Майор Швырев надел перчатки, поочередно подтянул их, любуясь тем, как играют на лоснящейся коже матовые блики, а затем резко, с разворота ударил сидящего в железном вертящемся кресле человека кулаком в лицо. Голова пленника тяжело мотнулась, прикованные к подлокотникам руки напряглись, заставив стальные браслеты наручников глубоко впиться в кожу. Эта кожа была почти такого же цвета, как черные перчатки Швырева. — Пальцы побереги, — пьяно помотав головой и сплюнув кровь, посоветовал экс-президент Верхней Бурунды Пьер Мари М’бутунга. Его торс был накрепко примотан к спинке кресла огромным количеством клейкой ленты; податься вперед, таким образом, не получилось, и плевок, не долетев до пола, попал на колено, расплывшись по светлой ткани брюк красной слизистой кляксой. — Ты о моих пальцах не беспокойся, — пренебрежительно обронил Швырев. — Я кулаком кирпичи из печки выбиваю. Не веришь? Могу доказать. — Я бы с удовольствием посмотрел, как ты сломаешь руку, — сказал африканец, — но печки-то и нету! — А ты чем хуже? — сказал Швырев и изо всей силы ударил его в живот. Будучи не в силах согнуться, пленник охнул и мучительно закашлялся. Швырев снова подтянул перчатки и пошевелил пальцами правой руки, проверяя, не расшиб ли в самом деле суставы. — Слабак, — презрительно процедил М’бутунга, когда к нему вернулась способность разговаривать. Стоявший у него за спиной седой охранник поднял резиновую дубинку, но Швырев отрицательно покачал головой и снова наотмашь ударил пленника по лицу. Красные капли веером брызнули на стену, которой было не привыкать к такому декору: по ней, бывало, стекали даже мозги. М’бутунга хрипло засмеялся — ему тоже было не привыкать. Он попадал в переделки и покруче нынешней и всегда выходил сухим из воды. Сколь веревочке ни виться, все равно конец будет, говорят русские; Писарь со своими прихвостнями, очевидно, был уверен, что хитро закрученная нить судьбы Пьера Мари М’бутунга размоталась до конца и что живым ему отсюда не выйти. Экс-президент придерживался прямо противоположного мнения по этому вопросу и, что самое главное, имел для этого все основания. Место, где он пришел в себя после ночных посиделок с Писарем на его конспиративной квартире, было знакомое — тот самый подвал, из которого М’бутунга давеча совершил побег. Это обстоятельство все проясняло; правда, по обыкновению, была примитивна, как каменный топор, и неприглядна, как прилипший к подошве клочок использованной туалетной бумаги. Случившееся можно было и, более того, следовало предвидеть, но М’бутунга не корил себя за неосмотрительность, с которой доверился Писарю: у него просто не было другого выхода. Да и Писарь совершенно напрасно думал, что является хозяином положения; сейчас он, конечно, был на коне, но все еще могло перемениться, и не раз. — Смешно тебе, макака чернозадая?! — рассвирепел Швырев и нанес очередной удар, пришедшийся пленнику в правый глаз. — Хреновый из тебя зоолог, — сообщил ему М’бутунга. — Черный зад не у макаки, а у гориллы. А у макаки он красный — такой, какой будет у тебя, когда я встану из этого кресла. — Ты отсюда не встанешь, — пообещал Швырев, — ты отсюда ляжешь. — Я где-то слышал, — подал голос охранник, — что у диких африканских племен считается самым большим позором быть укушенным гориллой. Интересно, почему? — Это ты у него спроси, — посоветовал Швырев, кивнув в сторону кресла. — В конце концов, кто из нас негр? — Почему, а? — почти дружелюбно спросил у М’бутунга охранник. — Не скажу, — пошел в глухой отказ африканец. — Скажешь, — заверил Швырев и снова с хрустом ударил его по разбитой в кровь физиономии. — Ты у меня еще не то скажешь! — Скажу, — кашляя и плюясь кровью, неразборчиво пообещал М’бутунга. — Когда ты отсосешь у дохлой мартышки. Сами вы дикари! Потеете тут, как негры, вместо того чтобы купить одну-единственную ампулу скополамина… Может, у вас денег нет? — Может, предложишь взаймы? — Я уже предложил, — оскорбительно улыбнулся разбитым ртом африканец. — Отсоси у дохлой мартышки, тогда и поговорим. Швырев провел мощный апперкот, заставив голову упрямого пленника запрокинуться на спинку кресла, и потряс в воздухе ушибленной кистью руки. — Борзый, сука, — сказал седой охранник. — Была б моя воля, я б его живьем на ленточки порезал. Сколько