— Разобрались бы, да, — неожиданно приняла сторону Юрия Даша. — Ты, по-моему, первый на себе почувствовал, как они разбираются. Прикладом в пузо — ну, о-о-о-оч-чень цивилизованный метод установления личности! Помогли бы… Даже в Москве — да что в Москве, даже у нас, в Рязани! — человек, который чем-то не понравился патрульным ментам, может сутки на нарах просидеть. А они тем временем постараются на него все свои висяки повесить, у которых срок давности не истек. — Ого, — восхитился Юрий, — гляди, как грамотно излагает! Похоже, Дарья Алексеевна, мы с Данилычем о тебе многого не знаем! — Помолчи, болтун, — отмахнулась Даша и, обернувшись к мужу, для чего ей пришлось сесть на сиденье боком, продолжила: — А ты, между прочим, не турист и не челнок, ты людей спасать приехал! Тебе по местным кутузкам чалиться некогда. Понял? — Понял, — с подозрительной кротостью сказал Быков. — Тогда у меня другой вопрос: зачем мы их отпустили? Настучат ведь, как пить дать настучат! Это ж ты, Юрок, лично мне из какой-то своей книжки в уши дул… в смысле, цитировал: дескать, раненый мент хуже раненого зверя, его уж если бить, так непременно наповал… — Ну и бил бы, — не оборачиваясь, огрызнулся Юрий. — Кто тебе мешал? — То-то и оно, — вздохнул Быков. — Рука не поднялась, они ведь нас даже тронуть толком не успели. Вот я и говорю: сложная штука жизнь! — Да уж, — сказала Даша и, повернувшись к мужу спиной, стала смотреть на дорогу. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Юрий понял, что не ошибся в возникшем буквально минуту назад подозрении: думая, что его никто не видит, Данилыч хитро ухмылялся. Он был неисправим, и Якушев вдруг понял, что любит его в основном именно за это. Он был, как пирамиды, — потихонечку старел, но не менялся, и это было хорошо: как и в пирамидах, менять в нем было нечего и незачем. Потом впереди, справа по курсу, над лесом взмыла большая стая каких-то птиц. Было похоже, что их кто-то вспугнул; Юрий еще не успел как следует обдумать это предположение, как справа промелькнул наполовину скрытый растительностью поворот — устье, а может быть, исток еще одной малоезжей, не обозначенной на карте, ведущей из ниоткуда в никуда проселочной дороги. Роман Данилович полез в рюкзак за картой, желая в этом убедиться, но тут из-за поворота, едва не опрокинувшись на чересчур крутом вираже, в вихре сломанных веток и оборванных листьев выскочил и целеустремленно ринулся за их машиной еще один джип — тоже пятнистый, с пулеметом на турели и с эмблемой военной жандармерии на капоте. Если у кого-то еще оставались сомнения относительно его намерений, они вмиг развеялись после того, как в клубящейся за кормой пыли простучала короткая предупредительная очередь. Стреляли в воздух, и притом довольно удачно: на головы посыпались листья и древесная труха. — Ой, — сказала Даша. — Беда одна не приходит, — проинформировал ее Якушев и прибавил газу. Слева воздвигся изъеденный временем и непогодой, раскрошенный корнями растений скальный выступ. Дорога здесь была густо усеяна щебенкой; пыли стало значительно меньше, и преследователи немедленно этим воспользовались, открыв прицельный огонь. По заднему борту джипа залязгали пули, и Юрий услышал шипение воздуха, вырывающегося из пробоины в покрышке запасного колеса. — А вот этот диалект мы понимаем, — с глубоким удовлетворением пробасил за спиной у Якушева Ти-Рекс. — Так-то разговаривать мы и сами умеем! Далее последовала серия характерных звуков — маслянистых щелчков, клацаний и металлических позвякиваний, — в которых опытное ухо Якушева без труда угадало звуковой ряд, сопровождающий подготовку пулемета к стрельбе. Длилась эта процедура недолго, но за это время преследователи успели дать еще одну очередь. Звякнуло стекло, и к ветру, который ерошил волосы на голове и трепал одежду, добавилась еще одна тугая, бьющая прямо в лицо струйка. Юрий увидел образовавшуюся в ветровом стекле аккуратную круглую дырку, но не успел даже выругаться: прямо над их с Дашей головами оглушительно загрохотал пулемет. Он почти сразу замолчал, и стало слышно, как, звеня, перекатываются по железному днищу кузова стреляные гильзы. Бросив взгляд в боковое зеркало, Юрий