— Бедный Йорик, — сказал, садясь на кровати, Пьер Мари М’бутунга. — Послушай, — добавил он, дотронувшись до повязки на своей обритой наголо голове, — что вы со мной сделали? — Как раз это я и собираюсь тебе объяснить, — сказал Писарь. — Зафиксируйте этого умника. Седой охранник защелкнул один браслет наручников на запястье пленника, а другой — на облезлой никелированной спинке кровати. Африканец, словно только того и дожидался, одним движением снял верхушку спинки и огрел ею седого, который имел неосторожность повернуться к нему задом, по хребту. Бритоголовый коллега потерпевшего одним прыжком подскочил к кровати и, не вступая в переговоры, ожесточенно и умело заработал резиновой дубинкой. Выбитая из рук экс-президента железная труба со звоном запрыгала по бетонному полу; дубинки охранников размеренно взлетали к потолку и опускались, как цепы на деревенском току, издавая глухие шлепки. Отведя душу, охранники приковали строптивого пленника — на этот раз за обе руки, и не к спинке кровати, а к раме панцирной сетки — и отступили в сторону, тяжело дыша и приводя в порядок одежду. — Бараны, — сказал им вслед М’бутунга, который, несмотря на полученные побои, выглядел вполне довольным жизнью. Он все еще чувствовал себя если не самым умным, то, как минимум, самым хитрым и предусмотрительным из присутствующих. До недавнего времени у него имелись для этого все основания, но теперь его карта была бита, и Писарь явился именно затем, чтобы сообщить старому знакомцу это пренеприятнейшее известие. — Это не меня, это вас надо бить палками, чтобы не расслаблялись и не забывали пользоваться мозгами! — А он дело говорит, — обращаясь к Швыреву, заметил Писарь. — Палкой по почкам — это, конечно, дикость, а вот по карману кое-кого ударить не мешало бы. Кто додумался оставить в его распоряжении эту дубину? Он пнул носком ботинка лежащую на полу верхушку спинки, и та с дребезгом отлетела к стене. Его вопрос остался без ответа; судя по этому да еще по тому, как забегали поросячьи гляделки Швырева, это был именно его просчет. — Расслабились, — повернувшись к охранникам, продолжал Писарь. — А если бы он не шутил и врезал не по горбу, а по тупой башке — сначала одному, потом второму? Пошли вон, видеть вас не могу! — Золотые слова, — напутствовал тихо покидающих камеру охранников Пьер Мари М’бутунга. — В следующий раз так и сделаю. Дверь деликатно лязгнула, закрывшись, послышался маслянистый шелест хорошо смазанного засова. — Не сделаешь, — оставшись с пленником наедине, спокойно сообщил Писарь. — Это была твоя последняя шутка, теперь шутить буду я. — Неужели? — насмешливо изумился африканец. Писарь сдержанно кивнул: — Да. Именно так, и никак иначе. Хотя надо отдать тебе должное: ты заставил-таки меня крепко задуматься. Это была правда. Допрос с применением сыворотки правды подтвердил то, что М’бутунга рассказал добровольно, без инъекции: этот чернокожий пройдоха был нужен Писарю живым. Принадлежащие ему двести пятьдесят миллионов евро, которые Писарь твердо решил присвоить, спокойно лежали в банке, и забрать их оттуда не было никакой возможности: на допросе выяснилось, что его беглое превосходительство не знает ни номера счета, ни кода доступа. Более того, даже под воздействием наркотика этот мерзавец не сказал, в каком именно банке и даже в какой части света хранятся деньги, — не сказал, потому что не имел об этом ни малейшего представления. Описанная им схема была варварской, излишне громоздкой, но имела одно неоспоримое достоинство: она работала. Получив кредит на строительство железной дороги и разработку угольного месторождения (эту шутку господин М’бутунга придумал сам и очень ею гордился — надо сказать, по праву, потому что вышло и впрямь довольно смешно), он честно перевел половину денег на указанный Писарем счет. Сделано это было через Интернет; поскольку