А средняя, ничего не говоря, налила себе стакан воды, позволив присутствующим насладиться мелкой мелодичной дробью, выбиваемой по краю стакана горлышком хрустального графина. Глава 11 Примостившаяся в тени гигантского, древнего, как пирамиды, баобаба заправочная станция, мягко говоря, не функционировала. Если же говорить прямо, не прибегая к эвфемизмам, следовало признать, что она уничтожена — расстреляна, взорвана и сожжена дотла. Живых тут, разумеется, не было. К счастью, не было видно и мертвых, и после того, чего они насмотрелись в деревне, вид разбросанных по пепелищу горелых бочек из-под солярки и бензина не произвел на них сколько-нибудь глубокого впечатления. В деревне было хуже. Кто-то вырезал ее население поголовно, от мала до велика, не обойдя своим вниманием также собак, коров и прочий домашний скот. Убрать трупы никто не потрудился, и теперь это упущение с усердием исправляли стервятники. Судя по множеству следов на песке, ночью сюда приходили и другие падальщики. Там, в деревне, Быков последний раз помянул Машку и больше этого имени не произносил. Там же, на заваленной трупами площади под засохшим общинным деревом, Дашу вырвало. Ее рвало долго и мучительно; Быков стоял рядом, бессильно уронив руки, а Юрий мрачно курил, глядя в сторону. — Что же это, мальчики? — слегка отдышавшись, больным голосом спросила Даша. — Это Африка. Колыбель человечества, — сказал Юрий, воздержавшись от напоминания о том, что кое-кто сам напросился в эту поездку, буквально силой вырвав у них с Ти-Рексом согласие. Упрекать Дашу, которой и без того пришлось несладко, не стоило, да и не за что было; если кто и заслужил хорошую трепку, так это они с Данилычем. Они-то не понаслышке знали, что такое гражданская война, и надо было перепиться до полной потери рассудка, чтобы сказать «да» там, где надо было ответить категорическим, без аргументов и оправданий отказом. — В желтой жаркой Африке не видать идиллий… Быков свирепо покосился на него, и Юрий умолк, остро жалея о том, что перед началом этого сафари не потрудился обзавестись парочкой стволов. Много времени и усилий это бы не потребовало: здешние края всегда были для торговцев оружием настоящим золотым дном, и в приграничных районах они роились, как мухи над падалью. Располагая скромной по европейским меркам суммой, здесь не составляло особого труда обзавестись солидным арсеналом. А с другой стороны, они ведь уже не раз обсуждали это и с его превосходительством, и с Данилычем, придя к общему выводу: в той каше, которая тут заварилась, автомат может принести больше вреда, чем пользы. От танка им не отобьешься, а первый же патруль — неважно, чей именно, — увидев европейца с автоматом, сразу решит, что перед ним наемник, и откроет огонь, не вступая в переговоры… Они покинули деревню со всей поспешностью, на какую были способны, и через пару часов очутились на новом пепелище, некогда являвшемся заправочной станцией. Две колонки, которыми она могла похвастаться, торчали посреди выжженной, усеянной фиолетовыми от окалины железными бочками и горелыми обломками площадки, как парочка закопченных клыков в беззубой прокуренной пасти мертвого бомжа. На краю выжженного пространства возвышалась покосившаяся, готовая завалиться от малейшего дуновения ветерка конструкция из обугленных жердей, некогда служившая каркасом какого-то строения; в придорожной пыли валялся покоробленный, выбеленный солнцем и дождями фанерный щит со сделанной от руки красной краской надписью «Супермаркет». Поскольку разжиться здесь бензином им явно не светило, а ни один двигатель внутреннего сгорания, даже сделанный в Британии, не может работать на голом принципе, Юрий отыскал в багажнике мятую жестяную воронку и перелил в бензобак «лендровера» содержимое предпоследней канистры. — Недавно мне на глаза попалась реклама какого-то благотворительного фонда, — под бульканье исчезающего в горловине бака бензина вполголоса, ни к кому конкретно не обращаясь, произнесла Даша. — Вы же в курсе, что в этом году умер основатель корпорации «Эппл». Так вот, там, на рекламе, эмблема «Эппл», это их надкушенное яблоко, и подпись: «Умер один — рыдают миллионы». А рядом — силуэт Африки. И тоже подпись: «Умирают миллионы — не плачет никто». Быков промолчал, с мрачным видом катая носком ботинка пятнистую от жара пулеметную гильзу. Юрий завинтил пробку бензобака, отнес в багажник пустую канистру и воронку и уселся за руль — была его очередь вести машину. Он тоже промолчал, уклонившись от участия в дискуссии по поводу бедственного положения коренного населения Африки: предложить решение проблемы он не мог, а впустую сотрясать воздух не было настроения. У него за спиной, на заднем сиденье, щелкнула зажигалка, и сразу же потянуло дымком, который, несмотря на жару, показался неожиданно вкусным, ароматным — наверное, потому, что хотя бы отчасти забивал удушливый запах пепелища. Старый баобаб, в тени которого осталась сгоревшая заправка, еще немного помаячил в пыльном боковом зеркале и окончательно скрылся из вида. Местность становилась все более холмистой, изрезанной, темные пятна зарослей увеличивались, разрастались, сливаясь друг с другом, и время от времени дорога ныряла в то, что можно было бы назвать перелесками, если бы дело происходило в России. Здесь было относительно прохладно и сумрачно из-за сплошного полога смыкающихся над дорогой ветвей. С этого зеленого свода свисали перепутанные канаты лиан и других растений-паразитов, в зеленом сумраке громко что-то обсуждали, перепархивая с ветки на ветку, яркие, как бред сюрреалиста, птицы, в профиль напоминающие карикатуру на лицо «кавказской национальности». В памяти сами собой всплыли навсегда, казалось бы, забытые названия — туканы, топороклювы… Кто тут есть кто, Юрий, разумеется, не знал; это были просто словечки из детства, вычитанные из ярких, как эти птицы, путевых заметок знаменитого английского натуралиста и талантливого литератора. В тех книгах не было ни слова о свирепом голоде, выкашивающем миллионы, о танковых атаках на скопления сколоченных из чего придется лачуг, о «стингерах», выстреливающих из зарослей по везущим гуманитарные грузы самолетам, о флагах с изображением АК-47 и напалме — не было и не могло быть, потому что книги эти писались еще до того, как рухнула колониальная система и свободная Африка встала на кровавый путь так называемого самоопределения. Юрий не чувствовал себя достаточно компетентным, а главное, безгрешным, чтобы всерьез рассуждать о том, насколько правилен этот путь. Да ему и не хотелось морализировать — хотелось поймать кого-нибудь, ухватить за загривок и тыкать мордой в это кровавое дерьмо, пока не надоест. Найти подходящую кандидатуру не так уж и сложно, да только выйдет ли из затеи толк? Вряд ли, ох вряд ли! Потому что ни одно хорошее дело не обходится без подонка, который норовит оседлать его и извлечь из него выгоду, и на смену взятому к ногтю мерзавцу всегда приходит новый — да хорошо, если один… Километрах в двадцати от сгоревшей заправки им повстречался грузовик. В кузове было полно народу, каких-то пестрых тюков, чемоданов, ящиков и узлов; среди всего прочего там поместилось даже несколько коз. Люди пели — так, как умеют петь только африканцы, — отбивая ладонями ритм по донышкам мятых закопченных кастрюль и фанерным бокам каких-то ящиков, и сквозь пелену клубящейся красной пыли на темных лицах сверкали белозубые улыбки. Юрий успел заметить в пыльном ветровом стекле грузовика две круглые, окруженные звездочками мелких трещин дырки, которые не могли быть ничем, кроме пулевых пробоин, а в следующее мгновение грузовик прогромыхал мимо, оставив после себя только пыль и медленно затихающую в отдалении песню. Какое-то время они с Быковым еще пытались разговаривать, но вскоре беседа увяла сама собой. Планы их были неясны, перспективы туманны, а болтать ни о чем, чтобы насладиться звуками собственного голоса, ни тот, ни другой не умели, да и потребности такой не испытывали. Быков курил сигарету за сигаретой, время от времени опять принимаясь разглядывать карту, как будто это была не пестрая зелено-коричневая бумажная простыня, а что-то вроде телевизора, по которому могли показать что-то новенькое. На заднем сиденье было тихо: утомленная жарой, тряской