— Хорошо, подрессирую, — согласился Джавдет. Прежде чем покинуть тир, Тамерлан подошел к гвардейцам, стоявшим у входа, и спросил, указывая на татами: — У вас кто-то занимается боевыми противоборствами? — Зачем тебе это надо? — спросил один из боевиков, длинноволосый горец с неприятным скуластым лицом. Второй даже не удостоил московского резидента взгляда. — Решил поспарринговать, чтобы не зарастать жиром, — откровенно сказал Тимур. На лицах горцев промелькнула ехидная улыбка. — Хорошо, завтра мы тебе приведем противника. Больше говорить было не о чем, и Тимур направился к выходу. Его проводник, как тень, последовал за ним. Уже в дверях они услышали глухие выстрелы «ПМ». Позиция была великолепной — невысокий холм, устланный пышной периной прошлогоднего сена. Поверх сена была постелена прорезиненная плащ-палатка. Сверху лежал толстый войлочный коврик. Лежать на таком сооружении было тепло и мягко. Тем более когда одета в теплый спортивный костюм на байковой подкладке, на ногах теплые сапоги на цигейке. А над головой, пусть еще слабо, но все-таки уже по-весеннему нежно греет солнце. Лариса лежала, широко раздвинув ноги, оперевшись локтями на войлочный коврик, ее руки обхватили замысловатой формы, поэтому очень удобную, пластиковую ложу карабина «манлихер». Подняв на лоб черные солнцезащитные очки, она зажмурила левый глаз, а правым наблюдала через оптику за мишенью. Это была особая мишень.,. Чтобы мишень после первого удачного выстрела не рухнула, ее насадили на стальной штырь с бетонным основанием. Лариса наконец сделала все поправки на прицеле, затем, поймав силуэт в перекрестье прицела, затаила дыхание и плавно потянула за спусковой крючок. Карабин с выставленными сошками, упертыми в землю, при выстреле дернулся, несильно ткнув стрелка в плечо. От попадания мишень закачалась. Графиня отработанным до автоматизма движением передернула затвор, досылая патрон в патронник, затем снова поймала в прицел мишень. Снова выстрел, и вновь закачался пригвожденный манекен, вновь летит в сторону еще горячая гильза и снова патрон в патроннике. Отстреляв пять патронов, Лариса быстрым четким движением вынула пустой магазин, тут же достала из ниши полого приклада запасную обойму, и снова зазвучали выстрелу. Через пять минут манекен под градом пуль развалился на кусочки — осталась только пара ног в солдатских штанах, из которых торчали рваные обрубки пластикового торса. Отстреляв приготовленные боеприпасы, девушка поднялась во весь рост и взмахнула рукой с зажатым в ней красным платком. Сразу же из укрытия выскочили двое солдат-«срочников» и бросились опрометью к разбитой мишени. Здесь, на почти заброшенном полковом стрельбище, «новые русские» были желанными гостями. За хруст долларов военные могли предоставить желающим не только армейские мишени и боевое оружие. Любители экзотики и обладатели толстых кошельков пользовались предоставленным шансом. Лариса не любила армейское оружие, оно было для нее слишком тяжелым и громоздким, но знакома она была с ним не понаслышке. Хотя и не обошлось без коммерческой сделки — Лариса приобрела у начальника стрельбища цинк пулеметных патронов с бронебойными пулями. Сами патроны к «манлихеру» не подходили, но ей нужны были лишь пули, подходящие по калибру к карабину. В моменты душевного дискомфорта хозяйка модного бутика любила, запершись на кухне, перезаряжать оружие. Кропотливая работа, требующая внимания, как правило, отвлекала от грустных мыслей. Вытащив из нагрудного кармана длинную тонкую сигарету коричневого цвета, Лариса закурила, потом села на войлочный коврик и стала разбирать карабин. Как когда-то говорила Лайма: «Оружие любит, чтобы его лелеяли, то есть чистили и смазывали. Тогда оно тебя не подведет». И оно ее не подводило. Вытащив затвор, Графиня отстегнула пустой магазин и все это положила перед собой на клеенчатый чехол. Затем достала тонкий стальной шомпол, навинтила на него щетку-«ерш». Тонкие пальцы молодой женщины пробежались по ребрам рифленого ствола. Налив на щетку оружейного масла, она ввела шомпол в отверстие ствола и стала интенсивно двигать вперед-назад. Все это ей казалось очень эротично, хотя в мозгу почему-то вспыхивали