— Ты мне скажи! — срываюсь на крик. — Я тебе уже говорил! — в тон мне вторит он. И мы, кажется, бесконечно замираем напротив друг друга. Я тихо глотаю слёзы, а он просто в упор смотрит на меня, и в лице его я вижу столько всего, что заставляет мою полудохлую надежду поднимать голову и упорно, по колено в крови, ползти к нему. К своему жестокому кумиру. — Что ты мне говорил, Яр? Или когда? Там, под лестницей или раньше, на маяке? Что любишь? Что рядом со мной ты чувствуешь, будто становишься лучше? Что покрываешься пьяными мурашками всякий раз, когда я смотрю на тебя? Что в моих глазах ты видишь своё будущее? Что именно из всего этого я должна взять и выбросить на помойку своей памяти, м-м? Скажи! — Всё, Истома... — Жалкий трус! Я задыхаюсь от боли. А он просто отворачивается и мажет глазами по экрану своего телефона. — Такси приехало. Бах! Бах! Бах! Это сердце в ужасе бьётся со всей дури о рёбра, а затем окончательно отрубается. — Тебе пора. Молчу. В горле пересохло. Мне критически невыносимо, но я нечеловеческими усилиями открываю рот и заставляю произносить ложь, спасая свою изрубленную на куски гордость. — Ладно. В общем-то, я и рада, Яр. Не получилось, да? Значит, так нужно. Значит, так правильно...просто ты — не мой человек. Вот и всё. Киваю, приказывая себе терпеть и не реветь у него на глазах, а затем поворачиваюсь и, не оглядываясь, иду туда, куда мне указал Басов — к такси, которое увезёт меня в новую жизнь, в которой больше не будет мальчика с глазами цвета топлёного шоколада. Шаг... Шаг... Шаг... Что вы знаете о том, что значит ходить босиком по битым стёклам? Так я вам скажу — вы даже понятия не имеете, что это такое! Да и я всего лишь жалкий, чрезвычайно глупый ёжик, который знал, чем кончится дело, но всё равно упорно жрал чёртов кактус, рыдая навзрыд. А теперь вот — только терпеть, скрипя зубами и ментально разрываясь на куски. И ждать, когда вновь раскуроченное сердце, потихоньку склеится и забудет весь этот ужас. Ничего, оно у меня уже битое. И не раз. Мы с ним всё переживём. Наверное... Открываю дверцу такси. Не выдерживая агонизирующей боли, всхлипываю, а затем вскрикиваю, когда сильные руки резко тянут меня назад и со всей дури врезают в мускулистое, горячее тело, пахнущее моим персональным раем. — Мы ведь оба об этом пожалеем, Истома... — Плевать! Разряд молнии. Ток по венам. Искры на кончиках пальцев. И наконец-то наши губы тонут друг в друге. Снова... Глава 37 - Красная линия Вероника Это даже не поцелуй. Это взрыв! Термоядерный, сносящий всё на своём пути и превращающий в пыль, но такой, чёрт возьми, прекрасный, что теперь слёзы из моих глаз текут уже от эйфории. Она накатывает каждый раз, когда язык Басова врывается в мой рот. Так сладко! И внутри меня снова расцветает буйным цветом райский сад, по которому неистово начинают порхать опьянённые счастьем бабочки, кажется, даже повизгивая от экстаза. Он вновь держит меня в руках! Я снова ему нужна! Да! — Вы едете? — врывается в наш идеальный мир голос таксиста. Я протестующе стону из-за того, что Ярослав на мгновение отрывается от меня. — Свободен! — рычит он, а затем подхватывает меня под задницу и несёт куда-то, снова врываясь ураганом в мой рот. На периферии сознания улавливаю звук снятого с сигнализации автомобиля, а уже через мгновение меня закидывают на кожаные сидения. На секунду трезвею, понимая, что мы под откос несёмся куда-то не туда на полной скорости, но тут же забиваю на всё, когда сильное и поджарое тело опускается на меня. Рука рвёт моё колено вверх, и мы жарко стыкуемся. В голове одним махом гремит залп разноцветных фейерверков, а затем я впадаю в блаженную, сводящую с ума негу. И только тело сладко тянет и мелко трясёт. Бедра против моей воли взлетают вверх. Раз — и искры из глаз. Топ прочь, и я охаю, откидывая голову назад. — Ты спятила, Истома? Без белья... — А-ха..., — закатываю глаза от кайфа, чувствуя его укусы. Везде! — Как теперь тормозить? — пуговица на моих шортах рвётся из петли. — Не надо тормозить, — бормочу я сама не зная о чём, — только держи меня крепче. — Глупая, — его зубы врезаются в мою шею, а следом и язык проходится по месту укуса, — глупая Истома, маленькая... наивная... — Твоя? — Моя, — последние лампочки перегорают, пробки с диким треском вышибает, и мы погружаемся на тёмное дно наших запретных чувств. Он — враг номер один для моей матери. Я — предательница своего самого родного человека. Но мне так плевать на все эти пустые условности. Совершенно! Я хочу, чтобы его руки продолжали закладывать динамит на моей выдержке, трогая меня везде, где только можно и нельзя. И вот наконец-то Басов поджигает фитили и с восторгом смотрит, как меня разрывает на части. — Я хочу тебя, — рычит он мне на ухо, а я в полубреду от перевозбуждения и любви не понимаю, что именно он ждёт от меня. Я готова соглашаться с любыми его желаниями и требованиями, потому что мозги мои давно вскипели и безнадёжно вытекли лужицей сахарного сиропа к его ногам. Безумная! И сейчас я лишь, с гудящим за рёбрами сердцем, стыдливо прикрыв обнажённую грудь руками, покорно смотрю на то, как Басов достаёт из заднего кармана квадратный фольгированный пакетик и с дьявольской улыбкой на губах расстёгивает ремень на своих джинсах. Боже, неужели я сделаю это вот так — на заднем сидении его автомобиля? Я дура? Я дура! — Яр, — дрожащим шёпотом произношу я, а мне и хочется, и колется. Потому что я люблю этого парня и боюсь сказать ему «нет», прежде чем мы переступим через красную линию. А вдруг я его снова разочарую? Так же, как и свою мать... Но Басов не успевает мне ответить, так как в наглухо тонированное окно с той стороны кто-то стучит. А когда не получает от нас никакого ответа, то и вовсе долбится. — Боже, — бормочу я испуганно и одёргиваю на себе топ. — Чёрт! — рычит Ярослав. Меня неожиданно вставляет убойной дозой адреналина, и я распахиваю свои глаза, наконец-то осознавая то, что почти натворила. Вот так — словно я жалкая дешёвка. Хочешь? Бери! — Истома, — кажется, видит в моих глазах весь ужас происходящего парень и тут же рвёт меня на себя, — прости. Прости, пожалуйста. Я виноват! Меня перекрыло. А в окно всё продолжает кто-то отчаянно долбить. Затем слышится смех и знакомый голос. — Эй, голубки, солнце встало! — Аммо, — зажмуриваюсь я. — Истома, а ну-ка на меня смотри! — встряхивает растерянную и дезориентированную от стыда и страха меня Басов и я, всхлипывая, всё-таки поднимаю на него обезумевшие глаза. — Ничего плохого мы не сделали. Чуть нахлебались, да? Но не утонули же. Давай, дыши, малая, дыши. Дышать? Да я забыла, как это делается! Улыбается. Прижимается к моим онемевшим губам, и сам помогает застегнуть на мне шорты. — Прости, — последний реанимирующий поцелуй, и мы вываливаемся из машины.