успел увидеть, как машина преследователей, кособоко осев на простреленное колесо, пьяно вильнула в сторону и завалилась носом в придорожные заросли. Над кустами поднялся столб горячего пара из пробитого радиатора; дорога сделала новый поворот, и в зеркале не осталось ничего, кроме колючих зарослей и клубящейся красноватой пыли. — Я же говорил: настучат, — сквозь гул мотора и монотонный свист врывающегося в пулевую пробоину тугого сквозняка донесся до Юрия голос Быкова. — И настучали, ябеды черномазые… Якушев опять промолчал, сосредоточив свое внимание на дороге. Слова Романа Даниловича представляли собой простую констатацию свершившегося факта, а Юрий изучал философию не так долго, чтобы квалифицированно, убедительно, а главное, без зазрения совести отрицать очевидное. Глава 15 После перестрелки на дороге Юрий все время ждал новых неприятностей и, как обычно бывает в подобных случаях, благополучно дождался. Очередная напасть подстерегла их примерно пятьюдесятью километрами южнее так называемого аэропорта Лумбаши, на открытой местности. Причем, скорее всего, именно подстерегла, потому что в буквальном смысле свалилась им на головы именно там, где от нее некуда было спрятаться. Впереди уже синели округлые, сглаженные временем верхушки лесистых холмов. Где-то там, в почти непроходимых лесах, сплошным одеялом покрывающих склоны предгорий, все еще держали оборону, время от времени совершая набеги на гарнизоны правительственных войск, отряды мятежного президента Машки. Справа и слева от дороги, насколько хватал глаз, лежала неровная, покрытая скудной растительностью поверхность плато. Она была изрезана глубокими оврагами, до краев наполненными застоявшимся, густым, как кисель, зноем, который, казалось, копился здесь миллионами лет, с самого сотворения мира. Край плато то подступал почти вплотную к дороге, то удалялся куда-то к самому горизонту — вернее, это дорога удалялась от него, огибая очередную расселину, которую так и подмывало назвать каньоном. Юрий вел машину, мало-помалу тупея от жары, пыли, тряски и однообразия проплывающих мимо пейзажей, в которых уже не видел ничего экзотического. Один раз Даша закричала, что видит вдалеке стадо жирафов. Кроме нее, жирафов не видел никто, и, лениво поспорив с мужчинами минут пять — явно не в интересах истины и справедливости, а просто от нечего делать и, конечно, из принципа, — Даша нехотя признала, что ей, возможно, показалось. Вскоре она начала клевать носом; Быков к этому времени уже спал, о чем свидетельствовал доносившийся сзади могучий храп. Колеса с глухим гулом бились о неровности дороги, в кузове, бренча, перекатывались от борта к борту стреляные гильзы да изредка, когда попадался глубокий ухаб, лязгали, ударяясь друг о друга, лежащие на полу под скамейкой автоматы. Юрия тоже клонило в сон; чтобы не задремать прямо за рулем, он курил одну сигарету за другой, бездумно уничтожая небогатый запас, и строил предположения о том, что могло случиться с людьми, которых они искали. Вообще-то, вероятных вариантов было только два: плен или смерть. Невероятных было больше, но их Юрий решил пока не рассматривать ввиду полной бесперспективности этого занятия. В плен российских специалистов мог взять кто угодно; в конце концов, бесцельное, не по своей воле прозябание в лесном лагере несостоявшегося президента Машки тоже могло расцениваться как разновидность плена. Плен — это было бы хорошо, просто чудесно; каким бы тяжелым и унизительным он ни был, из плена всегда можно освободиться. Иное дело — смерть. Нет войны более жестокой, чем гражданская; охваченные кровавым безумием люди не щадят ни своих, ни чужих, никакие международные конвенции тут не действуют и никем не признаются, и в плен на такой войне берут редко. Юрий знал, что толку от этих его размышлений не предвидится никакого. Все равно ни он, ни Быков, взявшись за дело, не бросят его на полдороге; Даша слеплена примерно из того же теста, так что здешние края их троица покинет только после того, как потерявшиеся соотечественники будут найдены живыми или мертвыми. А раз так, то и думать не о чем: надо просто гнать машину вперед, придерживаясь плана, каким бы туманным