Перестройка, как и предрекали хохмачи, закончилась перестрелкой. Советский Союз почил в бозе, многие республики стали объедаться суверенитетом. Телевидение все больше и больше говорило о Чечне. Гонза Холилов, до сих пор относящийся к политике нейтрально, вдруг вспомнил, что он чеченец. Узнав у отца все об их тейпе, отправился в мятежную республику, на родину предков. Тейп Холиловых занимал большое богатое село на равнинной части, в основном состоящее из больших двухэтажных домов серого силикатного кирпича. Дворы были асфальтированы или цементированы, в каждом доме стояла одна, а то и две легковые машины. Мужчины их рода либо работали нефтяниками, либо водителями-дальнобойщиками. Нежданного-негаданного гостя встретили всем селом, устроив при этом настоящий праздник. После нескольких дней торжества Гонза стал немного приходить в себя, прикидывая, какую выгоду можно поиметь от этого родства. Но тогда он еще не нашел подходящей стези. Обменявшись с родственниками адресами, Гонза вернулся обратно в Ростов. Теперь наступило совсем другое ирсмя, стремительно раскупались, брались в аренду еще недавно государственные предприятия. Едва Гонза пересек порог своей трехкомнатной квартиры, как зазвонил телефон. — Рад тебя слышать, дорогой, — донесся из динамика голос Самвела. — Есть прибыльное дело, надо обсудить. — Вечером встречаемся в «Поплавке», — не задумываясь, произнес Гонза. Он по-прежнему верил в то, что армяне своими большими носами чувствуют деньги. Да это подтверждали и факты — за то время, что Гонза посещал родственников, Самвел арендовал цех на обувной фабрике, посадил два десятка армян-беженцев из Карабаха, и те день и ночь напролет шлепали ему «фирменную» обувь, и это было только начало... Вечером они встретились в своем ресторане «Попла-вок», и Самвел сразу перешел к делу: — Есть десять тонн чистого медицинского спирта. Если из него сделать водку и продать в городе по розничной цене, то мы получим триста процентов прибыли, и это с учетом всех накладных расходов. Я присмотрел за городом небольшой цех безалкогольных напитков. Там можно спокойно бодяжить нашу водку. В долю пойдешь? Гонза согласился без колебаний, уже погрузившись в производство «левой» водки и коньяка. После десяти тонн спирта Самвел где-то раздобыл еще двадцать тонн авиационного, потом пищевого. Водку они продавали не только в юроде, но и в районах и даже умудрялись отправлять в соседнюю область. Кроме водки, Гонза участвовал в сделках по продаже наркотиков и оружия. По переброске «товара» он часто использовал родственников-дальнобойщиков. Начавшаяся война в Чечне неожиданно снова разбудила уже успевшие уснуть национальные чувства. Гонза принимал беженцев из родного тейпа, помогал им обустроиться, давал хорошую работу, в глубине души мечтая поехать воевать за родину. Единственное, что его удерживало, — он никогда не держал боевого оружия в руках. Но каждодневные телепередачи, статьи в газетах, расхваливающие полевых командиров, сделали свое дело... Случай поехать в Чечню подвернулся в самом конце первой Чеченской кампании. Как-то отдыхая в сауне с Самвелом, Гонза узнал, что армянин для отправки в Карабах приготовил большую партию стрелкового оружия и три десятка наемников. В основном это были отбросы, которым нужно было вырваться за пределы России. — Уступи, — предложил Гонза. И, увидев в глазах компаньона интерес, добавил: — Плачу вдвое, — не выяснив при этом истинную цену «товара». — Вах, что не сделаешь для друга, — радостно воскликнул армянин, тут же прикинув сумму навара. Впрочем, этот вопрос Гонзу нисколько не волновал. Став обладателем небольшого отряда и каравана оружия, он тут же продал весь свой бизнес младшему брату Самвела. Половину денег спрятал в тайник, а вторую забрал с собой, прекрасно понимая, что на войне доллары всегда могут пригодиться. В родное село они попали за три дня до Хасавюртовского соглашения. Тут же став в районе полновластным хозяином, имея оружие и деньги, Гонза за несколько месяцев сколотил отряд в три сотни «стволов». Это была внушительная сила, и, что бы там ни говорили полевые командиры, на открытое противоборство никто не лез. Немного обжившись, Гонза снова занялся бизнесом. Просверлив нефтепровод, он тут же наладил перегонку сырой нефти в Низкокачественный бензин, который заливал в цистерны, замаскированные под рефрижераторы, и отправлял в Ростов Самвелу. Предприимчивый армянин добавлял в низкосортный самодельный