фрагменты прошедшей войны, в которой ей довелось принять участие. Остервенело двигая шомполом, она наблюдала, как к холму не спеша приближаются «срочники». Две фигурки буквально плыли по желтому морю прошлогодней сухой травы. Лариса, глядя на них, зажмурила левый глаз, невольно подумав: «Эх, был бы у меня такой карабин тогда, насечек было бы намного больше». — Вы — настоящая амазонка, Лариса Николаевна, — неожиданный возглас прервал ее размышления. Не прекращая чистить ствол, Лариса медленно повернула голову, за ее спиной стоял краснолицый, с отвислым пивным брюхом и красными, воспаленными глазами мужчина. Начальник полкового стрельбища был истинным ценителем Бахуса. — Лариса Николаевна, зачем вам надо пачкаться в масле? Одно слово, и мои «пингвины», — майор кивком указал на приближающихся солдат, — языками вылижут вам винтовку. Вы ведь к ним так добры... Лариса действительно в каждый свой приезд угощала солдат, еще мальчишек, колбасой, печеньем, сгущенкой. Это не было актом доброты и покаяния за убитых таких же мальчишек на первой Чеченской. Нет, все было намного прозаичнее. Она, как радивая хозяйка, подкармливала скот перед забоем, в глубине души надеясь, что время забоя наступит очень скоро. — Да нет, не надо мальчиков тревожить, я сама справлюсь. — Ну конечно, вещь-то у вас импортная, так сказать, эксклюзивная. Не то что наши примитивные «калаши». Лариса промолчала. Закончив чистить ствол, отложила карабин и принялась за затвор. — Может, кофе с коньячком? — произнес начальник полигона слащавым голосом казарменного донжуана и тут же извлек из кармана своего бушлата плоскую флягу. — Спасибо, нет, — ответила Лариса. Она отвлеклась от чистки оружия и внимательно посмотрела на офицера. Сейчас она вспомнила другого, того, что лежал посреди улицы в Грозном с простреленными руками и ногами. Истекал кровью и беззвучно матерился, но на помощь никого не звал, понимая, почему снайпер еще с ним возится. «Интересно, если бы из тебя сделать «кавказский крест», небось визжал бы как свинья, требуя, чтобы спасли, хотя это стоило бы жизни сотни таких мальчишек», — с милой улыбкой на лице подумала Лариса. Военный по-своему оценил эту улыбку. — Что же, может, все-таки по маленькой? — Нет. Я за рулем, и мне уже пора ехать, — отрезала женщина, принявшись собирать смазанный карабин. Подошли солдаты, продемонстрировав каску и бронежилет мишени. Каска представляла собой одну сплошную дыру с рваными краями, вокруг которой раскинулось с десяток одиночных отверстий. Зеленая ткань бронежилета тоже была утыкана точками впившихся и сплющенных о титановые пластины пуль. — Великолепные результаты, — внимательно посмотрев на продырявленные атрибуты солдатской экипировки, одобрительно произнес начальник стрельбища. — Чувствуется великолепная спортивная подготовка. Лариса улыбнулась, рассказ о ней, как спортсменке, был хорошо подготовленной легендой. Сложенные плоские сошки четко встали на свое место, слегка уплотнив ложу «манлихера». Закрыв линзы оптики, она легко уложила карабин в пластиковый футляр, выполненный в виде большого плоского чемодана. Один из солдат, отбросив в сторону испорченную каску, подхватил у Ларисы футляр, другой поспешно стал собирать атрибуты снайперской лежки. Мальчики знали, за что старались. — Всего хорошего, — молодая женщина попрощалась с майором, еще раз представив, как она распяла бы его на «кавказском кресте». — Очень жаль, что не пришлось попить кофию с коньяком, — напоследок с явным сожалением произнес начальник стрельбища. Но Лариса уже его не слушала, в сопровождении двух солдат она прошла к своей машине. Футляр с карабином положила в тайник на дне багажника «БМВ», сверху заложила войлочным матом и плащ-палаткой. Опустив крышку багажника, Лариса вытащила из кармана сторублевую банкноту. — Держите, ребята, купите себе сигарет. Когда довольные солдаты удалились в сторону казармы, она села за руль и включила зажигание. До встречи с Джамилей оставалось два часа, времени вполне достаточно, чтобы заехать домой и переодеться во что-то поприличнее. Кафе-кондитерская было небольшим, светлым помещением. Огромные стеклянные витрины были до отказа заполнены