и сомнительным тот ни казался, другого-то все равно нет! И Юрий давил на газ, вертя горячую от солнца баранку и косясь одним глазом на приборную панель. Стрелка топливного датчика, как ей и полагается, неумолимо ползла вниз, зато температура двигателя, к счастью, оставалась нормальной. Вообще, машина была далеко не старая, не чета тому ржавому обломку колониальной системы, на котором они с грехом пополам добрались до Лумбаши. Сытые, одетые в чистую и добротную униформу солдаты, надежный автомобиль, отличное оружие — не новейшие образцы, приобретенные на международной выставке последних достижений истребительной техники, но проверенные временем, безотказные, популярные и пребывающие в отличном состоянии стволы, — изобилие боеприпасов, хорошая рация, неплохой набор продуктов и охлажденных напитков в железном рундучке под сиденьем — все это было нормально для любой уважающей себя регулярной армии. Но после всего, чего они навидались по дороге, сытый, благополучный вид отдельно взятых представителей местного населения не мог не раздражать. И, то и дело возвращаясь мыслями к стычке на аэродроме, Юрий неизменно приходил к одному и тому же выводу: другого выхода не было, и пусть парни благодарят бога, что легко отделались. Другое дело, что драка с законными представителями власти, захват оружия и обстрел патруля военной жандармерии поставили их вне закона. Какими бы цивилизованными или, наоборот, варварскими ни были царящие в той или иной стране порядки, на подобные выходки любое государство реагирует одинаково — негативно и резко, вплоть до физического уничтожения возмутителя спокойствия. Впрочем, ожидать, что все пройдет легко и гладко и что трудности спасательной миссии ограничатся более или менее тяжким похмельем после предсказанных Быковым посиделок с президентом М’бутунга, было бы, по меньшей мере, наивно. Неприятности они себе нажили уже тогда, когда согласились отправиться в эту экспедицию; это было известно заранее, неясными оставались только масштабы неприятностей. Вскоре, однако, прояснилось и это. Началось со звука, который потихонечку вплелся в монотонную симфонию дороги, — гул мотора, шорох и удары катящихся по неровной грунтовой дороге колес, шум ветра и дребезг железа в кузове. Юрий расслышал его, только когда он усилился, и насторожился: ему показалось, что что-то не в порядке с машиной. Поначалу он решил, что барахлит двигатель, потом — что накрылся подшипник одного из колес. Звук стал сильнее, понемногу превращаясь в низкий, басовитый рокот; тогда Юрий подумал, что в джипе, возможно, прогорел глушитель и звук выхлопа меняется по мере того, как расширяется дыра. Потом Быков у него за спиной с чувством произнес: «Ну, заразы!» И Юрий понял, что машина тут ни при чем. Странный рокот усилился, в нем появились новые, мучительно знакомые нотки — металлический клекот и тяжелый, глухой, прерывистый свист рассекаемого воздуха, — и Юрий сообразил наконец, что это такое, за мгновение до того, как из-за края плато обманчиво неторопливо и грозно всплыл и закачался в дрожащем от зноя воздухе размалеванный камуфляжными разводами вертолет. Вертушка была хорошо знакомая, можно сказать, родная, но сегодня ее вид не вызвал привычного облегчения: на этот раз Ми-6 прилетел не затем, чтобы разогнать прячущихся за камнями «духов» и выручить своих из беды, а, наоборот, чтобы смешать их с землей. Железо не разбирает, где свой, где чужой; оно подчиняется тому, кто им управляет, а людей, что сидели в кабине этого вертолета, вряд ли можно было отнести к разряду своих. — В укрытие! — повинуясь скорее рефлексу, чем голосу рассудка, скомандовал Быков. — Предложи вариант! — вдавливая педаль газа в пол, через плечо проорал в ответ Якушев. Быков помолчал. Слева, как назло, откуда ни возьмись, воздвигся не очень высокий, но крутой откос, вскарабкаться на который нечего было и думать, а справа опять зиял глубоченный овраг с почти отвесными склонами. Спуститься туда можно было разве что кувырком, причем данная самоубийственная затея обещала стать абсолютно бессмысленной: ширина оврага позволяла вертолету не только последовать за беглецами, но и вполне свободно маневрировать, расстреливая