и новыми впечатлениями, среди которых, увы, было очень мало приятных, Даша задремала. За кормой «лендровера» клубилась невесомая красная пыль, обещающая после первого же дождя превратиться в непролазную грязь. Впрочем, ожидать выпадения сколько-нибудь серьезных осадков раньше весны не приходилось, да и Юрий с Быковым не собирались застревать здесь надолго. Вскоре Роман Данилович перестал тиранить ни в чем не повинную карту. Глаз его Юрий не видел, поскольку те были закрыты большими солнцезащитными очками, но, судя по тому, как безвольно моталась, то и дело падая на грудь, его увенчанная широкополой шляпой голова, Данилыча тоже одолевала дремота. Юрий машинально потянулся к приборной доске, но радиоприемника, не говоря уже о современной магнитоле, здесь не было и в помине, и он ограничился тем, что закурил сигарету. Заметных следов военных действий по дороге больше не встречалось, хотя, если верить карте и тому, что удалось узнать в городе, зыбкая, изменчивая линия фронта была еще далеко впереди. То есть линии фронта как таковой здесь, как в любом краю, где ведется партизанская война, не существовало, но до района, по-прежнему контролируемого отрядами «президента» М’бутунга, оставалось еще километров двести или чуточку меньше. Юрий предположил, что первый же танковый удар по передовым позициям войск независимой Верхней Бурунды опрокинул бравое чернокожее воинство, обратив в паническое бегство, и кончился этот великий драп только тогда, когда беглецы достигли лесистых предгорий. Там, на крутых каменистых склонах, среди непролазных девственных лесов, эффективность танков и авиации существенно понизилась, что позволило отступающим худо-бедно закрепиться и дать преследователям какой-никакой отпор. А может быть, мятежники просто запыхались, а в танках, которые загнали их в лесные норы, кончилась солярка; наверняка Юрий ничего не знал, но все, что он успел увидеть с начала своей командировки, убеждало: здесь возможно еще и не такое. Юрий постарался выбросить тревожные мысли из головы, и это оказалось неожиданно легко. Сейчас, когда ничто вокруг не напоминало о войне, было очень приятно просто вести машину, притворяясь, что эта поездка — обычное сафари, легкая, ни к чему не обязывающая прогулка по местам, куда редко забираются европейцы и где он давно мечтал побывать. Все здесь было не такое, как дома, и даже воздух пах иначе и был другим на вкус. Это была Африка — страна невиданных зверей и фантастических ландшафтов, и Юрию совсем не хотелось думать о судьбе полутора десятков российских инженеров и техников, бесследно затерявшихся где-то в этих местах. Потому что наиболее вероятным выглядело самое скверное из возможных предположений, и даже его было очень нелегко проверить. Хорошо рассуждать, сидя в московской квартире или за столиком уличного кафе в Момбасе: дескать, тут никто ничего не знает, и ладно — на месте разберемся. И вот оно, место, — тысячи, миллионы гектаров диких, малоисследованных земель, населенных крупными хищниками, ядовитыми змеями и насекомыми, а также вооруженными до зубов дикарями. Именно дикарями, потому что дикарь, как и жулик, — понятие интернациональное, не имеющее отношения ни к цвету кожи, ни к уровню образования. Да, место хорошее, что ни говори, но дела тут творятся поганые, а хуже всего, что ни на одном дереве не видать таблички с указателем: партизаны — направо, российские железнодорожники — прямо и налево. И спросить, что характерно, не у кого… Железная дорога появилась перед ними совершенно неожиданно. Не было ни дорожных знаков, ни шлагбаумов, ни светофоров; пыльный проселок сделал очередной поворот, огибая голый пригорок с изъеденными эрозией скальными выступами, и Юрий затормозил, увидев впереди характерный металлический блеск прячущихся в траве рельсов. Никаким строительством тут, разумеется, и не пахло, да никто и не ожидал, что, проехав сколько-то километров пыльной грунтовкой до ее пересечения с железной дорогой, сразу наткнется на палатки или, скажем, вагончики, из которых навстречу своим спасителям с радостными воплями выбегут исхудалые, обросшие бородами соотечественники. — Ну