сам М’бутунга в смысле владения компьютером недалеко ушел от обезьяны, с клавиатурой управлялся его личный секретарь, которого месье президент специально для этого прихватил с собой. Неизвестно, знал ли этот бедняга, что именно и с какой целью делает, но, судя по тому, что свою долю Писарь получил своевременно и сполна, пользоваться клавишами и мышью парень умел. Далее, рассказал М’бутунга, он приказал секретарю перевести оставшиеся на счете двести пятьдесят миллионов на другой счет, который надлежало открыть специально для этого. Пока стрекотали клавиши и щелкали кнопки, хитрый самозванец намеренно избегал даже смотреть в сторону компьютера. Все так же, не глядя, он велел секретарю занести все банковские реквизиты, а также номер счета и пароль на съемный носитель и удалить данные из памяти компьютера. Когда это было сделано и флэшка с бесценной информацией оказалась у него, М’бутунга вынул пистолет с глушителем и расстрелял сначала секретаря, а потом и ноутбук, с которого производились операции. Дело было в Лагосе, в номере четырехзвездочного отеля, который господин тогда еще президент незамедлительно покинул. В полном одиночестве, без охраны и сопровождения, этот проходимец с четвертью миллиарда в кармане худых штанов направился в самый надежный и современный банк, какой только нашелся в Лагосе, арендовал там ячейку и оставил флэшку в ней. Его выбор не случайно пал именно на этот банк: здесь, как он узнал из банального выпуска телевизионных новостей, совсем недавно установили систему биометрической идентификации клиентов. «Отпечатки пальцев?» — с надеждой спросил, услышав о биометрии, Писарь, и М’бутунга с ухмылкой ответил: «Как бы не так. Сетчатка глаза». Из всего этого следовало, что перевести деньги на свой счет, не выходя из дома, Писарю не светит. Сначала нужно было добыть треклятую флэшку из треклятой ячейки банковского хранилища в треклятом Лагосе, а для этого требовался М’бутунга — ну, или, как минимум, его глаз. Да, придумано было хитро, но, к огорчению чернокожего умника, хитрить здесь умел не только он. — Скажи спасибо, что имеешь дело со мной, — посоветовал Писарь, покровительственно похлопав стоящий на столе череп по голой макушке. — Окажись на моем месте кто-то из твоих земляков, тебе просто отчекрыжили бы башку, а потом ворвались в банк с автоматами наперевес и приложили бы ее глазом к сканеру. — Если бы ты хоть немножко верил в успех такого налета, ты бы сам поступил именно так, — презрительно откликнулся африканец. — Скажешь, нет? — Признаться, у меня была такая мысль, — кивнул Писарь. — Но я не дикарь и предпочитаю более цивилизованные методы. — С каких это пор? — фыркнул М’бутунга. — Дай тебе волю, ты бы даже за столом пользовался не ножом и вилкой, а топором и кувалдой. Не могу поверить, что ты так сильно изменился! — Сейчас я попытаюсь тебе это доказать, — пообещал Писарь, не подавая виду, что задет. Он сделал шаг в сторону, став так, чтобы не заслонять от прикованного к кровати пленника стол со стоящим на нем жутковатым украшением, и одним движением руки повернул подставку, предоставив экс-президенту Верхней Бурунды возможность насладиться лицезрением затылочной части черепа. На желтовато-коричневой кости светлела квадратная нашлепка, издалека похожая на кусок широкого пластыря. Два тонких проводка тянулись от ее нижнего уголка, соединяя нашлепку с примитивным, собранным на скорую руку устройством, которое состояло из обыкновенной плоской батарейки и простого, архаичного тумблера, выглядевшего так, словно его украли со свалки списанной военной техники. — Это модель, — тоном человека, намеренного представить цвету мировой науки сделанное им великое изобретение, изрек Писарь. — Как ты понимаешь, модель твоей головы — вернее, некоторых усовершенствований, которые мы внесли в твой закопченный котелок. — Ого, — сказал