их практически в упор. — Ну, тогда молитесь, — неожиданно спокойно сказал Роман Данилович. Предложение было не самое конструктивное, но в сложившейся ситуации Юрий, хоть убей, не мог придумать ничего, что представлялось бы хоть чуточку более умным. За первым вертолетом из-за края плато вынырнул второй. Рокот двигателей и свист рассекаемого лопастями воздуха превратились в оглушительный плотный рев, по выжженной солнцем земле побежали пылевые смерчи. Вертолеты поднялись выше, синхронно заложили крутой вираж и пошли над дорогой, хищно опустив носы, словно пара ищеек, вынюхивающих добычу. Свернуть по-прежнему было некуда, и кургузый джип продолжал с самоубийственной скоростью мчаться по разбитой дороге, волоча за собой длинный шлейф клубящейся пыли. Эта дымовая завеса, увы, не могла скрыть его от преследователей, а установленный в кузове танковый американский MG73 против звена боевых вертолетов был так же эффективен, как заряженная утиной дробью двустволка против пары бешеных носорогов. Сквозь рев моторов послышался частый грохот очереди, склон по левую руку вспенился длинной цепью пылевых фонтанчиков, которая пробежалась параллельно дороге и иссякла, обогнав скачущий по ухабам джип на пару метров. Еще одна кустистая пылевая стена выросла справа, окатив сидевших в джипе градом мелких камешков. Быкову оцарапало щеку; он свирепо выругался, но стрелять не стал, что, на взгляд Юрия, заслуживало удивления: Данилыч был не из тех, кто сдается, даже если капитуляция представляется единственным выходом из положения. Еще одна очередь легла прямо по курсу, так что, проскакивая сквозь вздыбленную ею пылевую тучу, Юрий едва не слетел с дороги в условиях нулевой видимости. У него за спиной, в кузове, снова начала хрипеть и улюлюкать рация: Данилыч то ли решил помереть с музыкой, то ли хотел вступить с экипажами вертушек в переговоры. И то и другое представлялось бессмысленным — как, впрочем, и стрельба по бронированным боевым машинам из устаревшего танкового пулемета, которую Юрий ожидал от Ти-Рекса. Дорога нырнула в узкую щель между двумя крутыми, иссеченными трещинами, слоистыми от эрозии каменными лбами. Вертолетам пришлось резко набрать высоту; миновав опасный поворот, Юрий на время потерял их из вида. Пользуясь короткой передышкой, он бросил быстрый взгляд направо. Даша сидела, вцепившись обеими руками в приваренную к передней панели металлическую скобу и изо всех сил зажмурив глаза. Юрию захотелось что-нибудь ей сказать, но он не знал что: то ли обозвать дурой и напомнить, что сама набилась в компанию («Вот, наверное, что означает выражение “дура набитая”», — подумал он мимоходом), то ли попросить прощения за то, что вовремя не послал их с Данилычем ко всем чертям и позволил ввязаться в это безнадежное, самоубийственное предприятие. Пока он колебался, время, отпущенное на разговоры, истекло. Скалы остались позади, слева опять потянулся склон — уже не такой крутой, зато, как противотанковыми надолбами, утыканный крупными каменными обломками, — а справа, в каком-нибудь десятке метров от дороги, обнаружился край плато, за которым далеко внизу, насколько хватал глаз, расстилалась подернутая мутноватым знойным маревом саванна с темными пятнами растительности. Вертолеты тоже были тут как тут — хищно спикировав сверху, пристроились справа и слева и пошли на бреющем полете, чуть отставая от машины, так что поднятая лопастями пыль практически полностью скрыла дорогу. — Чердак, я Мельница, — неожиданно раздался из динамика рации искаженный помехами голос. — Цель на предупредительные не реагирует, продолжает движение. Прошу разрешить огонь на поражение! Пилот говорил по-русски, но вспыхнувшая было радость от нежданной встречи с земляком так же быстро угасла. В здешних краях девяносто процентов пилотов общаются друг с другом на языке Тургенева и Толстого, что не мешает им честно выполнять свои обязанности, сполна отрабатывая полученные от нанимателей деньги. Радоваться было нечему; напротив, по зрелом размышлении перспективу быть убитым в Африке русским вертолетчиком можно было расценить как злую и, увы, последнюю шутку судьбы. И потом, что с того, что летчик — русский? На