он, гнида, наших ребят положил! — Еще порежешь, — пообещал Швырев. — Живым ему отсюда не уйти. Потому и хорохорится, что терять уже нечего. М’бутунга снова засмеялся и был награжден очередным ударом, от которого едва не потерял сознание. Наверное, дразнить тюремщиков не стоило, но, с другой стороны, почему бы и нет? Он не боялся боли и привык ее терпеть; сейчас, не имея возможности ударить в ответ, он мог лишь трепать врагам нервы, чем и занимался в меру своих способностей. Происходящее было просто предварительными ласками, прелюдией, которую следовало терпеливо переждать; до прихода Писаря ему ничего не грозило, кроме более или менее сильных побоев. Временно прервав словесные дебаты, Швырев принялся старательно и умело обрабатывать пленника кулаками. Тот дважды терял сознание, и оба раза седой охранник приводил его в чувство, обливая холодной водой из стоящего наготове ведра. Его бритый наголо напарник, из предосторожности, ставшей следствием приобретенного накануне горького опыта, дежуривший за открытой дверью, с ворчанием забирал пустое ведро и вскоре возвращался с полным. На бетонном полу стояли лужи, вода в которых имела розоватый оттенок. Швырев с головы до ног забрызгался кровью, его правая перчатка лопнула по шву, и наполовину превращенный в отбивную котлету экс-президент Верхней Бурунды заметил это. — А у меня СПИД! — с трудом шевеля чудовищно распухшими, почерневшими, рассеченными в двух местах губами, невнятно произнес он и, озабоченно ощупав кончиком языка шатающийся зуб, добавил: — И значит, ты умрешь… Занесший, было, кулак для нового удара Швырев заколебался и медленно опустил руку. Его круглая румяная физиономия мгновенно стала далеко не такой румяной, как прежде, а свирепая радость палача, измывающегося над беззащитной жертвой, уступила место выражению озабоченности и испуга. Продемонстрированное пленником знание классики русского рока майора нисколько не впечатлило, зато угроза, содержавшаяся в перефразированной строчке из известной песни, заставила крепко задуматься. — Врешь, сука, — нерешительно сказал Швырев. — Честно говоря, я и сам не знаю, — улыбаясь окровавленным ртом, признался М’бутунга. — Не успел провериться. Ничего, время покажет. — Между прочим, Африка — родина СПИДа, — снова не к месту блеснул эрудированностью охранник. — Так что, может, и не врет. — Заткни пасть и дай сюда демократизатор, — потребовал майор. — Понабирали умников на мою голову… — Он взял протянутую охранником резиновую дубинку и похлопал ею по обтянутой перчаткой ладони. — Ничего, ниггер, через эту штуковину зараза не передается! Ну что, продолжим? — Отставить! — прозвучал со стороны двери начальственный окрик. — Развлекаетесь? — спросил, переступая порог, Писарь. — Ты, Швырев, в своем репертуаре — напакостил, как свинья, сам с головы до ног заляпался… Никакого уважения к главе иностранного государства! Кто же так допрашивает президентов? — Какое государство, такой и президент, — проворчал Швырев, отдавая охраннику так и не пригодившуюся дубинку. — Это макака бешеная, а не президент! Обзывается, матерится, как биндюжник, да еще и пугает — СПИД у него, говорит… — Очень может статься, — даже не подумал утешать своего подручного бессердечный Писарь. — Вирусу что биндюжник, что президент — все едино. Думать надо, прежде чем руки распускать. А теперь плакать поздно. Но ты не переживай — все там будем. Зато развлекся, посвятил полчаса любимому занятию. К тому же получил дополнительный козырь. В следующий раз, когда станешь кого-нибудь допрашивать, сразу так ему и скажешь: дескать, я спидозный, будешь запираться — трахну тебя разочек, и ты покойник… Расколется как миленький! — Зря вы так, — совсем расстроился Швырев. — Что значит «развлекся»? Я просто хотел его немного размягчить… — Вижу, — сказал Писарь, окинув красноречивым взглядом избитого до полусмерти пленника, кровь на полу и стенах, встрепанного, перемазанного красным, как упырь, майора и разложенный на передвижном медицинском столике пыточный арсенал. — По-твоему, размягчить — значит переломать все кости и превратить в отбивную? Ты б его еще на фарш перекрутил, чтоб совсем уж мягко было! Все, ступайте все трое! Ждите меня наверху. Железная дверь закрылась с деликатным лязгом, и старые знакомые остались