М’бутунга. — Хорошо, что вы не вставили в меня аккумулятор от грузовика — это было бы немного неудобно. Он еще зубоскалил, но голос звучал напряженно, и Писарь знал почему. Наметанный глаз опытного вояки наверняка опознал в том, что несведущему человеку могло показаться просто кусочком пластыря, раскатанный в тонкий блин заряд пластиковой взрывчатки, и старому клоуну мигом стало не до шуток. — Не беспокойся, — сказал Писарь, — тебя мы оборудовали по последнему слову техники. Нанотехнологии — это, скажу я тебе, вещь. А тут, — он снова похлопал череп по макушке обтянутой тонким латексом ладонью, — настоящие только две вещи: черепная кость и то, что к ней прикреплено. Нам с тобой предстоит поездка в Лагос. Путь неблизкий, возможностей дать тягу у тебя по дороге будет хоть отбавляй, тем более что я не хочу привлекать к себе внимание и страдать от неудобств, связанных с необходимостью таскать тебя на поводке, как непослушного пса. Ты поедешь на родину как свободный человек — ну, по крайней мере, с виду. Французский паспорт, который ты так мечтал заполучить, уже готов, осталось только прикупить тебе приличную одежду и подождать, чтобы шов на твоем затылке хоть чуточку зажил. Мы поедем в Лагос, достанем из банковской ячейки флэшку, переведем деньги, и… — И ты меня шлепнешь, — с уверенностью закончил М’бутунга. — Нет, — возразил Писарь, — я тебя отпущу. И с того момента, как я это сделаю, продолжительность твоей жизни будет зависеть только от тебя. Вживленный под кожу на твоем черепе заряд оснащен дистанционным взрывателем, который срабатывает как принудительно — от нажатия кнопки, так и автоматически — в случае прерывания постоянно передаваемого на определенной частоте радиосигнала. Сигнал достаточно слабый и уверенно принимается в радиусе всего лишь трехсот метров. Так что, пустившись в бега, убежишь ты недалеко. Триста метров — это где-то пятьсот — шестьсот шагов. А потом — щелк, и тебя уже нет. Протянув руку, он перебросил тумблер. Раздался громкий хлопок, по камере расползлось облачко сероватого, имеющего резкий химический запах дыма. Во все стороны брызнули осколки кости, череп, подпрыгнув, свалился с подставки. На месте затылка зияла большая неровная дыра; из нее, как и из всех естественных отверстий, лениво сочился дымок. — Бедный Йорик, — повторил М’бутунга. — Помер второй раз подряд. И это ты называешь тонкой работой? — Для тебя в самый раз, — сказал Писарь. — По делу вопросы есть? — Целая куча, — с готовностью откликнулся африканец. — Надеюсь, ты не доверил эту хваленую кнопку своим гориллам? — Кто бы говорил про гориллу, — усмехнулся Писарь. Он извлек из внутреннего кармана пиджака шариковую ручку в матово-серебристом металлическом корпусе и продемонстрировал ее пленнику. — Вот она, смерть Кощеева! А кнопка — вот. Облитый полупрозрачным латексом большой палец лег на кнопку авторучки и легонько на нее нажал. Раздался чуть слышный щелчок пружины. М’бутунга вздрогнул, заставив скрипнуть ржавую панцирную сетку кровати, но взрыва не последовало. — Что такое? — делано изумился Писарь и тут же хлопнул себя по лбу, сделав вид, что спохватился: — Ах да, ручка не та! Та хранится в надежном месте, в радиусе действия передатчика. Так что можешь не беспокоиться: если мои ребята решат тебя прикончить, они сделают это каким-нибудь простым, традиционным способом. — Каким ты был, таким остался, — безнадежно вздохнул африканец. — Сидел, ковырял в ухе, выдумывал пакости… Хирурга, наверное, под пистолетом заставил операцию делать, а для чего, зачем? Неужели двести пятьдесят миллионов — это для тебя мало? — Двести пятьдесят — это хорошо, — сказал Писарь, — но пятьсот все-таки лучше. — И зачем только я с тобой связался? Ты зря улыбаешься, дружище, — сказал М’бутунга. — Все, что ты сделал, — это, как вы говорите, мартышкин труд. Можешь прямо