протяжении последних десяти лет Юрия сто раз пытались убить, и были это именно свои, русские люди — если и не чистокровные русаки, то, как минимум, граждане Российской Федерации. Якушев платил им той же монетой, так что в теперешней ситуации, пожалуй, присутствовала определенная логика: столько лет воевать с соотечественниками и погибнуть от руки африканца было бы не совсем порядочно по отношению ко всем, кого он перестрелял за эти годы. — Успеешь позабавиться, — прохрипел в ответ командир звена, откликавшийся на позывной «Чердак». — Дай еще одну предупредительную. Как понял меня? Прием. — Понял тебя, Чердак, даю предупредительную. Новая очередь легла в опасной близости от машины, заставив Юрия инстинктивно крутануть руль в противоположную сторону. Кабину заволокло густой пылью, по железному борту с лязгом забарабанил разбрасываемый крупнокалиберными пулями щебень, левая пара колес запрыгала по крупным острым камням обочины. Передний бампер с лязгом и скрежетом чиркнул по большому обломку скалы, машина опасно накренилась на крутом склоне, и Юрий почти вслепую вернул ее на дорогу. — Чердак, я цель! — неожиданно заговорил за спиной у Якушева Ти-Рекс. — Как слышишь меня, Чердак? Повторяю: я, мать вашу, твоя цель! Предупреждаю: еще один выстрел — и я вас обоих мехом внутрь выверну! — Наши, что ли? — удивленно прохрипела рация голосом того пилота, которому не терпелось открыть огонь на поражение. — Ну и что? — выдал вполне предсказуемый ответ хладнокровный Чердак. — Мало ли в Бразилии педров? «Духи» на Кавказе тоже по-русски чешут, так что мне, целоваться с ними из-за этого? Джип, я вертушка, — подпустив в голос командного металла, заговорил он, явно обращаясь к беглецам. — Приказываю остановиться, в случае неповиновения открываем прицельный огонь! Как поняли меня? Прием. — Я-то все понял, — перекрывая адский шум, проорал в микрофон Быков, — а вот ты, я вижу, ни хрена не понимаешь. Отвали, по-русски тебе сказано, а то намну бока, как тогда в Урус-Мартане! Рев двигателя и железный клекот винтов усилились до почти нестерпимого предела. Даша вцепилась руками в поля норовящей улететь панамы, попутно зажав ладонями уши; дышать стало невозможно — воздух теперь процентов на девяносто состоял из пыли, — а уж разговаривать и подавно. Один из вертолетов прошел над машиной так низко, что Юрию захотелось пригнуться: казалось, одно из колес шасси вот-вот заденет макушку. Быков похлопал его по плечу и сделал красноречивый жест, предлагая остановиться. Совет был излишним: вертолет уже завис в метре над землей прямо по курсу, винты продолжали гнать навстречу джипу целые тонны красной пыли, и продолжать движение не было никакой возможности, даже если не принимать во внимание маячившие в самом сердце пыльной бури многочисленные, начиненные верной смертью широкие дула. Юрий выжал сцепление, поставил рычаг коробки передач в нейтральное положение, надавил на тормоз и, освободив, таким образом, руки, сразу прикрыл рот и нос панамой. У него имелись кое-какие догадки по поводу причин странного поведения Романа Даниловича, но он суеверно гнал их прочь, боясь поверить в такую нежданную удачу. * * * Вертолет поднялся в воздух и завис на месте, слегка покачиваясь. От поднятого винтами сильного ветра по воде побежала мелкая рябь. Вода была мутная, изжелта-зеленая и с виду казалась глубокой, хотя на середине реки глубина едва ли достигала полутора метров. Ближе к ней растительность по берегам меняла окраску, становясь из золотисто-рыжей сочно-зеленой, и лишь дорога оставалась прежней — неровной полоской красной глины с намертво вбитыми в нее россыпями серовато-желтых камней. Там, где она ныряла в реку, чтобы вынырнуть на противоположном берегу, стоял, по самый радиатор погрузившись в воду, открытый джип пятнистой военной окраски. С небольшой высоты, на которой зависла вертушка, было видно, как плещется, вымывая из-под педалей пыль и мелкий мусор, затекшая в кабину вода и весело поблескивают на солнце россыпи стреляных гильз на протертом ногами до голого железа днище кузова. Длинная, как удилище, антенна рации гнулась и раскачивалась на ветру, одетый в дырчатый жестяной кожух ствол пулемета