и что дальше? — поставив на рельс ногу в пыльном ботинке, мрачно осведомился хмурый спросонья Ти-Рекс. Юрий не ответил: подняв капот, он копался в двигателе. На последних километрах тот начал нехорошо, подозрительно чихать, хотя бензина было еще почти полбака. Мотор густо зарос мохнатой коричневой грязью, состоявшей из перемешанной с протекшим моторным маслом пыли; детали, на которые масло не попадало, были просто пыльными и ржавыми. Тут наблюдалась уйма небрежных проволочных скруток и пересохшей, намотанной впопыхах изоленты. В очередной раз обжегшись о раскаленный блок цилиндров, Юрий плюнул и бросил свои бесполезные изыскания, ограничившись тем, что долил в двигатель масла: было совершенно очевидно, что надо чистить либо карбюратор, либо бензопровод, либо и то и другое разом. Якушев решил, что это подождет, поскольку вовсе не был уверен, что, разобрав данный конкретный механизм, сумеет снова его собрать: уж очень оно все было ржавое, дряхлое, так и норовящее рассыпаться прямо в руках. — Надо бы прошвырнуться вдоль железки, — рассуждал тем временем Быков. — Участок, который контролировал этот прохвост до того, как его отсюда поперли, совсем небольшой — километров двадцать, ну, тридцать… — Без дороги, — с лязгом захлопнув капот и вытирая грязные руки замасленной тряпкой, подхватил Юрий, — на этом корыте… Что-то я, Данилыч, сомневаюсь. — А что ты предлагаешь? — с надеждой спросил Ти-Рекс. — А хрен его знает, — честно ответил Якушев. Даша, устав бродить вокруг, присела на рельс. Изогнувшись, чтобы достать из заднего кармана шортов пачку сигарет, она оперлась свободной рукой о горячее, чуть тронутое рыжим налетом ржавчины железо и, неожиданно передумав курить, замерла, будто к чему-то прислушиваясь. Потом переменила позу, присев на корточки, уперлась обеими руками в промасленный щебень насыпи и, повернув голову набок, прильнула к рельсу ухом. — Ты чего? — удивился Быков, обратив наконец внимание на странные маневры супруги. — Брось, Дашка, — посоветовал Якушев, — взрывчатки все равно нет. Да и под откос тут пускать некого. Он нацелился швырнуть ветошь, которой пытался оттереть грязь с ладоней, обратно в багажник, но, трезво оценив ее состояние, бросил тряпку в придорожную траву. — Гринписовцев на тебя нет, — сказал Быков. — Тише! — прикрикнула на них Даша. — Кажется, поезд едет. — Это у тебя в голове гудит, — предположил Роман Данилович. — От вашей болтовни еще и не там загудит, — сказала Даша и, состроив нетерпеливую гримаску, снова приложила ухо к рельсу. — Ну точно, едет! — Да ладно! — не поверил Быков и, последовав примеру жены, опустился на четвереньки. Ракурс был такой, что Юрий не удержался и, взяв с сиденья Дашину фотокамеру, щелкнул пару кадров. — Убью, папарацци! — не оборачиваясь, пригрозил Роман Данилович, а затем, разогнувшись, добавил: — А ведь и вправду едет. Поезд не поезд, но что-то такое там есть. Юрий не стал спрашивать, где это «там», поскольку это не имело существенного значения. Он посмотрел налево, потом направо. Слева рельсы, по замыслу прямые, а на деле пьяно вихляющие из стороны в сторону, сходясь в одну точку, исчезали в дрожащем знойном мареве. Справа, примерно в двухстах метрах от переезда, железнодорожное полотно плавно закруглялось, огибая пологую возвышенность. С той стороны послышался медленно нарастающий гул, а вскоре уже можно было разобрать треск маломощного двигателя и железный перестук колес на неровных стыках. — Ну вот, а говорили, движения нету, — проворчал Быков. — На ловца и зверь бежит! Юрий промолчал. Напоминать, что в здешних краях водятся зверушки, способные показать кузькину мать любому ловцу, не стоило: Роман Данилович знал это и без его напоминаний. * * * Догадливость генерала Алексеева если и не растопила лед до конца, то заставила его слегка подтаять. Господа топ-менеджеры вынужденно признали в нем равного себе если не по уровню благосостояния и осведомленности в хитросплетениях банковского дела, то, как минимум, по интеллекту, вследствие чего перестали корчить принцев крови и начали вести себя почти как нормальные люди. Теперь перед Ростиславом Гавриловичем