сейчас нажимать свою кнопку — по крайней мере, избежишь кучи неприятностей, когда я подниму крик в банке… да нет, не в банке, а в самолете. Крикнуть: «У него бомба!» — я успею в любом случае. До кнопки еще надо будет дотянуться, а я постараюсь тебе помешать. Мне терять уже нечего, зато ты рискуешь лишиться всего. — Ну-ну, — с кривой улыбкой произнес Писарь. — Еще что-нибудь скажешь? — Обязательно! Раньше приходилось молчать, а теперь я все скажу. Ты дурак, Писарь. Родился дураком, всю жизнь занимался глупостями и дураком помрешь. Причем нищим дураком. Не знаю как, но деньги ты потеряешь. Будешь долго думать и придумаешь способ, как прогадить четверть миллиарда и ничего не получить взамен. Не веришь? А ты вспомни, сколько денег всадил в эту свою идиотскую операцию по установлению вашего влияния в Африке! — Нашел о чем вспоминать! — пренебрежительно произнес Писарь. Голос его звучал легкомысленно, но глаза недобро сузились, а левая щека начала едва заметно подергиваться: как все недалекие люди с большим самомнением, он ненавидел, когда ему указывали на ошибки и просчеты. — Во-первых, деньги были бюджетные, а во-вторых… Во-вторых, дружок, если бы все они расходовались по назначению, три четверти населения Африки сейчас стояли бы навытяжку и хором пели: «Россия, великая наша держава». Но я не такой идиот, каким тебе хотелось бы меня видеть. Да и зачем, в самом деле, моей великой державе ваша помойка? Еще лет тридцать — и там вообще ничего не останется, кроме песка и мертвых негров, которые издохли от голода и жажды. А насчет всего остального… — Да, — подхватил М’бутунга, — как насчет остального? Что ты вор, я знал и раньше, этого ты мог и не говорить. Расскажи лучше, что станешь делать, когда я подниму шум в людном месте — в самолете, на таможне, в вестибюле банка? Нажмешь свою волшебную кнопку и выбьешь мне мозги? Даже ты должен понимать своей тупой башкой, что в следующую секунду твои собственные мозги потекут по стенке вперемешку с моими. — Беспокойся о своих мозгах, а мои оставь мне, — неприязненно посоветовал Писарь. — Помнишь бумажку из геолого-разведочной компании? С ней, чтоб ты знал, вышла любопытная история. Чистый бланк с печатью для нас раздобыл некто Орешин — по отзывам, грамотный специалист, примерный семьянин без вредных привычек… ну, разве что жадный до денег, на чем в конечном счете и погорел. Как ты думаешь, что с ним случилось после того, как он передал моим людям эту бумаженцию? — Что тут думать, — пренебрежительно пожал плечами африканец. — Оставить такого свидетеля в живых ты просто не мог, я тебя знаю. Ткнули беднягу ножиком, и весь разговор… — А вот и не угадал. С ним, видишь ли, случилось что-то вроде приступа буйного помешательства. Взял гранату и старенький револьвер, ворвался в тихое кафе, захватил заложников и начал требовать то личной встречи с президентом, то луну с неба… В общем, его застрелил снайпер, и больших человеческих жертв удалось избежать только благодаря профессионализму бойцов спецназа. Все сложилось очень удачно: и ненужный свидетель погиб, и Алхимик проверил в действии свою новую смесь… — А ты больной, — тоном спокойной констатации произнес М’бутунга. — Самый настоящий псих. — Зато живой, здоровый и богатый, — сказал Писарь. — А ты — нищий черномазый покойник. И ты будешь очень тихим, послушным, исполнительным покойником до тех пор, пока все деньги до последнего цента не окажутся на моих счетах. Тогда, так и быть, я дам тебе шанс вернуться из загробного мира на грешную землю: садясь в машину, вручу столовый ножик, чтобы ты мог выковырять эту штуку из своей черепушки, пока я не уехал за пределы зоны уверенного приема. Только тебе придется поторопиться: я поеду быстро. — Псих, — с уверенностью повторил М’бутунга. — «Пилы» насмотрелся? — А может, это авторы сценария начитались моих рапортов о