу Семён Гудзенко. В двадцатых числах сентября он узнал, что немцы вошли и в его родной Киев. Немного успокоившись и уже обращаясь к политруку роты Михаилу Егорцеву, он говорил: – Вот нам каждый день твердят: «Помните: вы бойцы Красной армии!» Но ведь бойцы – это те, кто ходит в атаки, стреляет. А мы вот уже второй месяц или изучаем уставы, или маршируем на плацу. А ночью, как прозвучит сирена, втискиваемся в щели. Егорцев был в звании сержанта госбезопасности, что в переводе на армейское звание соответствовало лейтенанту. И звание, и должность обязывали его проводить с личным составом разъяснительную работу, но в данной ситуации он даже не пытался спорить. – Согласен с тобой, Семён. Воевать надо. Надеюсь, в ближайшее время командование ответит на наши с тобой чаяния. А нет, так я подскажу. 7 октября бригаде было приказано сформировать отряд подрывников для минирования важных объектов и сооружений государственного и оборонного значения в Москве и на подступах к ней. Это была первая серьёзная работа. Хотя от самой специфики работы ни сапёры, ни те, кто остался в расположении тренировочной базы, восторга не испытывали. Такое решение могло означать только одно: Москва близка к сдаче. Минирование объектов началось 8 октября, то есть буквально на следующие сутки. Поскольку приказ исходил от самого высшего руководства, необходимое количество боеприпасов выделили в течение 24 часов. А это десятки тонн взрывчатки. Были заминированы главные железнодорожные вокзалы, объекты оборонной промышленности, правительственные здания, станции метрополитена, стадионы «Динамо» и «Сталинец», гостиницы «Националь» и «Метрополь», некоторые жилые строения. Для минирования объектов, подпадавших под категорию памятников культуры, представляющих историческую ценность, таких как Дом союзов, Большой театр, Дом Пашкова и даже некоторые помещения Кремля, использовались телефугасы, позволявшие производить отложенные взрывы. Также минированию подверглись несколько правительственных дач под Москвой. Но, как ни странно, дачи Сталина в этом списке не было. Сапёры трудились круглые сутки не покладая рук. Даже при таких темпах весь объём запланированных работ был выполнен только к 20 ноября. Время от времени Евгению приходили письма от Тони. В них она сообщала о положении в Москве. Для него и для его товарищей это была ценная информация. «Воздушные тревоги каждый день, – писала подруга. – Мы с мамой и сестрёнкой сначала бегали в бомбоубежище, а потом стали прятаться в метро «Павелецкая», которое ещё продолжает строиться. Спускаться вглубь приходится по деревянным ступенькам. Их около 200 или даже 300, не считала. В тоннелях деревянные настилы, находим местечко и лежим, прижавшись друг к другу». «У некоторых элементарно не выдерживают нервы. Вчера на моих глазах арестовали человека. Вошёл в трамвай мужчина, с виду из рабочих, чуть выпивший. Покупая билет, сказал кондукторше, что вот, мол, кричали: «Шапками закидаем», а теперь драпаем! К нему тут же подошли двое в штатском и начали задавать вопросы. Мужчина было отмахнулся, но один из штатских грозно сказал: «Пройдёмте, гражданин!» Потом дёрнул за верёвку, и трамвай остановился. Рабочий начал посылать их чуть ли не матом. Тогда штатские сунули ему под нос красную корочку, мужчина сразу обмяк и покорно сошёл с ними. Свистнули в милицейский свисток, и к ним тут же подбежал милиционер. А трамвай пошёл дальше, и все в трамвае молчали и не глядели друг на друга…» «Заметила, до войны у нас во дворе было немало полных мужчин и женщин, а сейчас все стали поджарыми. Пиво в ларьках исчезло. Продукты по карточкам. Не до жиру». Женя знал от сестры, что продовольственные карточки были четырёх категорий. Самыми весомыми были «рабочие», чуть поскромнее – «служащие», самые, можно сказать, тощие – «иждивенческие» и, наконец, «детские» – с талонами на молоко и другое детское питание. Откуда было знать рядовому бойцу Евгению Ануфриеву, что уже тогда обсуждались вопросы проведения на Красной площади традиционного парада, посвящённого очередной годовщине Великого Октября. Командование ОМСБОНа не стало дожидаться официального объявления, чтобы не пороть горячку в последний момент, в случае если парад всё-таки состоится. Жизнь доказала безусловное преимущество командирской дальновидности над политической близорукостью отдельных бойцов. Вокруг зеленоградской учебной базы, так же как и в Мытищах, были вырыты окопы. Ночные тревоги, во время которых бойцы должны были занимать места в щелях, продолжались. Кроме того, курсантов обязали нести караульную службу, так как немцы периодически забрасывали в наш тыл своих диверсантов. Для выброски десанта фрицы использовали планеры. Бесшумность планеров обеспечивала скрытность, и тут наши караульные посты были как нельзя кстати. Но была и ещё одна хитрость. По всему Подмосковью на открытых площадках вкапывали столбы. Благо лесов вокруг хватало. Иногда они были заострённые кверху. Летит такой диверсант, а потом – бац – и превращается в эскимо на палочке. Если же нет, то всё равно травма неизбежна, а тут и караул уже на подходе. Михаил Егорцев был человеком слова. То, что он обещал Семёну Гудзенко, выполнил. Для этого как раз представился удобный случай. 