— Да нет, — сказал Роман Данилович, — это во всех газетах было, и по телевизору тоже… — И чем кончилось — съел? — Да нет, муж проснулся, отбил… — Наверное, она его никогда не подначивала, — предположил Юрий. — Относилась с должным уважением, как к защитнику и кормильцу. А иначе зачем стараться? Пусть бы ел на здоровье, к обоюдному удовольствию: крокодилу — ужин, мужику — свобода… — Дураки, — объявила Даша тоном, каким ставят неутешительный диагноз, и отвернулась, надув губы. — Поехали отсюда, Юрок, — сказал Быков. — Куда ты там хотел наведаться — на угольные копи? Якушев повернул ключ, стартер закудахтал, как железная курица, собравшаяся снести противотанковую гранату, машина затряслась, но мотор не завелся. После нескольких неудачных попыток стало ясно, что, продолжая в том же духе, Юрий просто угробит аккумулятор — двигатель, что называется, не схватывал. — Приехали, — констатировал Быков. — Похоже на то, — вздохнул Якушев. Он хорошо помнил, что творится под капотом, и перспектива ковыряться на жаре в ржавых железных потрохах ему совсем не улыбалась. Делать, однако, было нечего. Среди прочего хлама в багажнике «лендровера» лежала жестяная коробка с разрозненными гаечными ключами, производившими совершенно определенное впечатление, что их долго собирали по всем свалкам и помойкам севера Центральной Африки. С самого начала пути эта коробка действовала всем на нервы, гремя и дребезжа на разные лады, и Даша неоднократно предлагала выбросить эту погремушку вон. Сдержанно радуясь, что не поддался искушению последовать ее совету, Якушев отыскал ключи, поднял капот и взялся за дело. Для начала он отсоединил трубку бензопровода и экспериментальным путем убедился, что тот в полном порядке. Это было скверно, поскольку означало, что обойтись малой кровью не удастся. — Карбюратор надо снимать, — сообщил Роман Данилович, оказавшийся в незавидном положении зеваки, стоящего рядом и от нечего делать подающего советы. — Правда? — язвительно изумился Якушев и в очередной раз сплюнул слюну с привкусом бензина, которого нахлебался в ходе эксперимента с топливной трубкой. Данилыч молча удалился: мужик он был сообразительный и отлично понял, что означают прозвучавшие в голосе Юрия ядовитые нотки. Окончательно оставшись не у дел, он принялся в меру своих сил и способностей развлекать супругу, затеяв разговор на тему политкорректности, очевидно показавшуюся ему отвлеченной. — Выдумали беду на свою же голову, — разглагольствовал он под доносящиеся со стороны моторного отсека металлические позвякивания, сдавленные ругательства и шипение сквозь зубы. — Почему это я не имею права негра негром назвать? Что тут обидного? И как, спрашивается, мне его величать? Ладно, допустим, в Америке выкрутились — афроамериканцы, фу-ты ну-ты! А тут, в Африке, он кто? — Афроафриканец, — высунув голову из-под капота, подсказал Юрий. — Вот разве что… Чудит народ! Сами не знают, что бы еще такое придумать, чтоб самим себе жизнь усложнить. Как будто она без этого простая! — Ты чего развоевался? — спросила Даша. — Ты же с ними все равно не разговариваешь, потому что по-французски ни бе, ни ме, ни кукареку. Вот тебя, к примеру, за границей спросят: ты кто? И что ты ответишь? — Известно, что: русский. — А почему не европеец? Вот и он никакой не негр, а эфиоп, или конголезец, или… — Есть еще такая страна — Нигер, — снова встрял Якушев. — Во-во, — поддакнул Роман Данилович. — А там кто живет — нигеры? — Нигерийцы, — сказала Даша и, поняв наконец, что ее разыгрывают, повторила: — Дураки. Юрию удалось выкрутить приржавевшие намертво крепежные болты, ни одного не сломав. Ободренный этой маленькой удачей, он попытался снять карбюратор, но тот будто примерз. Юрий потянул сильнее, послышался тихий треск, и герметизирующая прокладка разделилась на две неравные части, одна из которых осталась на основании снятого карбюратора, а другая — на блоке цилиндров. Этого, в принципе, следовало ожидать, но поводом для радости данное мелкое происшествие служить, увы, не могло. — Черт, — сказал Юрий. — Что? — спросил немедленно очутившийся рядом Быков. Якушев молча показал ему карбюратор с приставшими ошметками прокладки. — Ну, это полбеды, — утешил его Роман Данилович. — Сейчас из колеса камеру достанем — все равно дырявая, — и вырежем твою прокладку. Надолго, конечно, не хватит, но сколько-то продержится… Он потянулся к запаске, но Юрий его остановил. — Погоди, Данилыч, — сказал он. — Что ты с этой прокладкой… Гляди. Он протянул Роману Даниловичу снятую запчасть. Быков повертел карбюратор в руках, внимательно