проделанной работе? — предложил встречный вариант Писарь и, посмеиваясь над собственной шуткой, направился к выходу. Когда тюремщики ушли, освободив его от наручников и забрав стол со всем, что на нем стояло, лежало и валялось, экс-президент независимой республики Верхняя Бурунда Пьер Мари М’бутунга громко выругался по-русски, а затем, заранее морщась, полез двумя пальцами под марлевую повязку, чтобы проверить, не являлись ли слова Писаря обыкновенным блефом. Свежий хирургический шов был тут как тут. Под кожей прощупывалось некое прямоугольное утолщение, свидетельствовавшее, что Писарь не соврал, по крайней мере насчет операции. М’бутунга вынул руку из-под повязки и осмотрел пальцы. Подушечки были слегка испачканы красным: шов еще кровоточил, а это означало, что края раны пока что держатся вместе только благодаря ему. Африканец еще не успел обдумать перспективы, вытекающие из этого открытия, когда заслонка, прикрывающая снаружи прорезанное в двери окошко, откинулась и в камеру заглянул Швырев. — Станешь рукоблудничать, — сказал он, — велю приковать обратно к шконке. Так и будешь лежать и гадить под себя до самого отъезда. — Да пошел ты, козел, — вытирая пальцы о казенное одеяло, огрызнулся экс-президент. — Я-то пойду, а вот ты останешься, — благодушно парировал Швырев и с грохотом захлопнул окошко. Лязгнул засов, и стало слышно, как, удаляясь по коридору, майор вполголоса напевает: «Приплыл по океану из Африки матрос, малютку обезьяну он в ящике привез…» Пьер Мари М’бутунга снова выругался, на этот раз вполголоса, улегся, за отсутствием подушки положив под забинтованную голову кулак, и стал думать. Это занятие, которое он всегда считал небесполезным, в данном случае было еще и единственным, что ему осталось. Глава 19 Юрий сидел, по-турецки поджав под себя скрещенные ноги, на горячей от солнца крыше кабины, правой рукой придерживая лежащий на коленях автомат, а левой держась за переднюю дугу тента, чтобы не свалиться со своего ненадежного насеста на очередной колдобине. Грузовик, сильно потрепанный жизнью трехосный армейский «мак», волоча за собой тучу красной пыли и хрипло рыча, полз по разбитой грунтовой дороге. Низкорослое редколесье сменялось полосами почти голой, поросшей лишь жесткой травой и колючими кустами, каменистой земли; время от времени Юрию приходилось уклоняться от норовящих хлестнуть по лицу веток. Купленная в начале путешествия панама окончательно потеряла товарный вид, пропитавшись потом, покрывшись белесыми соляными разводами и темными пятнами грязи. На шее, натирая потную кожу ремешком и ощутимо толкаясь в грудную клетку, висел подобранный в качестве трофея бинокль, через который Якушев время от времени озирал окрестности. Кабина покачивалась, как лодка в неспокойном море, навевая дремоту, из которой Юрия неизменно выводил какой-нибудь особенно резкий и неожиданный толчок. Позади, заволакивая непрезентабельный придорожный ландшафт, стояла клубящаяся, подвижная стена красной пыли; спереди змеился, убегая под пыльный кургузый капот, оставленный протекторами след, по которому Быков уже третий час вел машину. Если Юрий и Ти-Рекс хоть что-то понимали в следах (а Юрий смел надеяться, что они таки кое-что в них понимают), это был след грузовика — этого самого или другого такого же, двигавшегося во встречном направлении, то есть в недавно покинутую ими деревню. Никакого братания с последующими торжественными проводами, как и предполагал Юрий, там, в деревне, не случилось. Местные просто попрятались кто куда, и Роман Данилович предположил, что искать их не стоит: судя по одежке и всему укладу жизни, вряд ли хоть один из обитателей деревни прежде видел белого человека и мог связать пару слов по-французски. «Еще пырнут тебя в брюхо какой-нибудь рогатиной, — сказал он, — что мне тогда прикажешь делать — зачистку производить?» — «А