наедине. — Потолкуем? — непринужденно предложил Писарь. — Зря ты их отпустил, — проигнорировав риторический вопрос, невнятно проговорил М’бутунга. — Надо было сразу замочить. А вдруг я им все рассказал? Пока ты тут со мной будешь возиться, они уже далеко убегут! — Ты все такой же шутник, — холодно улыбнулся Писарь. — Молодец, присутствие духа терять нельзя ни при каких обстоятельствах! А насчет ребят не волнуйся, никуда они не побегут. Потому что, в отличие от тебя, знают: от меня не убежишь, я не то что из-под земли — из-под антарктической ледовой шапки достану! Да и не сказал ты им ничего. По роже твоей протокольной вижу, что не сказал. — А вдруг? — продолжал давить противнику на психику изворотливый экс-президент. — Рожа — не показатель, особенно в таком состоянии. — Сейчас проверим, показатель или не показатель, — пообещал Писарь и, небрежно смахнув со столика устрашающе поблескивающие хромом и никелем железки, положил на него извлеченный из кармана одноразовый шприц в стандартной аптечной упаковке. За шприцем последовала ампула — не ампула, собственно, а маленький пузырек с герметично завинчивающейся пробкой, наполненный какой-то мутно-коричневой жидкостью. — Скополамин? — без необходимости поинтересовался М’бутунга, наблюдая за тем, как Писарь неумело, явно без привычки, совершает нехитрые приготовления к инъекции. — Пентотал натрия? — Не то и не другое, — рассеянно откликнулся Писарь. Надорвав упаковку, он извлек шприц, снял с иглы защитный пластмассовый колпачок и погрузил ее кончик в содержимое пузырька. — Здесь коктейль из барбитуратов — если верить автору, забористая штука, куда забористей скополамина. А главное, уникальная, состряпанная специально для тебя — по индивидуальному рецепту, с учетом особенностей твоего организма… Есть среди моих ребят один тип, кличка — Алхимик. Чокнутый, конечно, и вдобавок отъявленный расист, но талант, каких поискать. А главное, настоящий фанат своего дела. Представляешь, разработал собственную теорию, по которой одни и те же вещества по-разному воздействуют на представителей различных рас. Бред, конечно, но, как ни странно, неоднократно подтвержденный практикой. Это как с астрологией: любой здравомыслящий человек тебе скажет, что астрология — полная чушь и шарлатанство, а предсказания тем не менее сбываются чаще, чем составленный учеными мужами прогноз погоды… Он отбросил в сторону пустой пузырек, с видом заправского медбрата поднял шприц иглой кверху и надавил на поршень, выпуская воздух. — С дозой не переборщи, доктор, — попросил М’бутунга. — Боишься откинуть копыта? — с усмешкой спросил Писарь. — Вот человек! Знает, что его песенка спета, а все равно на что-то надеется… Не беспокойся, приятель, это будет совсем не больно — наоборот, даже приятно. Сделаем укольчик, ты мне все расскажешь, а потом мирно, сладко уснешь и больше не проснешься. Согласись, это лучше, чем если бы соотечественники повесили тебя на каком-нибудь баобабе! М’бутунга криво усмехнулся, не сводя глаз с наполненного вечным забвением шприца. Сделать так, как говорил Писарь, то есть рассказать все и тихо отдать концы, было бы по-настоящему забавно. Если мыкающиеся в Африке христианские миссионеры не врут насчет загробной жизни, душа экс-президента перед отбытием в чистилище здорово повеселилась бы, наблюдая, как Писарь рвет на себе волосы, выслушав предсмертную исповедь бывшего делового партнера. Таких шуток судьба над ним еще наверняка не выкидывала, и при других обстоятельствах М’бутунга, наверное, не стал бы сопротивляться. Но сейчас у него имелись причины хотеть жить, и было этих причин очень много — что-то около двухсот пятидесяти миллионов. — Погоди, — сказал он. — Давай поменяем очередность: сначала я тебе что-то расскажу, а потом ты сам решишь, делать мне укол или не делать. И если делать, то какую дозу ввести. — Финтишь, приятель, — подозрительно вглядываясь в его обезображенное побоями лицо, медленно проговорил Писарь. — Темнишь, изворачиваешься… Ладно, будь по-твоему. В конце концов, торопиться некуда. Валяй рассказывай, почему это я должен заботиться о твоем здоровье. Только учти: со мной твои негритянские штучки не пройдут! — Это как сказать, — возразил экс-президент независимой республики Верхняя Бурунда. В его голосе звучала спокойная