Генерал вздохнул и пригубил кофе. — Могу только повторить, — сказал он, — что строевая служба — не твоя стезя. Ты худо-бедно укладывался в рамки, пока ходил в сержантах, а майорские погоны для тебя — непосильный груз. Сам ты в том, чтоб тебе в ножки кланялись, не нуждаешься — прямо скажем, невелика честь, — а перед баранами, у которых на погонах звезды крупнее, чем у тебя, спину гнуть тоже не хочешь — гордый. И что дальше: охранником в супермаркет? — Идея, — сказал Якушев. — Как это я сам не сообразил? Ведь лафа же! Отработал смену и свободен. Нет, вы сами подумайте! Вот был бы я, как вы предлагаете, киллером… — Да не киллером! Терпеть не могу это слово! — Так дело ведь не в слове, а в сути… — А суть — полевой агент с широкими полномочиями. — Ну, предположим. Идет, стало быть, полевой агент с широкими полномочиями в клуб, встречает там девушку — мало того что красавицу, так еще и родственную душу, студентку родного факультета… И что в итоге? У красавицы внезапно заболевает любимая бабушка, полевой агент в расстроенных чувствах возвращается домой и застает там постороннего гражданина… — Так уж и постороннего, — вставил генерал. — А откуда ему, полевому агенту с широкими полномочиями, знать? Свет тусклый, в кресле сидит какой-то хрен… простите, человек и нагло сосет его, полевого агента, кофе. А он же не кто попало, он — агент! С широкими, как вы помните, полномочиями. То есть ствол у него не в сейфе и даже не в куртке, что в прихожей на вешалке висит, а при себе. Вынимает он этот ствол и, не задавая вопросов, — шарах! За не сложившуюся личную жизнь. С досады, в общем. Следующий кадр — траурная процессия, палисандровый гроб и ордена на бархатной подушечке… — На палисандровый я не заработал, — признался генерал. — Сочувствую. — А родственная душа — это кто? Темненькая такая, смазливенькая, с точеной фигуркой? Обычно называется Таней, а в кульминационный момент, когда клиент уже, считай, созрел, вдруг берет и надевает очки… Две трети мужиков от этого буквально с ума сходят… — Че-го-о?! — Чего слышал. Эту клофелинщицу весь Центральный административный округ в лицо знает. Я, когда к тебе шел, обратил внимание на трансформаторную будку. Не помнишь, что там на двери написано? Изогнувшись в кресле, Юрий достал из заднего кармана джинсов расплющенную в блин пачку, выковырял оттуда сморщенную кривую сигарету и прикурил от одноразовой зажигалки. Ему вдруг вспомнилось, как он закуривал там, в клубе, — грохочущая музыка, чередование ослепительного света и тьмы, услужливо поднесенная барменом зажигалка и его взгляд — полунасмешливый, полусочувственный… Юрий несколько раз подряд глубоко затянулся горьким дымом. Времени, чтобы подумать, хватило. — Здравствуйте, бабушка, — сказал он. — Как самочувствие? — Спасибо, немного полегчало, — хладнокровно ответил генерал Алексеев. — А ты, внучок, впредь будь хоть чуточку осторожнее. В твоем возрасте уже пора научиться отличать порядочных женщин от… гм… Непечатный эпитет господин генерал проглотил, из чего следовало, что настроение у него нормальное и никакого форсмажора в его жизни на данный момент не наблюдается. «И то хлеб», — подумал Юрий, чередуя затяжки с глотками. Протрезвел он уже давным-давно, но демонстрировать это пока не торопился. — Значит, вы меня пасли, — сказал он. — А зачем, если не секрет? — Хочешь честно? — проникновенно произнес генерал. — Я пока и сам толком не знаю. Якушев демонстративно зевнул и посмотрел на часы. — Ух ты, уже два! — ужаснулся он. — Метро давно закрылось… Как же вы домой-то доберетесь, Ростислав Гаврилович? — Не паясничай, — строго одернул его Алексеев. — Если мне не по чину палисандровый гроб, это не значит, что я не могу позволить себе поездку на такси. И вообще… Вообще, сынок, ты сильно-то не ершись. Я действительно пока не могу сказать тебе ничего определенного, это все скорее из области предчувствий… Но что-то мне подсказывает, что у нас вот-вот образуется дело как раз по твоему профилю. — То есть?.. — Это трудно объяснить, н-но… Ну, ты же помнишь этого своего террориста, из-за которого у тебя вышла… гм… размолвка с Копытиным? — Как не помнить! — Его фамилия Орешин. Орешин Станислав Степанович. По образованию геолог, последние три года работал в представительстве независимой коммерческой экспертной компании, занятой в основном оценкой запасов полезных ископаемых в различных месторождениях по всему шарику… — И?.. — Да не знаю я! — раздраженно пробасил Ростислав Гаврилович. — Не знаю, но чувствую тут какую-то