был свернут на сторону и бессмысленно таращился в реку, будто высматривая в мутной воде подходящую добычу — гиппопотама или, на худой конец, крокодила покрупнее. Вторая вертушка, в течение последнего получаса патрулировавшая окрестности, вернулась и повисла недалеко от первой, так же, как и она, развернувшись носом в сторону остановившейся у брода машины. В наушниках прозвучала команда, две руки практически синхронно одинаковым движением откинули защитные колпачки и перебросили тумблеры, два пальца легли на гашетки, и два боевых вертолета обрушили на беззащитный джип сокрушительный шквал огня. Вода вокруг машины вскипела, проросла сотнями высоких мутно-желтых фонтанов, во все стороны, беспорядочно кувыркаясь, полетели клочья обивки, обломки пластика и жести. По рябой сморщенной поверхности воды поплыли бесформенные радужные пятна пролитого масла и бензина; сорванный крупнокалиберными пулями капот неуклюже подпрыгнул, несколько раз дернулся, уже на лету получив с десяток новых пробоин, и с брызгами шлепнулся в реку. Следом с тяжелым всплеском упал изуродованный прямыми попаданиями, сбитый с турели пулемет; пуля снесла боковое зеркало, сбросив висевшую на нем широкополую панаму. Простреленная шляпа, наполовину погрузившись, проплыла вдоль борта машины, куда ее прибивал ветер от винтов, нырнула, всплыла метром ниже по течению, задержалась ненадолго, зацепившись за корягу, снова освободилась, но, не проплыв и двух метров, попала в маленький водоворот, который вынес ее к берегу. Там панама остановилась, застряв в траве немым свидетельством постигшей ее владельца печальной участи. Командир звена нанес завершающий штрих, выстрелив из пушки. Снаряд ударил в середину кузова, взметнув к небу столб дыма, грязной воды, песка и ила. В основании столба коротко сверкнуло бледно-рыжее пламя, а на верхушке на мгновение зависла переломленная пополам, разваливающаяся на куски машина. Потом столб распался, и искореженный остов тяжело рухнул обратно в реку, подняв новую тучу грязных брызг. — Вот теперь, — прозвучал в наушниках голос майора Черданцева, — ни одна собака не разберет, был кто-нибудь в этой машине в момент попадания или нет. — Вот никогда ты, Чердак, боезапас экономить не любил, — с укоризной откликнулся голос Ти-Рекса. — А чего его экономить? — возразил вертолетчик. — Не мое — не жалко. Неграм этим несчастным меньше достанется, если хочешь знать мое мнение. Ты чем недоволен-то? Гляди, как красиво получилось! Для полноты картины только парочки покойников и не хватает. — Хватит с них моей шляпы, — проворчал Быков. — Пусть думают, что нас крокодилы сожрали. — Пусть, — согласился Черданцев и, вынув откуда-то фотокамеру с довольно мощным объективом, несколько раз сфотографировал то, что осталось от машины, — на память, а еще как доказательство того, что полученный приказ добросовестно выполнен. Юрий помалкивал. Его участие в беседе на данном этапе обещало свестись к череде бессмысленных возгласов, которых он в течение последнего получаса издал уже более чем достаточно. Теперь, когда первая волна восторгов по поводу заново обретенной жизни схлынула, Якушев находил происшедшее если не закономерным, то, по крайней мере, не таким невероятным, каким оно показалось в первый момент. Если кто и заслуживал такого вот небольшого чуда, так это именно Быков. Ти-Рекс воевал с младых ногтей, на заре своей карьеры успев захватить даже самый краешек Афганистана. Судьба проволокла его через все, сколько их было на территории бывшего Союза, горячие точки; если верить слухам, за его здравие до сих пор регулярно ставило свечки население нескольких сербских деревень, а награда, объявленная за его голову еще чуть ли не Дудаевым, за десятилетия выросла до астрономических размеров. Поэтому круг фронтовых друзей и просто знакомых у него был неимоверно широк, и вышло так, что майор запаса Черданцев, уже третий год бороздивший небо Черного континента, входил в этот круг. Выпитый на голодный желудок спирт разливался внутри приятным теплом, слегка туманя сознание. Это тоже было приятно, тем более что здесь, под защитой брони и бортового вооружения, можно было почувствовать себя в относительной