уверенность: он точно знал, что одна из только что упомянутых Писарем негритянских штучек прошла-таки, причем прошла уже давно и весьма удачно. Глава 13 — Аэропорт закрыт по техническим причинам, — объявил Быков, без необходимости констатируя очевидный факт, и, подумав, добавил: — Видимо, надолго. Юрий промолчал: комментарии явно были излишни. На перепаханной взрывами грунтовой взлетно-посадочной полосе теперь вряд ли мог приземлиться даже вертолет, изрытое воронками летное поле было усеяно пустыми ржавыми бочками, из которых давно выветрилась последняя молекула бензиновых паров, и обломками каких-то старых досок. На краю одной из воронок, наклонившись под немыслимым углом, торчал кривой сучковатый шест, с верхушки которого свисал изодранный в клочья осколками полосатый матерчатый конус ветроуказателя. Поодаль виднелся застрявший в колючих ветках какого-то куста ржавый скелет дамского велосипеда; колес и руля не было, а изгиб открытой рамы воскрешал в памяти кадры старинных, еще немых, черно-белых фильмов. Вдалеке дрожали, колеблемые струящимся снизу вверх раскаленным воздухом, уже ставшие привычными силуэты черных акаций, в красной пыли блестели латунью россыпи автоматных гильз. Пыль была испещрена следами, похожими на собачьи, выгоревшую до тускло-золотистого цвета траву кое-где покрывали какие-то засохшие темно-бурые пятна. В воздухе до сих пор явственно ощущался горький запах гари; вообще, здесь, в аэропорту Лумбаши, можно было получить массу неприятных впечатлений с солнечным ударом в придачу, но никак не информацию о прибывшей недавно на частном «Дугласе» группе российских специалистов. — Зуб даю, это Машкина работа, — авторитетно заявил Роман Данилович, обозревая с переднего пассажирского сиденья «лендровера» картину постигших воздушные ворота Верхней Бурунды катастрофических разрушений. — Отступая, уничтожь все стратегически важные объекты — это он в нашем училище, похоже, усвоил крепко. — Веселые у тебя, Данилыч, знакомые, — заметил Юрий. — Факт. Один другого смешнее, — с ехидцей поддакнула с заднего сиденья Даша, намекая, по всей видимости, на ночной инцидент, в ходе которого дежуривший у костерка Якушев геройски вступил в схватку с набежавшим на их временный лагерь крупным зверем. Из оружия у него при себе было только купленное в городе тяжеленное мачете, и этим мачете он ухитрился сразить врага наповал. Когда кто-то из разбуженных шумом битвы супругов Быковых включил электрический фонарь, выяснилось, что убитый кровожадный хищник на самом деле был чьей-то заблудившейся коровой — мелкой, низкорослой, худой как скелет, несчастной животиной с покрытыми коркой засохшего навоза и пыли впалыми боками. Корову решено было хотя бы частично употребить в пищу — не пропадать же добру, — но при более внимательном осмотре выяснилось, что вся шкура у нее покрыта страшными язвами, в которых кишмя кишат какие-то паразиты. Юрий вдвоем с Быковым, взяв за задние ноги, отволокли горемычную скотину подальше от стоянки, а потом до утра слушали концерт, который закатили обрадованные таким угощением гиены. После этого происшествия Даша осталась единственным членом их маленькой команды, который здесь, на территории Африканского континента, еще ни разу не опростоволосился и потому мог язвить и ехидничать, сколько заблагорассудится, не опасаясь ответных высказываний в свой адрес. Правда, пользовалась она этой сомнительной привилегией нечасто: обстановка отнюдь не способствовала юмористическому расположению духа. — Смейся, смейся, — сказал ей Юрий. — В следующий раз я и пальцем не шевельну, чтобы тебя защитить. Даже будить не стану. — Ну, от коровы-то я как-нибудь и сама отобьюсь, — самонадеянно объявила Даша. — Снаряд дважды в одну воронку не падает, — напомнил Якушев. — Так что отбиваться, скорее всего, придется от гиены. Или, скажем, от льва. — Или от крокодила, — вступил в беседу Быков. — В Австралии, помнится, был случай, когда крокодил ночью забрался прямо в палатку, взял одну дамочку за ногу и потащил к себе в болото или где он там живет — в речке, что ли… — И заметьте, — подхватил Юрий, — выбрал не мужика, который рядом храпел, а именно женщину. Рептилия, мозг размером с детский кулачок, а сообразил, чье мясо нежнее. — Сочиняйте, сочиняйте, — скептически произнесла Даша.