подлянку. Понимаешь, видимых причин для того фортеля, что он выкинул, у него не было. Хорошая работа, приличный даже по московским меркам доход, чудесная семья — мудрая да вдобавок еще и красивая жена, две любимые дочки, великолепные характеристики, безупречная медицинская карта — хоть ты в космос его посылай. А вместо космоса он оказался — сам знаешь где… В ходе вскрытия в его крови обнаружили лошадиную дозу некоего психотропного препарата, каковой факт, по-моему, многое объясняет. — Да, — подумав, согласился Юрий. — Водкой от него не пахло, а трезвый, психически нормальный человек такие требования выдвигать не станет. Президента ему подавай! Да еще и с премьером. Да. Ну, и что, собственно?.. — Не знаю, — в третий раз повторил Алексеев. — Но чувствую что-то такое… по нашей части. — Вот, — сказал Якушев. — А вы говорите: зачем, мол, генерала по морде? Да его убить мало! Если б ему не так сильно хотелось скомандовать «Огонь!», я бы благополучно взял этого клоуна с гранатой живьем, он бы со временем очухался и рассказал бы, кто и почему напичкал его отравой, сунул в руки наган и лимонку и отправил умирать на глазах у пораженной публики… — Я все время поражаюсь, какой ты чертовски умный, — сказал Ростислав Гаврилович. — Одного не пойму: почему при таком уме ты до сих пор не генерал? — Тьфу, — непочтительно отреагировал Якушев. — Делать-то мне что? — Ждать и быть наготове. — А трибунал? — Трибу… что? Я тебя умоляю! Усвой наконец, что статус полевого агента с широкими полномочиями дает не только полномочия, но и… ну, в общем, некоторые льготы. — Правда? Пистолетик, пожалуйста, верните! Ростислав Гаврилович молча протянул ему пистолет рукояткой вперед. Якушев залпом допил кофе, сунул зашипевший окурок в остатки гущи на дне, принял пистолет, пропеллером закрутил его на продетом под предохранительную скобу указательном пальце, отчетливым движением остановил вращение, дунул в ствол, засунул пистолет под мышку и с достоинством представился: — Бонд. Джеймс Бонд. — Тьфу, — в свою очередь сказал его превосходительство. * * * В салоне полицейского «БМВ» было накурено, как в театральном сортире во время антракта. Снаружи стыл сырой, дождливый октябрьский вечер, по стеклам лениво ползли, дробя свет фар пролетающих мимо автомобилей, струйки воды. Стекла все время норовили запотеть, и, чтобы не тратить казенный бензин на обдув и обогрев, окна приходилось держать приоткрытыми. Это способствовало частичному удалению из салона табачного дыма, но, увы, не добавляло комфорта: в щели тянуло знобкой, пробирающей до костей сыростью, и самодельные ковровые чехлы сидений на ощупь казались влажными. Стараясь не коситься на уставленный ему в переносицу, как пистолетный ствол, любопытный глаз видеорегистратора, капитан Меркулов закончил заполнять протокол, вручил нарушителю квитанцию и отпустил его с миром. Они расстались недовольные друг другом: будь их воля, они уладили бы дело иначе, без писанины, очередей в сберкассе и прочей волокиты — вот именно миром, к обоюдной выгоде. Но видеорегистратор бдительно стоял на страже государственных интересов, и это не могло оставить капитана Меркулова равнодушным: было очень неприятно сознавать, что деньги, которые он привык считать своей законной добычей, теперь присвоит кто-то другой, у кого их и так куры не клюют. Наличие в салоне электронного стукача казалось тем более обидным, что дежурили они сегодня в довольно-таки хлебном местечке, на двенадцатом километре загородного шоссе, ведущего в аэропорт. Сине-белый «БМВ» затаился под прикрытием полуоблетевших кустиков на обочине второстепенной дороги, и вооруженный ручным радаром напарник Меркулова прапорщик Дыгайло исправно, с периодичностью в десять — пятнадцать минут доставлял сюда отловленных на трассе лихачей, которых тут было хоть отбавляй. Отпущенный капитаном нарушитель скоростного режима, направляясь к своей машине, мимоходом сказал что-то топтавшемуся поодаль с радаром в руке прапорщику. Дыгайло набычился — видимо, нарушитель прошелся насчет видеорегистратора, наступив на мозоль, с некоторых пор ставшую у сотрудников ДПС любимой, — но связываться не стал, ограничившись тем, что проводил остряка долгим, пристальным взглядом. Остряк уселся за руль своего дорогого японского «кроссовера», запустил двигатель и укатил. В свете фар проезжавшей мимо машины капитан отчетливо видел, что он даже не подумал пристегнуться ремнем безопасности: семь бед — один ответ. Меркулов потянулся за микрофоном рации, но, передумав, вяло