почему, собственно, меня?» — попытался откреститься от сомнительной чести Юрий. «А кого? — удивился Быков. — Ты у нас толмач, тебе и карты в руки… вернее, вилы в пузо. А ты как хотел?» — «Не знаю, — сказал Якушев. — Но уж точно не так». На этой оптимистичной ноте обсуждение закончилось, и контакты с местным населением ограничились выгрузкой из кузова машины реквизированной мародерами домашней живности и скудных харчей. Живность брыкалась, орала и даже пыталась кусаться, так что Роман Данилович, не сдержавшись, проводил последнюю отпущенную на свободу козу аккуратным, вполсилы, пинком в кормовую часть организма. Забираясь в кабину, он вслух понадеялся, что у местных хватит ума закопать поглубже трупы, навести в деревне порядок, замести следы и держать языки за зубами: ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаем. «А то вырежут всех, как цыплят», — мрачно заключил он, поворачивая ключ в замке зажигания. Юрий уже не впервые воздержался от комментариев. Жертвами любой войны в самую первую очередь становятся те, кто не имеет к ней ни малейшего отношения и кому она нужна, как зайцу мобильный телефон. Возможно, услуга, которую они с Данилычем и Дашей оказали жителям деревни, обернется для тех гораздо большей бедой, чем потеря домашней скотины, но единственный следующий из этого предположения практический вывод: отвернуться и пройти мимо — не отличался конструктивностью, даже если отбросить соображения нравственного порядка. И потом, какая разница, от чего умирать? Смерть от пули, как ни крути, гуманнее, чем медленное умирание от голода на пороге пустой халупы. «Лучше сожалеть о сделанном, чем о том, что не сделано», — сказал он, видя, что Быкову позарез нужно выслушать его мнение. Прозвучавший афоризм, похоже, никого не удовлетворил: Роман Данилович лишь крякнул и воткнул первую передачу, а Даша посмотрела на Юрия так, словно боролась с желанием отвесить ему оплеуху. А за что, спрашивается? Пусть бы сама что-нибудь сказала, раз такая умная. Но нет, молчит. И правильно делает: после того цирка, что она устроила в деревне, внимания к своей персоне ей лучше не привлекать. «Алло, мужчины…» Дорога опять начала карабкаться в гору, и минут через десять, после очередного поворота, Юрий увидел впереди конец подъема — обрамленный невысокими крутыми склонами кусок чистого неба, на котором, как на ватмане, был бледной акварелью нарисован голубовато-лиловый конус далекой горы. Он постучал костяшками пальцев по горячему железу крыши, и грузовик медленно, будто нехотя, остановился. Юрий усмехнулся, заметив, что Быков, прежде чем затормозить, съехал на обочину: дисциплинированный водитель остается дисциплинированным даже в Африке, — и с удовольствием встал во весь рост, разминая затекшие конечности. Внизу распахнулась дверца, и на дорогу легко, как молодой, выпрыгнул Роман Данилович. Купленная на восточном базаре пестрая распашонка давно перекочевала на голову, заменив потерянную на переправе панаму. Теперь могучий торс Ти-Рекса плотно обтягивал едва не лопающийся по швам десантный тельник без рукавов. Туго, как у солдата-первогодка, затянутый ремень был отягощен кобурой с пистолетом и продетым в заменяющую ножны кожаную петлю мачете; в руке Быков держал автомат, казавшийся на фоне его фигуры просто детской игрушкой. Юрий удивленно приподнял бровь, разглядев там же, на поясе, матово лоснящиеся округлости целых четырех гранат, но задать вертевшийся на кончике языка вопрос не успел: свободной рукой Роман Данилович отцепил и бросил ему сначала одну, а затем еще одну гранату. — Держи гостинцы, — сказал он. — Там, под сиденьем, этого добра целый ящик. Нет, ты скажи, ну что за идиоты! А если шальная пуля? — То-то я гляжу, что ты первым делом остановился и перенес ящик в кузов, — рассовывая по карманам увесистые стальные яйца, заметил Якушев.