15 октября комбат провёл совещание сержантов, а военком Шаров созвал комсоргов. Партийно-комсомольское собрание состоялось после ужина. Шаров начал его с обзора положения на фронтах. – Как видите, – сказал он, заканчивая речь, – Волоколамск, Клин, а тем более Солнечногорск в наших руках, и дальше враг не пройдёт. Наша первейшая задача – лучше овладевать воинским мастерством, быть в постоянной боевой готовности. Вторая, не менее важная, задача – разоблачать вредные слухи, бороться с паникой… – Это не паника, товарищ военком, – заявил Егорцев. – Красноармейцы усвоили первую истину: солдаты должны учиться. Но есть и вторая истина: солдаты должны воевать! Мы не можем быть спокойными, когда враг подходит к столице. Многим кажется странным, что в такой тревожный момент нас не направляют на фронт. Егорцев сказал правду. Такое настроение было не только у Гудзенко, но и у большинства омсбоновцев. А покуда командование раздумывало над этим вопросом, своё презрение к врагу бойцы выражали через стенную печать. Сатирические заметки в стенгазетах гневно бичевали фашистов и поднимали боевой настрой личного состава. Евгению особенно запомнился рисунок, на котором был изображён согнувшийся в три погибели гитлеровский горе-завоеватель в женском одеянии. Стихотворная подпись под картинкой гласила: «О дамском трико и пище вороньей в предстоящем зимнем сезоне». Помнится, столпившиеся у газеты красноармейцы от души хохотали над этой и другими карикатурами. Тем временем Москва стала настоящим прифронтовым городом. Линия фронта находилась в получасе езды на автомобиле. Обстановка в городе была весьма сложной, даже драматичной. Началась массовая эвакуация фабрик и заводов, научно-исследовательских и учебных заведений, партийных и правительственных учреждений. Все товарные станции и подъездные пути были забиты составами с промышленным оборудованием, культурными ценностями и прочими грузами – всё это не успевали вывозить. Торопились уехать и жители. Столица с каждым днём становилась всё безлюднее. Но, несмотря ни на что, город продолжал жить. Это была жизнь столицы, осаждённой врагом, но не взятой в полное вражеское кольцо. Как раз в это время Евгений получил последнее письмо от Тони из Москвы. Она сообщала, что уезжает с родными в Поволжье, в город с очень необычным названием – Йошкар-Ола. Туда эвакуировался завод, на котором работала её мама. Обещала написать, как только обоснуется на новом месте. Теперь аэростаты воздушного заграждения в Москве поднимались без участия его возлюбленной. Иногда Тоня приходила к нему во сне. Они снова гуляли, держась за руки, смеялись, целовались, сидя на парковой скамейке… – Рота, подъём! В ружьё! – голос дневального оборвал очередной такой сон. На дворе стояла глубокая ночь. «Интересно, боевая или учебная?» – гадал Ануфриев, облачаясь в обмундирование. Видимо, о том же самом думали и остальные. Но вопросов никто не задавал. Да и какая разница? Даже учебную тревогу следовало отрабатывать с полной выкладкой. Перед тем как схватить карабин и выбежать вместе со всеми из казармы, Евгений мельком взглянул на отрывной календарь, висящий у двери. «15 октября… Нет, 15-е было вчера. Дневальный просто ещё не успел оторвать листок». Женя почти машинально сделал это за него и недолго думая сунул обрывок в карман. «Вещмешки, противогазы! – подсказывал старшина Пятков. – Каски не забываем! Всё – с собой!» Внимательным он был, заботливым, хотя и требовательным. Впрочем, все и так знали свои действия по тревоге – неоднократные тренировки не прошли бесследно. Ануфриев выхватил из пирамиды карабин и выбежал на улицу. Там в свете фонарей уже производилась раздача боеприпасов: по паре гранат, обойме патронов и по пакету с неприкосновенным запасом продовольствия в руки. – Становись! – послышалась команда. – Командирам взводов проверить наличие личного состава, доложить, – послышался голос командира роты. И понеслось по рядам: – Завалишин! – Я! – Скорняков! – Я! – Чихладзе… Хлеставший с вечера мелкий холодный дождь превратился в снег, липкий и неприятный. – Ануфриев! – Я! – Селиванов… Закончив перекличку, командиры взводов отрапортовали ротному, а тот в свою очередь доложил комбату. По указанию Прудникова роты выстроились буквой «П», чтобы всем было слышно, что он скажет. – Товарищи красноармейцы! – начал торжественно комбат. – Все вы осведомлены о положении дел на фронте. Враг подбирается к Москве. На подступах к столице идут кровопролитные бои. Тысячи наших товарищей, не щадя своих жизней, дают гитлеровцам жёсткий отпор. Я знаю, что каждый из вас хотел бы оказаться на их месте. Вы все рвётесь в бой! Но ваше время ещё не пришло. Сегодня партия и правительство ставят перед нами самую ответственную задачу – стать последним заслоном на пути врага к сердцу нашей Родины. Умереть, но не сдать фашистскому отродью самое ценное, что у нас есть, – нашу Москву! Эти два слова прозвучали с надрывом. Выдержав паузу, Михаил Сидорович продолжил: – С сегодняшнего дня и вплоть до особого распоряжения Отдельная мотострелковая бригада особого назначения становится ядром обороны внутри столицы. В случае прорыва вражеских войск будем держать оборону на улицах Москвы. Я знаю, многие из вас москвичи. Так что будем защищать наш общий дом, товарищи! Минирование важных стратегических объектов – тоже наша задача. Сами понимаете, какая это ответственность. Капитан Прудников опять помолчал, а потом зычно скомандовал: – Батальо-о-он, смирно! Слушай мою команду! Приказываю выступить на защиту столицы нашей Родины – города Москвы! В борьбе с врагом проявлять стойкость, мужество, верность долгу, присяге, своему народу! На несколько секунд в воздухе повисла пронзительная тишина. – Вольно! Командиры рот, командуйте! – Первая рота, напра-во! – Вторая рота, кру-гом!