махнул рукой: а мне это надо? Закурив очередную, бог весть которую по счету сигарету, капитан откинулся на спинку сиденья. Слева, на юго-западе, раскинулся мутный, размытый на полнеба электрический купол. Там была Москва — город, ради сомнительного удовольствия быть законным обитателем которого Николай Меркулов много лет назад связал свою судьбу со службой в милиции. Поодаль островком яркого света в безбрежном океане сырой октябрьской мглы виднелась заправочная станция. У колонки с дизельным топливом стоял мощный седельный тягач со сверкающей хромом цистерной. Во времена детства и юности Николая Меркулова такие машины были фантастическим дивом, увидеть которое можно было только на экране кинотеатра, в каком-нибудь западном фильме. Теперь они превратились в обыденное зрелище, в такую же помеху движению юрких легковушек, как и замызганный «КамАЗ» с эмблемой какого-нибудь провинциального ДРСУ на дверце. Мир вокруг менялся буквально на глазах, а жизнь в общем и целом оставалась такой же, как прежде: хочешь жить — умей вертеться. Час пик давным-давно миновал, и катившийся в сторону аэропорта транспортный поток был неравномерным — то пусто, то густо. Мимо, волоча за собой длинный хвост нетерпеливо моргающих указателями левого поворота легковушек, проползла большегрузная фура. Потом полоса встречного движения очистилась, и, проводив колонну взглядом, капитан увидел, как вереница мигающих оранжевых огоньков стремительным ручейком потекла влево, огибая препятствие. Дыгайло прохаживался по обочине, засунув под мышку радар, и тоже курил, по-солдатски держа сигарету огоньком в ладонь. Вдалеке блеснули фары приближающегося автомобиля. Прапорщик посмотрел в ту сторону, выбросил окурок, подобрался и поднял радар. Капитан мысленно отдал должное глазомеру напарника: теперь, когда машина подошла ближе, он тоже увидел, что она несется чересчур быстро. Днем определить на глаз скорость движущегося объекта несложно, поскольку вокруг полно неподвижных ориентиров. Иное дело — ночь, когда не видно ничего, кроме двух слепяще ярких пятнышек в кромешной тьме. В таких условиях, особенно если дело происходит на прямом участке дороги, бывает трудно понять, движется ли машина вообще, не говоря уже о том, чтобы определить ее скорость. За годы службы капитан Меркулов этому худо-бедно научился, но до Дыгайло ему было далеко: прапорщик не высматривал нарушителей и не вычислял — он их просто чуял, и порой начинало казаться, что это чутье граничит с экстрасенсорными способностями. Радар, надо полагать, выдал ожидаемый результат: опустив своего кормильца, Дыгайло торопливо шагнул на проезжую часть и выбросил перед собой светящийся полосатый жезл. Машина, оказавшаяся черным спортивным кабриолетом с жестким складным верхом, пулей пронеслась мимо, едва не сбив прапорщика, который молодым оленем сиганул из-под колес. Возмущенный возглас застыл у Меркулова на губах: в тот миг, когда мчащаяся на бешеной скорости машина показала ему свою обтекаемую корму, он увидел тревожное рубиновое сияние тормозных огней. На мгновение стоп-сигналы погасли, потом загорелись вновь — водитель давил на тормоз, пытаясь подчиниться требованию сотрудника ГИБДД и остановить машину, но на скорость движения это, увы, не влияло. Рука капитана протянулась к рулевой колонке и повернула ключ зажигания раньше, чем мозг выдал стандартную формулировку: отказ тормозной системы. В таких случаях избежать катастрофы можно различными способами: от использования стояночного тормоза и торможения двигателем до аккуратных, по касательной, ударов о неподвижные препятствия — отбойники, ограждения, бордюры… Здесь, на загородном шоссе, неподвижных препятствий не было, а что до ручного тормоза и иных хитростей, то до них еще надо додуматься. Профессионал в подобных случаях действует автоматически, на голом рефлексе, — на то он и профессионал, — а любителю, как правило, требуется некоторое время, чтобы осмыслить ситуацию и принять решение. Этому — опять же как правило — мешает паника, из-за которой простая механическая поломка сплошь и рядом становится причиной человеческих жертв. Дыгайло запрыгнул в машину на ходу, повалился на сиденье, хлопнул дверцей и сказал сквозь зубы: — Гони, Михалыч. У него по ходу тормоза отказали. — Вижу, — тоже сквозь зубы откликнулся Меркулов, вдавливая педаль газа в пол. Мысль о том, чтобы предоставить идиота, разогнавшего машину без тормозов до верных ста сорока километров в час, своей судьбе, мелькнула и исчезла, оставив на