сидел не офисный Змей Горыныч о трех головах, а три отдельных человека с российскими паспортами, московской регистрацией и, как водится у живых людей, массой разнообразных проблем, больших и маленьких, одну из которых они надеялись разрешить с помощью генерала ФСБ Алексеева. У них, как у всех простых смертных, имелись имена, и теперь, когда лед тронулся, Ростиславу Гавриловичу эти имена любезно сообщили. Среднюю голову самоликвидировавшегося сказочного дракона звали Алексеем Трофимовичем; левая называлась Дмитрием Семеновичем, а правая — Альбертом Эммануиловичем. Фамилий своих господа менеджеры не назвали, должностей тоже, и Ростислав Гаврилович отметил для себя этот факт как требующий всестороннего обдумывания. Начавшимся ледоходом секретаршу, которая доставила в переговорную заказанные ранее чай и кофе, вынесло обратно в приемную, откуда она вернулась уже без кофе и чая, но зато с графином коньяка и крошечными хрустальными рюмками. Лимона не было, и генерал отдал должное как осведомленности господ банкиров, так и их разборчивости в выборе напитков: обычай заедать коньяк лимоном возник в нелегкие времена, когда под видом коньяка продавался низкокачественный коньячный спирт, и лимон был необходим, чтобы отбивать его неприятный, резкий привкус. Смочив губы коньяком, который, с учетом количества выпитого, едва ли достиг пищевода, Алексей Трофимович вздохнул и вернулся к делу. Руки у него уже перестали дрожать, голос звучал ровно, уверенно и спокойно. Фразы он строил правильно, внесмысловых слов и междометий не употреблял и вообще говорил так, словно загодя написал свою речь на бумажке, выучил наизусть и тщательно отрепетировал — возможно, даже перед зеркалом. — Пару месяцев назад, — говорил он, — к нам обратилось правительство республики Верхняя Бурунда, расположенной, как вы, должно быть, знаете, на севере Центральной Африки. Им понадобился кредит на сумму в пятьсот миллионов евро для возобновления разработок месторождения каменного угля, расположенного на территории этого молодого государства, и в самую первую очередь строительства железнодорожной ветки для его транспортировки. Я имею в виду, разумеется, транспортировку угля. Правлению банка был представлен на рассмотрение бизнес-план — это неотъемлемая часть стандартной процедуры, без которой клиент не получит ни цента, особенно когда речь идет о серьезной сумме. А полмиллиарда, согласитесь, сумма достаточно серьезная. Ростислав Гаврилович молча наклонил голову в знак согласия. Его так и подмывало спросить, каким образом столь серьезную сумму выдали такому сомнительному клиенту, как правительство никому не известной, самопровозглашенной, только что возникшей буквально на голом месте африканской республики, но он промолчал: судя по всему, необходимую информацию ему намеревались предоставить и без наводящих вопросов. — Бизнес-план был рассмотрен и признан грамотно составленным, реально осуществимым и сулящим впоследствии солидные прибыли, — продолжал Алексей Трофимович, грея в ладонях рюмку. — Вложения должны были окупиться в течение, самое большее, двух лет разработки месторождения, запасы которого эксперты оценили как весьма внушительные. Точных цифр я сейчас не помню, но речь в экспертном заключении шла о запасах, которые способны вывести Верхнюю Бурунду в число мировых экспортеров углеводородного сырья. Разумеется, я не говорю о нефтеносных регионах Северной Африки и Аравийского полуострова, — уточнил он, — но по части экспорта каменного угля, причем высококачественного, Бурунда обещала стать лидером среди стран своего континента. Генералу отчего-то вдруг вспомнился некто Станислав Степанович Орешин — геолог, работавший в представительстве Международной независимой экспертной фирмы по оценке запасов полезных ископаемых и застреленный снайпером в московском кафе, где он, вооруженный осколочной гранатой и древним тульским наганом, удерживал заложников. — Простите, — перебил он оратора, — а кто выдал экспертное заключение? Алексей Трофимович оглянулся на коллег. Дмитрий Семенович развел руками, зато Альберт Эммануилович практически без задержки сказал