бензин «этилку», химическую добавку, повышая его октановое число, и пропинал пот эрзац по цене дорогого топлива. Рассчитывался со своим компаньоном наркотиками, продуктами и тяжелым вооружением, которого так не хватало Гонзе. Налаженная система (еще со времен водочных времен) транспортировки беспрепятственно позволяла проводить обмен. Кроме торговли бензином, наркотиками, дорогими иномарками и оружием, прибавился новый вид бизнеса — работорговля. Абреки и «индейцы», примкнувшие к отряду Гонзы, долго не могли сидеть без дела. Время от времени они отправлялись за границу республики угонять скот, а если повезет, то и пастуха прихватывали. Когда в приграничных с Чечней селах стали создавать отряды самообороны и совместно с милицией давать отпор налетчикам, абреки переквалифицировались на похищение людей. Похищали всех, кого только могли. Припозднившегося прохожего, солдата в самоволке или «голосующую» на трассе женщину. Как правило, зиндан у Гонзы не пустовал. Глядя на жалких, перепуганных существ, которые полностью были в его власти, Джавдет (к тому времени он так себя окрестил) чувствовал себя едва ли не богом. Тех пленников, которых не выкупали родственники и не удавалось продать в рабство, Гонза убивал. Справедливо полагая, что хлеб незачем зря переводить. Двое самых крепких абреков выводили несчастного на двор, заломив руки, ставили на колени. Джавдету оставалось лишь, ухватив того за волосы, приподнять голову и провести длинным обоюдоострым кинжалом по натянутой коже горла. Затем с наслаждением он наблюдал, как трепещет жертва в луже собственной крови. Иногда его подмывало прямо там припасть ртом к ране и вдоволь напиться солоновато-сладкой пьянящей жидкости. Но его что-то удерживало от этого шага. В своем родовом селе он был богат и силен, как феодальный князь, хотя в Чечне испокон веков не было князей, а жили общинно, тейпами. Несмотря на всю силу Гонзы, полевые командиры по-прежнему игнорировали его. И когда Пастух с Бабаем отправились карать соседний Дагестан, его никто не позвал. Несколько дней Гонза психовал, считая, что с ним так специально поступили, «хотят всю славу себе прибрать». Еще через несколько дней опомнившиеся от шока и собравшиеся с силами федеральные войска отбросили боевиков и сами двинулись в Чечню. Призыв президента Ичкерии к полевым командирам защитить Грозный Джавдет воспринял как божественное знамение. Собрав все свои «войска», он направился в Грозный. Сила у него на тот момент была действительно впечатляющая — почти пятьсот боевиков, вооруженных, что называется, до зубов, десятки грузовых и легковых автомобилей с установленными на турелях крупнокалиберными гранатометами. На двух «КамАЗах», еще недавно таскавших в Ростов «рефрижераторы»-цистерны, установлены платформы с двуствольными зенитными пушками. Замыкающим двигался скотовоз с набитыми внутрь тремя десятками рабов, специально оставленными в живых для земляных работ на оборонительных укреплениях. Сам Джавдет на белоснежном джипе «Чероки» в окружении четырех адъютантов-телохранителей въехал в Грозный. Но никто его радостно не встречал, в городе полным ходом шла подготовка к новой обороне. Представитель президентского генштаба указал на район, который надлежало оборонять батальону «бригадного генерала Холилова». За столь высокий титул Гонза был польщен, но этого ему было явно недостаточно. Готовя огневые позиции, он втайне мечтал, что его батальон подобьет больше всех танков, уничтожит больше всех солдат и захватит больше всех пленных. Тогда он станет вровень и с Пастухом и с Бабаем, а может, и с самим президентом. Чем шайтан не шутит! Так он думал до того, как попал на настоящую войну. Бои за Грозный оказались далеко не тем, что себе представлял Джавдет. Федеральные войска обрушили на позиции его батальона сотни снарядов и авиабомб. Уже через неделю он потерял всю артиллерию (две зенитные установки и три миномета), большую часть крупнокалиберных пулеметов и автоматических гранатометов. И главное — почти половину личного состава, большая часть которого просто-напросто разбежалась. Гонза уже не помышлял о лаврах национального героя, хотелось лишь вырваться и остаться в живых. Но федеральные войска наглухо завязали «мешок» вокруг осажденного города, и теперь был только вопрос времени, чтобы истребить боевиков. Это понимали обе стороны. В один из февральских дней Пастух, возглавлявший оборону Грозного, собрал на военный совет всех