память о себе лишь легкую досаду. Капитан Меркулов считал себя неплохим человеком, умеющим разграничивать рутинную работу по выписыванию штрафов и действительно острые, требующие немедленного вмешательства ситуации. Сейчас была как раз такая ситуация; в ушах у капитана звучал трубный зов служебного долга, а установленный в машине электронный шпион фиксировал каждое его движение и каждое слово, не позволяя этот зов проигнорировать. Черный кабриолет уже скрылся из вида за поворотом. Мощный турбированный двигатель полицейской иномарки бархатно взревел, сдуваемые встречным воздушным потоком струйки дождевой воды на стеклах изменили направление, потекли сначала параллельно земле, а потом и вовсе вверх, норовя вскарабкаться на крышу. Меркулов врубил сирену и проблесковые маячки, и ночь прорезали тревожные красно-синие вспышки. Погоня оказалась недолгой, и давать водителю потерявшей управление спортивной машины инструкции через внешний громкоговоритель не пришлось. Преодолев крутой поворот, Меркулов резко ударил по тормозам. На обочине, моргая оранжевыми огнями аварийной сигнализации, наперекосяк стояла давешняя фура, а слева от шоссе лежал вверх колесами в глубоком кювете черный кабриолет. Все было ясно без свидетельских показаний: на повороте водитель взбесившейся иномарки окончательно потерял контроль над ситуацией, превратившаяся в неуправляемый метательный снаряд машина по касательной задела полуприцеп фуры, отскочила, вылетела на полосу встречного движения и ушла в кювет. — Аптечку захвати, — коротко распорядился Меркулов и, выбравшись из-за руля, побежал через дорогу к перевернутому кабриолету. Здесь уже был второй участник ДТП — небритый дальнобойщик в тренировочных шароварах и надетой на голое тело ватной телогрейке. На ногах у него были пляжные шлепанцы, которые поминутно спадали, норовя потеряться в мокрой ночной траве. Руки у него тряслись, голос дрожал, губы прыгали, но действовал он, как убедился Меркулов, вполне грамотно и где-то даже самоотверженно: не побоявшись возможного взрыва бензобака, вытащил пострадавшего из машины и оттащил на безопасное расстояние. Впрочем, чуточку осмотревшись и подумав, капитан решил, что самоотверженность тут ни при чем. В реальной жизни перевернутые машины загораются и тем более взрываются далеко не так часто, как на экране, да и вытаскивать раненого водителя ниоткуда не пришлось: как и большинство лихачей на крутых иномарках, он пренебрегал ремнем безопасности, и при первом же ударе его, как из катапульты, выбросило из машины сквозь ветровое стекло. Теперь он лежал в мокрой траве, освещаемый только фонарем, который держал в руке дальнобойщик, да разноцветными вспышками: оранжевыми — аварийной сигнализации и красно-синими — проблесковых маячков полицейской машины. Это был крупный, спортивного телосложения мужчина лет сорока или чуточку меньше, рано облысевший, с холеным, чуть одутловатым лицом офисного работника, одетый в дорогой темный костюм и модное тонкое полупальто из шерсти австралийских мериносов. Судя по виду, досталось ему крепко, что нисколько не удивило капитана Меркулова: после таких приключений редкому счастливчику удается выжить, а уж невредимым не остается никто. Переломы, черепно-мозговые травмы, внутренние повреждения, множественные порезы — вот далеко не полный перечень удовольствий, выпадающих на долю того, кому посчастливилось при такой аварии не сломать себе шею. — Дышит? — спросил подоспевший Дыгайло. В руке у него была аптечка. — Вроде дышит, — сказал капитан. — Давай погляди, что можно сделать. Хоть голову ему перебинтуй, что ли… — А смысл? — внимательно всмотревшись в распростертое у его ног тело, возразил прапорщик. — Только аптечку зря разукомплектуем, он ведь все равно того… не жилец. — Напомни-ка, где ты получил диплом врача, — опускаясь перед раненым на корточки и шаря по внутренним карманам в поисках документов, холодно произнес Меркулов. — Давай, Валера, работай. Человек ведь! Документы нашлись в пиджаке. Если верить им, пострадавшего звали Виктором Яковлевичем Лисовским. Подсвечивая себе карманным фонариком, Меркулов сравнил фото в водительском удостоверении с лежащим на земле оригиналом. Фотография, честно говоря, выглядела намного лучше, но сомнений быть не могло: на ней был изображен именно тот человек, который сейчас лежал в мокрой октябрьской траве, балансируя на тонкой грани между жизнью и смертью. — Что ж вы так, Виктор Яковлевич? — убирая документы в карман форменного бушлата, вздохнул капитан.