название фирмы, добавив, что эта организация пользуется в профессиональных кругах довольно широкой известностью и заслуженным авторитетом. «Вот это и есть самое странное», — подумал генерал. Ему не нужно было сверяться с записями, чтобы убедиться: это та самая экспертная фирма, в которой работал Орешин. Впрочем, связь между Верхней Бурундой, экспертным заключением известной международной фирмы и диким коленцем, которое выкинул один из ее сотрудников под воздействием большой дозы психотропного препарата, пока была лишь предполагаемой, и Ростислав Гаврилович допускал, что ее на самом деле не существует. — Понятно, — сказал он. — А что еще обещала вам Верхняя Бурунда? — Простите, — помедлив, осторожно произнес Алексей Трофимович, — боюсь, я не понял вопроса. Это было откровенным враньем: он все прекрасно понял, если только не был идиотом или не принимал за такового генерала ФСБ Алексеева. — Что ж, я спрошу по-другому, в развернутой форме, — не стал обострять ситуацию Ростислав Гаврилович. — Запасы полезных ископаемых, наличие которых подтверждено солидным экспертным заключением, — это превосходно. Железная дорога — это тоже отлично, это прогресс, цивилизация и так далее… Но Верхняя Бурунда на момент выдачи кредита представляла собой сомнительное, никем не признанное новообразование, находящееся к тому же в состоянии гражданской войны. А сегодня, судя по обрывкам информации, которые доходят до нас из тех мест, это независимое государство вообще сократилось до размеров партизанского отряда, что, как я понимаю, вызывает у вас определенное беспокойство. — Есть такое дело, — вздохнул молчаливый Дмитрий Семенович. — А между тем, — продолжал генерал Алексеев, — нынешнее положение дел можно было прогнозировать еще тогда. По меньшей мере, как один из возможных вариантов. И все-таки кредит, как я понимаю, был выдан. Алексей Трофимович молча осушил свою рюмку. Генерал был почти уверен, что он тут же нальет себе вторую, но Алексей Трофимович ограничился тем, что извлек из золотого портсигара тонкую сигариллу, щелкнул кнопкой массивной настольной зажигалки и окутался облаком густого табачного дыма с отчетливым запахом вишни. — Выдача кредита, особенно крупного, — это всегда определенный риск, — подхватил выпущенное коллегой знамя Альберт Эммануилович. — Как, впрочем, и любая финансовая операция, будь то спекуляция на биржевом рынке или банальный обмен валюты. Кто не рискует, тот не выигрывает, и все, что мы можем, — это постараться свести риск до минимума. На момент заключения кредитного договора информация, поступавшая из Африки, не внушала особых опасений. Повсюду говорилось, что речь идет о молодой прогрессивной демократии, вопрос о признании которой международным сообществом находится в стадии рассмотрения специальной комиссией ООН. Риск представлялся минимальным, а стимул — как вы выразились, то, что обещала нам Верхняя Бурунда, — достаточно заманчивым. Клиент согласился на самую высокую из предлагаемых нашим банком процентную ставку по кредиту — это во-первых. Во-вторых, в случае невыплаты кредита высшее руководство республики обязывалось предоставить банку эксклюзивное право разработки своего угольного месторождения сроком на десять лет, о чем был составлен соответствующий договор. Ну и, наконец, в-третьих, банк оставил за собой право отозвать кредит задним числом в случае выявления заведомой неплатежеспособности клиента или ложности предоставленных им сведений. — Ого, — сказал Ростислав Гаврилович. — Однако! Я, конечно, не специалист, но мне почему-то кажется, что это новое слово в банковском деле. — Данный пункт договора целиком и полностью является заслугой нашего кредитного отдела в лице его руководителя Виктора Яковлевича Лисовского. — Как-то это все, извините… м-да… — неопределенно пошевелив пальцами, произнес Ростислав Гаврилович. Подобрать подходящее слово, которое исчерпывающим образом выразило бы его мнение и в то же время не задело чувств собеседников, оказалось трудно. — Отдает произволом? — пришел ему на выручку Альберт Эммануилович. — Не совсем порядочно? — Это не я, — заметил генерал, — это вы сами сказали.