полевых командиров и объявил: — Будем прорываться. Наш агент из штаба федералов согласился за сто тысяч долларов указать наиболее слабое место в обороне войск. Через трое суток идем на прорыв. Все полевые командиры оживленно загалдели, слова Пастуха ни у кого не вызвали ни малейшего сомнения в успехе. Ведь уходили боевики в прошлую войну и из Буденновска, и из Первомайского... Значит, действительно кто-то помогает. Радуясь своей удаче, чеченцы даже предположить не могли, что их агент давно раскрыт и теперь штаб федеральных войск готовился к реваншу, назвав предстоящую операцию «Охота на волков». Добравшись в расположение своего отряда, Гонза Хо-лилов неожиданно ощутил неописуемое чувство страха. Так страшно ему не было ни под бомбежкой, ни под артобстрелом. Инстинкт самосохранения кричал об опасности. В ночь, когда все силы чеченцев были собраны в единый кулак, Гонза объявил себя контуженым и сообщил бойцам, что его понесут рабы. Два десятка измученных непосильным трудом людей должны были нести деревянный щит, на котором лежал Джавдет, сжимая в каждой руке по автоматическому пистолету Стечкина. Боевики, подобно ртутной массе, бесшумно вылились из городских руин, просочились через позиции федеральных войск и выплеснулись на открытое пространство поля, за которым был путь к спасению — в горы. Но, как только последние боевики просочились через позиции армейцев, им в спину ударили автоматы и гранатометы, в небе вспыхнули десятки осветительных ракет. Стало светлее, чем днем. Принимать бой было равносильно смерти, выход был один — через поле в горы. И боевики рванули что есть сил, безумно крича, стараясь не столько себя подбодрить, сколько заглушить страх смерти. Дикая орда с воем неслась по полю, засыпанному миниатюрными противопехотными минами, которые, взрываясь, отрывали наступившие на них ступни. Но сейчас на пострадавших никто не обращал внимания. Хлопки противопехотных мин глушили разрывы шрапнельных снарядов и визг проносящихся над головой пунктиров трассирующих пуль. Вжавшийся в доски щита Гонза ошалело наблюдал, как из его упряжки исчезает то один, то другой раб, наступивший на густо разбросанные мины. — Быстрее, быстрее, быстрее! Его не зацепила ни шальная пуля, ни осколок шрапнели, рабы вынесли в безопасное место. Их осталось шестеро, еле передвигающих ноги и тяжело дышащих полулюдей. Спустившись с носилок, Джавдет тут же разрядил в них оба пистолета: зачем ему эти доходяги? Из общего количества прорвавшихся в живых осталась лишь четверть. Многие погибли, многие были покалечены. Пастуху тоже не повезло, мина оторвала ему ступню правой ноги. Отряд Джавдета насчитывал всего семьдесят три человека, при этом из тяжелого вооружения уберечь ничего не удалось. Звезда военного счастья для Гонзы закатилась. Его отряд принимал участие в нескольких засадах, при этом количество людей постоянно сокращалось. А после последней операции по захвату пленника их осталось всего около трех десятков, которые подчинялись своему командиру в силу привычки. Но так не может продолжаться вечно... Открыв глаза, Джавдет снова приложился к трубке и сделал глубокую затяжку. Гашиш его уже не брал — слишком много было тревожных мыслей. — Я уже не бригадный генерал и даже не полевой командир, — вслух размышлял Гонза. — То, что у меня осталось, у Бабая называется группой. Конечно, я лично знаком с президентом и даже допущен в святая святых, бункер. Но что я стою, если за мной нет реальной силы? Ушастый запросто может отдать меня на заклание Пастуху или Бабаю, они оба имеют на меня зуб. Какой же выход? Федералы предлагают сдаваться тем, на ком нет крови, а на мне ее хватит на десять пожизненных заключений. ФСБ это знает, поэтому закосить под дурачка не получится, выведут на чистую воду... Мысли Джавдета неожиданно переключились на Ростов. Там, в тайнике, было спрятано триста тысяч баксов. Деньги немалые. Но как их оттуда взять? Самвел, не поделивший с конкурентами территорию, уже год, как гнил под гранитной стелой памятника. Сейчас из сложившейся ситуации он, Гонза Холилов, видел единственно правильное решение... В горах темнеет рано, наступившие сумерки быстро сгущались, смешиваясь с киселем тумана и создавая бархатную черноту ночи. Гонза не стал дожидаться темноты. Выбив из трубки еще тлеющий табак, он затоптал его в землю, сунул трубку и зажигалку в шкатулку, которую, закрыв, положил в нагрудный карман. Поднявшись, он сложил плащ-палатку и, отряхнувшись, не спеша направился к входу в штольню. Появившаяся мысль, по мнению Джавдета, была спасительной, судьба подбрасывала ему дополнительный шанс выйти сухим из этой кровавой жизни. ...