всевозможными тортами, пирожными, кексами, рулетами, печеньем. За прилавком, подобно гигантским сахарным головам, важно стояли дородные белокожие матроны в белых кружевных передниках и накрахмаленных наколках. Они тут были и за продавцов, и за официанток. Лариса и Джамиля заняли дальний столик, чтобы посетителям меньше бросались в глаза шрамы чеченки. — Два кофе и пару эклеров, — произнесла Лариса, когда возле их столика всплыла «сахарная голова». — Что-то еще? — спросила матрона. Услышав отказ, она важной походкой царицы не спеша удалилась. — Какие новости? — спросила Лариса, выложив на столик из своей сумочки пачку сигарет, зажигалку, косметичку, в которой по старой привычке она держала деньги и кредитные карточки. — Да какие новости... — Джамиля пожала плечами. — У меня новостей не бывает. Живу, как гора, без новостей, и разрушить меня может только время. — Ну, зачем же так пессимистично, — произнесла Лариса, доставая из пачки сигарету. — А что же мне остается еще делать? — горько улыбнулась Джамиля, шрам на ее щеке налился кровью и стал похож на толстого дождевого червя. — За годы, что воевала, я собирала себе приданое, потому что больше мне не на кого рассчитывать. Собирала копейку к копейке. Думала, муж никогда куском хлеба не попрекнет. Берегла девичью честь, чтобы не было стыдно. И что теперь? Денег нет, все тело в шрамах, как у старого волкодава. Одна честь и осталась... Только кому она нужна, когда невеста похожа на Квазимоду. Нет у меня здесь судьбы, а там, на войне, я буду делать то, что у меня лучше всего получается. Подошла официантка, аккуратно поставила на столик фарфоровые чашечки, сахарницу и тарелку с эклерами. Джамиля, положив две ложки песка, потянулась за пухлым, политым шоколадной глазурью эклером. Лариса, закурив, наблюдала за подругой, которая с аппетитом уплетала пирожное. Несмотря на почти тридцатилетний возраст, Джамиля все еще оставалась ребенком, которого только и научили нескольким патриархальным постулатам (типа калым и девственность), да еще стрелять без промаха. Умение стрелять пригодилось на войне, а вот все остальное... Неожиданно Джамиля оторвалась от еды и внимательно посмотрела на подругу, потом произнесла: — А тебя не тянет туда? Ее иссиня-черные глаза, до этой минуты безжизненно тусклые, мгновенно вспыхнули и заискрились, как два черных бриллианта. В этом сиянии Лариса неожиданно ощутила странный магнетизм, ее сердце учащенно забилось. Еще недавно встретив искалеченную девушку, она дала себе слово больше с ней не встречаться. Но прошло всего несколько дней, и Ларисе снова захотелось увидеться с Джамилей. Что это, тяга к общению с боевой подругой, жалость к ее увечью или все-таки магнетизм черных кавказских глаз? Две недели, как Тимур уехал в Чечню, она просто с ума сходила от тоски. И встреча с Джамилей была сейчас отдушиной для нее. — Мне по ночам снится война, — наконец произнесла она. — Мой друг на днях поехал туда. Но мне он даже думать запретил о Чечне... — Хорошо, когда есть кому о тебе заботиться, — тоскливо произнесла Джамиля, ее искристый взгляд снова угас. Решение возникло само собой. Лариса затушила окурок, одним глотком выпила уже остывший кофе и, глядя в упор на подругу, спросила: — Чем сегодня вечером занимаешься? — Как обычно, ничем. Может, телевизор посмотрю... — Слушай, а давай завалимся в какой-нибудь ночной клуб и, как сейчас говорят, оттянемся по полной программе, — предложила хозяйка бутика. Лицо молодой чеченки смущенно вспыхнуло. — Ты что, с моей внешностью, — заикаясь, произнесла девушка. — А что, — не сдавалась Лариса, — это же ночной клуб, а не аристократический. Там полумрак, светомузыка, никто ничего не заметит. Да и по большому счету всем плевать друг на друга, каждый занят только собой. — Но я не... — Джамиля пыталась найти причину отказаться, но Лариса ничего не хотела слушать. — Прекрати, боишься согрешить, но ты сама только что сказала, что в этой жизни тебе ничего не светит. Согрешить против веры, но ты едешь на войну, а погибшим за веру все грехи прощаются. За последние годы Лара, мечтая о браке с Тимуром, сильно поднаторела в вопросах ислама. — Так и умрешь, ничего не узнав в этой жизни.