безопасности, слегка расслабиться и хотя бы ненадолго отдаться во власть ласковой отравы. Юрий посмотрел, как там Даша. Утомленная приключениями и жарой, да еще выпив спирта, Даша уснула, едва ли досмотрев до конца устроенный Черданцевым и его напарником Гришей Мельниковым концерт с расстрелом пустой машины. Брод с наполовину затонувшими обломками джипа уже остался далеко позади. Вертушки шли на юг, мало-помалу забирая к западу, в обход неспокойных мест, где вероятность нарваться на засевшего в джунглях каннибала со «стингером» на плече была особенно высока. За иллюминатором расстилалось море растительности — курчавой, как прическа местного жителя, только не черной, а темно-зеленой. Внимательно поглядывая по сторонам, чтобы вовремя засечь оставляемый самонаводящейся ракетой извилистый дымовой след, майор рассказывал Быкову о своем африканском житье-бытье. Юрий откинул голову на спинку кресла, устроившись так, чтобы не мешали наушники, и стал сквозь накатывающую волнами дремоту слушать этот нехитрый и не особенно, с его точки зрения, волнующий рассказ человека, отправившегося за тридевять земель зарабатывать длинный доллар единственным ремеслом, которым владел. Поначалу майор служил в Конго, где между боевыми вылетами обучал местных пилотов искусству управления вертолетом. Потом судьба занесла его в Анголу. Там, по словам Черданцева, было немного веселее. Судя по доносившимся до Юрия сквозь шум винтов и накатывающую дремоту обрывкам разговора, веселье у майора в Анголе было еще то. Его должностные обязанности там, по его собственным словам, больше всего смахивали на обязанности сторожа и сводились к охране с воздуха алмазного прииска, который подвергался регулярным набегам партизан. Захватив прииск, предприимчивые лесные братья принимались с лихорадочной поспешностью ковырять землю, чтобы, пока их не прогнали, добыть пару горстей алмазов, которые затем обменивались на оружие, боеприпасы и амуницию. Осознав, что противопоставить боевым вертолетам им практически нечего, эти веселые ребята поднакопили деньжат и обзавелись собственной военной авиацией, выставив против четырех Ми-6 отряда, в котором служил Чердак, четыре точно такие же машины с точно таким же вооружением. Первая встреча противоборствующих сторон едва не кончилась настоящей, всерьез, мясорубкой, но за мгновение до того, как открыть огонь, кто-то, совсем как Быков полчаса назад, услышал в эфире родную речь — правда, с ярко выраженным украинским акцентом. Далее были произнесены подобающие случаю слова, и противные стороны сели за стол мирных переговоров. С земли переговорный процесс выглядел как самый настоящий, без дураков, воздушный бой. Вертолеты с ужасающим ревом носились на бреющем полете над верхушками деревьев, паля изо всех стволов и пуляя во все стороны ракетами, или затевали высоко в небе классическую воздушную карусель, норовя зайти друг другу в хвост. Очереди из скорострельных бортовых пушек стригли верхушки пальм, как будто по джунглям беспорядочно передвигался пьяный в лоскуты сказочный великан с газонокосилкой, над лесом вставали дымные, с прожилками пламени грибы разрывов. Время от времени какой-нибудь из вертолетов, прорвавшись через поставленный противниками заслон, пикировал на вражеские позиции, смешивая их с землей, — на этот раз всерьез, без шуток и притворства, все по тому же железному, безотказному принципу: не мое — не жалко. Все это время в эфире велись понятные только русскоговорящим летчикам переговоры: кто, откуда, какими судьбами и, главное, что делать дальше. Украинцы, как выяснилось, занимались здесь тем же, что и их российские коллеги, — зашибали деньгу. На третьей минуте «боя» обнаружилось, что у противников имеются общие знакомые; то обстоятельство, что никто из присутствующих не горит желанием убивать своих и тем паче быть убитым ими, не обсуждалось: это было ясно и так. Придя к соглашению и составив что-то вроде графика, стороны обменялись свежими анекдотами про хохлов и москалей, после чего машина Черданцева густо задымилась и, никем не преследуемая, в сопровождении напарника на малой скорости уковыляла в сторону базы, оставив поле боя за торжествующим противником.