Зеленый чай был слегка теплым и горьковатого вкуса, набухшие в кипятке листья распустились, создав на дне пиалы причудливый орнамент. Вот уже три часа алжирец Бабай и его гость Тимур, поджав под себя ноги, сидели на ковре и пили из больших, белых, расписанных по бокам арабскими письменами пиал зеленый чай. За все это время они не произнесли ни единого слова. Тимур, как гость, не мог первым нарушить молчание. А Бабай был слишком погружен в свои мысли. После тяжелого ранения Пастуха он практически стал среди боевиков командиром номер один. У него был авторитет, большой отряд, в большинстве своем состоявший из арабских наемников-профессионалов. Он получал из-за рубежа деньги, амуницию, оружие, медикаменты. Но так было только внутри повстанцев, для деловых кругов Запада главным по-прежнему оставался президент, а он был всего лишь наемником, он даже не чеченец. А алжирцу Абдуллу Камалю по прозвищу Али-Баба, или короче Бабаю, ох, как надо было это признание. Он мечтал, что рано или поздно его признают главным борцом за веру. Но он по-прежнему оставался лишь наемником, хотя и очень опасным. Все попытки подмять под себя Ушастого (сделать его марионеткой, выполняющей чужие приказы) проваливались. Президент, не имея реальной силы, тем не менее не желал плясать под чужую дудку. Время от времени он покидал свое убежище и направлялся в горы, где нет федеральных войск, чтобы продемонстрировать народу себя. Вот и сегодня Ушастый покинул бункер, сейчас Бабай думал о том, что ему выгодней — жизнь президента или его смерть. Отхлебывая из пиалы остывший чай, он то и дело поглядывал на Тимура. План, задуманный этим молодым человеком, кроме оригинальности, нес в себе еще практическую пользу. Пользу для повстанческого движения, но Абдулл еще не знал, какую он может получить выгоду непосредственно от реализации этого плана. Как бы там ни было, нельзя оставить без внимания и самого автора этого плана. Умный, хорошо подготовленный разведчик давно адаптировался в Москве, вхож в деловые и политические круги столицы России. При правильном подходе вырисовываются грандиозные перспективы его использования, особенно, если задуманный план удастся. — Хороший чай, целебный и жажду утоляет, — наконец произнес Бабай. — Да, сейчас это наиболее необходимое его качество, — ответил Тимур, прозрачно намекая на то, что жажда, как правило, присуща жаре, а в подземном каземате температура не повышается выше десяти-двенадцати градусов. — Я понял шутку, — кивнул араб, уголки его губ слегка дрогнули, он провел левой рукой по коротко подстриженной бородке. — Для операции у вас все готово? Вопрос прозвучал неожиданно и хлестко. Тимур на мгновение задумался, с одной стороны, он за подготовку и проведение планируемой операции отвечает только перед президентом. Но с другой стороны — Бабай входит в круг посвященных. И к тому же, как успел заметить Тимур, алжирец ведет себя с Ушастым на равных, а в некоторых случаях президент перед ним явно заигрывает. Это могло означать только одно — за арабом сила, и она выражается не в тысяче отъявленных головорезов, собранных здесь со всего Ближнего и Среднего Востока, а в могуществе финансовых и религиозных кланов вышеозначенных регионов. Еще неизвестно, как будут развиваться события после приведения в действие его (Тимура) плана, какие и где будут надавлены рычаги, чтобы Совет Европы и ООН высказали свой протест российскому руководству и вновь потребовали независимости сражающейся Ичкерии. После этого еще неизвестно, кто будет главной фигурой на местной политической сцене. Поэтому ссориться московскому резиденту с эмиссаром не с руки. — Почти все готово, — наконец произнес Тимур. — Ждем сообщения, когда журналист доберется до Москвы, и тогда будем выступать... — Состав группы и маршруты движения определил? — Абдулл Камаль задавал конкретные вопросы. Как опытный диверсант, он знал: в подготовке и проведении какой-либо силовой акции мелочей не бывает. — Да, — коротко ответил Тамерлан. Но, видя, что такой ответ не удовлетворяет араба, пояснил: — Состав группы десять человек, маршрут... — Не мало? — неожиданно перебил Абдулл. — Для одного русского? — переспросил Тимур, по его лицу скользнула улыбка. — Вполне достаточно. — Кстати, какой он?