его разглядывая, зачем-то потрогал пальцем заслонку, размахнулся, словно намереваясь зашвырнуть навсегда остановившееся сердце двигателя подальше, а затем, передумав, с негромким стуком положил на жестяную крышку воздушного фильтра. — Дело было не в бобине — раздолбай сидел в кабине, — пробормотал он. Юрий промолчал. Оправдываться не имело смысла: Данилыч отлично разбирался в технике и знал, разумеется, что в приключившейся беде виноват не водитель, а почтенный возраст автомобиля. Всему рано или поздно приходит конец; это Роман Данилович тоже знал и, сказав то, что сказал, просто пожертвовал фактами ради художественной выразительности, как делали многие до него и, несомненно, многие будут делать после. — Интересно, сколько отсюда до ближайшего магазина запчастей? — задумчиво произнес Быков. — По-моему, угольные копи ближе, — ответил Юрий. — Жалко, — сказал Ти-Рекс. — Хорошая была машина. Ей бы жить да жить! — Зато отмучилась, — возразил Якушев. — Это да… — Вы уже закончили гражданскую панихиду? — заставив обоих вздрогнуть, прозвучал голос Даши. — Или еще поплачете? Они обернулись. Даша стояла под палящим солнцем Африки, воинственно вздернув подбородок, и сердито сверкала из-под полей панамы темными стеклами очков. На плечах у нее был рюкзак, на поясе фляга, на груди — фотоаппарат, а в руке — последний банан из полученной в дар от местного населения грозди. — Мальбрук в поход собрался, — сказал Быков. Юрий кое-как вытер испачканные руки и направился к багажнику, чтобы взять рюкзак и мачете. Быков присоединился к нему, беззлобно ворча по поводу женщин, которые повсюду норовят захватить командные высоты и взять под каблук всех, сколько их есть в округе, мужчин. Под его воркотню Якушев продел руки в лямки, вскинул рюкзак на плечи и потянулся за мачете, попутно прикидывая, много ли у них шансов добраться живыми до хоть сколько-нибудь цивилизованных мест, как вдруг снова послышался голос Даши: — А вон кто-то едет! Мужчины повернули головы в направлении, которое указывала ее вытянутая рука, и увидели над морем выжженной травы разрастающееся прямо на глазах густое облако красной пыли. Пыль, вне всякого сомнения, была поднята колесами какого-то транспортного средства, и это транспортное средство приближалось, причем с очень приличной по местным меркам скоростью. * * * Генерал был уже в дверях, когда его окликнули. Он ожидал этого, поскольку, вставая из-за стола, заметил произошедший между господами банкирами обмен короткими, но выразительными взглядами. Ему опять подумалось, что приобретенная вследствие ранения в голову светобоязнь может расцениваться не только как увечье, но и как своего рода дар, особенно для человека его профессии, поскольку вынуждает носить темные очки. Надеть темные очки, разумеется, может каждый, но носить их в помещении — дурной тон. Окружающие вечно подозревают чересчур горячего приверженца этого аксессуара то в глупом подражании какому-нибудь кумиру, то в желании придать себе загадочный, «шпионский» вид, то в неодолимом пристрастии к алкоголю, а то и в дурных намерениях — иначе зачем человеку так старательно прятать глаза? Что бы они ни думали, их реакция на темные очки всегда одинаковая, а именно негативная, что создает владельцу очков массу мелких неудобств. А когда всем и каждому известно, что у тебя чересчур чувствительная к свету сетчатка, подозрительность окружающих сменяется сочувствием, на фоне которого все как-то забывают, что ты вовсе не слепой и, загородившись темными стеклами, можешь беспрепятственно и совершенно безнаказанно смотреть, куда тебе заблагорассудится. — Прошу прощения. Если вас не затруднит, нам хотелось бы отнять еще минуту вашего драгоценного времени, — сказал все тот же Дмитрий Семенович, переставший притворяться глухонемым и более не пытавшийся скрыть свою руководящую роль в сидящем за столом переговоров триумвирате. — К вашим услугам, — сказал Ростислав Гаврилович. Секретарша, появившаяся на пороге, чтобы проводить его до лифта, молча попятилась в приемную и тихо закрыла за собой дверь. — Я почему-то так и знал, что ваше «пока» долго не продлится. Дмитрий Семенович молча проглотил очередную шпильку и, вежливо привстав, указал генералу на только что покинутый им стул. Алексеев вернулся к столу и уселся. — Слушаю вас. Вы ведь явно высказались не до конца. — А почему, если не секрет, вы в этом так уверены? — холодновато осведомился Альберт Эммануилович. — Не секрет, — усмехнулся генерал. — У каждого разумного, воспитанного человека всегда остается про запас что-то, что он мог бы сказать, но не сказал в ходе обсуждения того или иного вопроса. А у менеджеров вашего уровня это «что-то» наверняка имеет очень внушительные размеры. Это — вообще. А если говорить о данном конкретном случае, ваша заинтересованность в этом деле вряд ли ограничивается желанием получить информацию. Информация может вам не понравиться, и сам факт нашей беседы прямо указывает на то, что такой вариант представляется вам весьма вероятным. Я бы даже сказал, наиболее вероятным. Если все плохо, надо что-то делать, чтобы снова стало хорошо. Ну, или покориться судьбе, сложить руки на груди и величаво уйти на дно. Что, как мне кажется, для вас неприемлемо. Банкиры снова, уже не скрываясь, обменялись многозначительными взглядами. — С вами приятно иметь дело, — сказал Дмитрий Семенович. — Откровенно говоря, мы действительно не на шутку обеспокоены. Верхнюю Бурунду снова стали часто упоминать в выпусках новостей, и то, что мы сегодня о ней слышим, не внушает оптимизма. Возможность того, что в ближайшее время данное государство прекратит свое существование, в свете этих новостей представляется вполне реальной… — Что автоматически превратит ваше эксклюзивное право на десятилетнюю разработку угольного месторождения в пустой звук, верно? Государство, исчезнувшее с политической карты мира раньше, чем успело там появиться, — это и не государство вовсе, а так, маленький грустный курьез. Его президент — не президент, а просто частное лицо, дезертир и мятежник, и заключенный с ним договор не имеет никакой законной силы: это — обыкновенная бумажка, испачканная чернилами, не более того. С вами на эту тему никто и разговаривать не станет: кому выдали кредит, с того и спрашивайте. — А спросить скоро станет не с кого, — подхватил Дмитрий Семенович. — Вы ухватили самую суть — и ситуации, и нашей просьбы. Нам видятся только два приемлемых выхода из сложившегося положения. Первый: помочь президенту М’бутунга удержать власть и всемерно способствовать укреплению государственности Верхней Бурунды, что, в свою очередь, поспособствует выполнению условий кредитного договора… — Государство — это не я, — перефразировал известное высказывание короля Франции Ростислав Гаврилович. — В том смысле, что я — не государство и решение подобных вопросов находится далеко за пределами моей компетенции. Давайте отталкиваться от наших реальных возможностей и интересов, в число которых не входят ни финансирование гражданской войны, ни переброска в Верхнюю Бурунду частей и соединений российских вооруженных сил. — Да, это слишком дорого и громоздко, — согласился Дмитрий Семенович. — Тогда рассмотрим второй вариант. Он сводится к тому, чтобы заставить господина М’бутунга вернуть деньги — разумеется, в том случае, если подтвердятся наши худшие предположения. — Не знаю, — честно признался Ростислав Гаврилович. — Боюсь, это немного сложнее, чем заставить гопника отдать чужой мобильный телефон. — Это очевидно, — согласился Дмитрий Семенович. — Ясно также, что судьба наших денег интересует вас и в особенности ваших людей не настолько, чтобы они рисковали ради них своими жизнями. — Золотые ваши слова, — произнес генерал Алексеев. — Мы готовы предложить миллион за услугу, — сказал Алексей Трофимович. — То есть две десятых процента от суммы, — произведя быстрый подсчет, уточнил Ростислав Гаврилович. — И срок лишения свободы за взятку в особо крупных размерах в придачу. Собеседники заметно оживились, ошибочно решив, что генерал заговорил с ними на их языке. — Взятку можно предложить только официальному лицу, находящемуся при исполнении должностных обязанностей, — мгновенно отреагировал на реплику генерала Альберт Эммануилович. — А вы действуете неофициально, на свой страх и риск, так что мы предлагаем не взятку, а вознаграждение. Так сказать, маленький презент в знак нашей горячей и искренней благодарности. Что же до срока, то, если ваше руководство узнает, чем занимаетесь вы и ваши люди в Африке, он вам, можно сказать, гарантирован — что со взяткой, что без взятки. — А размеры вознаграждения можно обсудить отдельно, — добавил Алексей Трофимович. — Сколько вы хотите — полпроцента? Процент? — Пятьдесят процентов, — сказал Ростислав Гаврилович и рассмеялся. — Шучу. Мне лично от вас ничего не нужно, я жар чужими руками загребать не приучен. А ребята… Не знаю, это надо у них спросить. Хотя должен заметить в скобках, что мне лично эта идея активно не нравится. Какой дурак станет и дальше тянуть лямку и лезть под пули, имея такие деньги? Получается, что за мою же доброту вы мне подкладываете здоровенную свинью.